Бланк, Мел

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мел Бланк
Mel Blanc
Имя при рождении:

Melvin Jerome Blank

Место рождения:

Сан-Франциско, Калифорния, США

Профессия:

актёр, артист эстрады, комедиант

Мелвин (Мел) Джером Бланк (англ. Melvin Jerome Blanc; 30 мая 1908, Сан-Франциско — 10 июля 1989, Лос-Анджелес) — американский актёр озвучания и комедиант. Свою почти шестидесятилетнюю карьеру профессионального комика начал как диктор рекламных объявлений на радио, но более известен озвучанием мультфильмов студии Warner Bros. во времена т. н. «Золотой эпохи американской мультипликации» и телевизионных мультсериалов Hanna-Barbera в более поздний период.

Голосом Мела Бланка говорят такие персонажи как Багз Банни, Поросёнок Порки, Кот Сильвестр, Птенец Твити, Вилли Койот, Мышонок Спиди Гонсалес и др. За свой необыкновенно разнообразный талант актёра-голосовика Бланк получил прозвище «Человек тысячи голосов».[1]





Ранние годы, карьера на радио

Урождённый Мелвин Джером Бланк в возрасте 16 лет изменил написание фамилии с «Blank» на «Blanc», по слухам, после заявления школьного учителя, сказавшего что он ничего не сто́ит и останется на всю жизнь воплощением своей фамилии (англ. blank — пустой). Карьеру актёра Бланк начал в 1927-м году, устроившись на работу на станцию KGW. В 1933-м он перешёл работать на KEX, а в 1935-м устроился на принадлежавшую компании Warner Bros. станцию KFWB. В 1936-м Бланк перебрался на радио CBS. С конца 30-х годов он регулярно принимал участие в шоу популярного радиоведущего и комика Джэка Бенни на NBC, изображая самых разных персонажей. Успех, достигнутый Бланком за время работы на «The Jack Benny Program» позволил ему в середине 40-х запустить собственное шоу на CBS, которое продержалось в эфире почти год.

Озвучание анимации периода Золотой эпохи

В 1936-м году Мел Бланк присоединился к коллективу мультотдела Warner Brothers. Сам Бланк любил рассказывать, как первоначально Норман Спенсер, музыкальный директор Шлезингера, также курировавший озвучание персонажей, отказал Бланку в работе, заявив, что у них уже есть все голоса, которые им нужны. После смерти Спенсера его обязанности поделили между собой Трег Броун и Карл Сталлинг. Броун, теперь отвечавший за озвучание, представил Бланка режиссёрам-мультипликаторам Тэксу Эйвери, Бобу Клэмпетту, Фрицу Фрилингу и Фрэнку Ташлину.

Первым мультфильмом, над которым Бланку довелось работать, был снятый Тэксом Эйвери в 1937-м году «Picador Porky» (Бланк озвучивал пьяного быка). Позднее ему достался голос самого Порки Пига в фильме «Porky’s Duck Hunt» (в этом фильме впервые на экране появился Даффи Дак, озвученный также им). Вскоре Бланк уже озвучивал широкий круг персонажей, включая Багза Банни, Даффи Дака, кота Сильвестера, Фогхорна Легхорна, птичку Твити, скунса Pepé Le Pew и множество других[2].

На протяжении всей карьеры Бланк осознавал особенность своего таланта и старался защитить своё авторство условиями контракта. Он без колебаний начинал судебные тяжбы в случаях, когда находил свои права нарушенными. Актёры озвучания, как правило, не указывались в титрах (как его коллеги Би Бенадерет и Джун Форей)[3], но Бланк в этом плане стал исключением: в 1943-м году он сумел добиться от Леона Шлезингера контракта, по которому в титрах фильмов с его озвучанием указывалась короткая но ёмкая строка «Voice characterization by Mel Blanc»[4] (в данном случае можно перевести как «озвучание разработано и выполнено Мелом Бланком»).

Бланк говорил, что наибольшей сложностью лично для него отличается озвучание Йозимайта Сэма (Yosemite Sam — ковбой-коротышка, который постоянно орёт на окружающих) из-за необходимости сильно напрягать горло.

Автомобильная авария и последствия

24-го января 1961-го года Бланк попал в серьёзную автомобильную катастрофу. Он получил перелом обеих ног и костей таза, но самой серьёзной оказалась черепно-мозговая травма, следствием которой стала трёхнедельная кома. Одна очевидно недобросовестная газета даже опубликовала сообщение о его смерти. В своей автобиографии Бланк рассказывает, что за время восстановительных процедур ему пришло 15000 почтовых открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления (в том числе адресованных довольно просто: «Багзу Банни, Голливуд, США»).

После выздоровления Бланк сказал в телеинтервью, что умный доктор помог ему выкарабкаться из комы, разговаривая с ним как с Багзом Банни — после того, как не смог «достучаться» до его собственного сознания. Сам Бланк не помнил этих событий, но его жена и сын поклялись, что когда доктор догадался спросить его: «Как ты сегодня, Багз Банни?» Бланк ответил ему голосом Багза. Бланк даже поблагодарил Багза за то, что тот спас ему жизнь[5].

17-го марта Бланк был выписан и вернулся домой, где его приветствовали полторы сотни человек, включая друзей и соседей. 22-го марта он подал в суд на муниципалитет Лос Анджелеса. Авария, в которую он попал, была 26-й на этом участке дороги за два предшествовших года и городские власти были вынуждены в спешном порядке искать средства для того, чтобы перестроить дорожное полотно на опасном повороте.

В то время Бланк озвучивал персонажа Барни Раббла в мультсериале «Флинтстоуны» на канале ABC, на период его реабилитации озвучание временно выполнял актёр Доуз Батлер. После выхода нескольких эпизодов продюсеры распорядились установить записывающую аппаратуру в резиденции Бланка, чтобы тот мог работать не покидая дома.

После Золотой эпохи: Hanna-Barbera и другие

В начале 60-х, по истечении контракта с Warner Bros., Бланк пришёл на студию Hanna-Barbera, продолжив свою карьеру актёра-голосовика. Наиболее известные из озвученных им персонажей того периода — Барни Раббл («Флинтстоуны») и мистер Спейсели («Джетсоны»). На тот момент ведущими актёрами озвучания Hanna-Barbera были Доуз Батлер и Дон Мессик, до этого работавшие на MGM. Бланк же только начинал работу на телевидении, но, принимая во внимание его обширный опыт на Warner Bros., новичком его было сложно назвать.

В период с 1962-го по 1967-й Бланк работал с Чаком Джонсом над звуковым оформлением новых серий Том и Джерри (к тому времени Джонс ушёл из Warner Bros. и основал собственную студию Sib Tower 12 Productions).

В конце 60-х Warner Bros. запустила в производство первые телевизионные короткометражки с участием классических персонажей и пригласила для озвучания некоторых из них Бланка. Он озвучил Даффи Дака, Спиди Гонсалеса, птичку Твити и кота Сильвестра, но Hanna-Barbera не дало ему разрешения озвучить Багза Банни.

Мел Бланк ненавидел морковь?

Один из самых популярных персонажей, озвученных Бланком — кролик Багз Банни, который постоянно жуёт морковь. Практические эксперименты показали, что ни один другой овощ или фрукт не способен издавать такой звучный хруст, и во время записи голоса Багза Бланк откусывал морковку, жевал её и сплёвывал в плевательницу. Это дало почву для слухов о том, что якобы у Бланка была аллергия на морковь, а некоторые источники брались утверждать (и утверждают до сих пор) что Бланк не выносил её вкуса[6]. В интервью, данном им в 1984-м году, Бланк опроверг эти слухи и заявил, что не страдает от аллергии на морковь. В более поздних публикациях с ссылкой на заявления Бланка сообщалось, что он выплёвывал морковь не из-за боязни аллергической реакции (которой у него не могло быть, поскольку он не страдал аллергией) и не потому, что не любил морковь, а исключительно в целях экономии времени: выплёвывать морковь было быстрее, чем пережёвывать и глотать[7].

Поздняя карьера и смерть

Вопреки распространённому среди поклонников мнению, Бланк вовсе не был одним из сотен претендентов, которых Джордж Лукас прослушал на роль андроида C-3PO. Этот слух, вероятно, вызван работой Бланка над озвучанием робота Твики для сериала «Бак Роджерс в XXV веке» (первые 2 сезона).

В начале 1980-х Бланк работал над озвучанием кота Хитклиффа (Heathcliff) из одноимённого мультсериала производства Ruby-Spears Productions (1980 г.) и DiC Entertainment (1984 г.)[8]. Также Бланк продолжал озвучивать своих любимых персонажей в телевизионной рекламе, предоставляя «вопящих» персонажей вроде Йозимайта Сэма или Тасманского Дьявола актёрам помоложе — работа с этими голосами сильно утомляла его голосовые связки.

Последней работой Мела Бланка для кино является художественный фильм «Кто подставил кролика Роджера», для которого он озвучил короткую сцену с участием Даффи Дака.

10 июля 1989 года Мел Бланк скончался от сердечной недостаточности. На его надгробной плите высечена надпись: «That’s All Folks! Mel Blanc, Man of 1000 Voices» («Вот и всё, ребята! Мел Бланк, человек тысячи голосов»).

Список персонажей, озвученных Бланком

Помимо перечисленных, Бланк также подарил свой голос многим второстепенным персонажам и персонажам, побывавшим на экране лишь однажды.

Напишите отзыв о статье "Бланк, Мел"

Примечания

  1. [www.ochcom.org/blanc Биография Мела Бланка на Ochcom.org]
  2. Считается, что голосом, наиболее близким к его настоящему, Бланк озвучивал кота Сильвестра (добавив лишь плевки на глухих согласных и шепелявость).
  3. Не только актёры, но порой и мультипликаторы не указывались в титрах. К примеру, до забастовки 1941-го года мультфильмы студии Уолта Диснея содержали только один титр: «Walt Disney Productions».
  4. Другие актёры озвучания, работавшие на Warner Bros., Артур К. Брайан (голос Элмера Фадда) и Би Бенадерт (большинство женских персонажей, в том числе бабуля — хозяйка птички Твити), за свою карьеру не были указаны в титрах ни разу.
  5. «That’s Not All, Folks!» by Mel Blanc and Philip Bashe (1988), Warner Books, ISBN 0-446-39089-5 (мягкий переплёт), ISBN 0-446-51244-3 (твёрдый переплёт).
  6. К примеру, книга «The Book of General Ignorance», написанная Джоном Ллойдом и Джоном Митчинсоном (2006 год, Harmony, ISBN 0-307-39491-3.
  7. [www.straightdope.com/columns/read/2820/did-mel-blanc-hate-carrots «Правда ли Мел Бланк ненавидел морковь?»]
  8. Heathcliff — экранизация одноимённой серии комиксов, любопытно что в печатной версии Хитклифф не разговаривал.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Бланк, Мел

«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.