Бланкерт, Йорис

Йорис Бланкерт
Общая информация
Полное имя	Йорис Йоханнес Бланкерт
Родился	7 января 1892(1892-01-07) Амстердам, Нидерланды
Умер	9 июля 1964(1964-07-09) (72 года) Амстердам, Нидерланды
Гражданство	Нидерланды
Позиция	нападающий левый вингер
Карьера
Клубная карьера*
1916—1921	Блау-Вит	? (?)
1921—1922	Аякс	3 (0)
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

Йорис Йоханнес Бланкерт (нидерл. Joris Johannes Blankert; 7 января 1892, Амстердам — 9 июля 1964, Амстердам) — нидерландский футболист, игравший на позиции нападающего. Выступал за амстердамские команды «Блау-Вит» и «Аякс».

Ранние годы

Йорис Йоханнес родился 7 января 1892 года в Амстердаме, в семье Андриса Бланкерта и его жены Йоханны Йонгст. Его отец был родом из Утрехта, долгое время работал производителем сигар, а мать родилась в Роттердаме. Йорис был пятым ребёнком в семье из шести детей.

Спортивная карьера

Бланкерт начинал футбольную карьеру в клубе «Блау-Вит», где так же играл его старший брат Герард. Помимо футбола Йорис занимался лёгкой атлетикой (бегом, прыжками в длину), выступая за легкоатлетическую команду «Блау-Вита». В футбольной команде Йорис и его брат дебютировали 3 сентября 1916 года на турнире Серебряный мяч. Первую игру в чемпионате он сыграл 1 октября против клуба УВВ. В составе «Блау-Вита» Бланкерт отыграл пять сезонов.

В 1921 году Йорис перешёл в другой амстердамский клуб — «Аякс». 29-летний нападающий впервые сыграл за красно-белых в товарищеском матче с бельгийским клубом «Даринг», состоявшемся 28 августа.

Официально Йорис дебютировал 18 сентября, в домашнем матче 1-го тура чемпионата против своего бывшего клуба «Блау-Вит», выйдя на замену вместо травмированного Вима Гюпферта. Матч завершился вничью — 0:0.

В первых трёх турах чемпионата, в которых сыграл Бланкерт, «Аякс» набрал только два очка, причём футболисты ни разу не поразили ворота соперников. После таких результатов Джек Рейнолдс решил убрать из состава Йориса, и на его место поставить Франса Рютте.

Личная жизнь

Был женат на Марии Йоханне Ваутерс (1895—1962), уроженке Амстердама. Их брак был зарегистрирован 5 апреля 1922 года в Амстердаме. В браке родились трое сыновей: Андрис (1922—2003), Йорис Йоханнес (1924—2009) и Герман Виллем (1935—1999).

Бланкерт умер 9 июля 1964 года в возрасте 72 лет, спустя два года после смерти жены. Он был похоронен на семейном кладбище на Де Ньиве Остер.

Его старший сын Андрис или просто Дрис, был известным сторонником «Аякса», дружил с Ринусом Михелсом. Благодаря жене Дриса, которая была родом из хорватского города Илок, в «Аякс» в 1966 году перешёл югославский футболист Велибор Васович. По просьбе мужа она созвонилась с супругой Васовича, которая жила в Белграде, и узнала, что Велибор находится в Германии и ведёт переговоры с командой из Бундеслиги. После возвращения из Германии Велибор узнал об интересе со стороны «Аякса».

После того, как я вернулся назад, моя жена сообщила о звонке из «Аякса». Она хотела, что бы я по крайней мере с ними поговорил. Амстердам манил её. Моей жене не нравились немцы. Её отец был убит фашистами во время Второй мировой войны. — Велибор Васович.

Оригинальный текст (нид.)  

Vasco herinnert zich: ‘Toen ik terugkwam uit Duitsland vertelde mijn vrouw van de interesse bij Ajax. Zij wilde graag, dat ik in ieder geval ging praten. Amsterdam trok haar. Mijn vrouw had het niet zo op Duitsers. Haar vader is in de tweede wereldoorlog door Duitsers vermoord.’

Литература

• Maarten de Vos. De Ajacieden. — Baarn: De boekerij N.V Baarn, 1971. — ISBN 90-225-0295-3.
• Evert Vermer, Marcelle van Hoof. Ajax 100 Jaar Jubileumboek 1900-2000. — Amsterdam: Luitingh-Sijthoff, 1999. — ISBN 90-245-3497-6.

Ссылки

• [www.geni.com/people/Joris-Johannes-Blankert/6000000010391989440 Генеалогический профиль на сайте geni.com]  (англ.)
• [www.pondes.nl/detail/i_d.php?inum=12040853 Генеалогический профиль на сайте pondes.nl]  (нид.)

Отрывок, характеризующий Бланкерт, Йорис

Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.