Блант, Энтони

Энтони Блант
англ. Anthony Blunt
Место рождения:	Борнмут, Дорсет, Великобритания

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Энтони Фредерик Блант (англ. Anthony Frederick Blunt, 26 сентября 1907 года, Борнмут, Великобритания — 26 марта 1983 года, Лондон) — британо-английский историк искусства и искусствовед, агент (источник) советской разведки (1937-51) (относится к «Кембриджской пятёрке»), в годы войны сотрудник контрразведки MI5 (1939-45). О его работе на советскую разведку общественности стало известно в 1979 году, когда об этом заявила Маргарет Тэтчер; контрразведка узнала об этом ранее, но это оставалось в тайне и он получил иммунитет в обмен на сотрудничество. Хранитель картинной галереи королевы (1945—1973).

Специалист по творчеству Николя Пуссена, которому посвящён его главный труд, монография 1967 года. Профессор Лондонского университета, член Британской академии (1950).

Биография

Родился в семье священника-викария. Мать его, Хильда Вайолет Мастер (Блант) была двоюродной сестрой графа Стрэтмора, отца Елизаветы II, правящей королевы с 1952 года. То есть на момент разоблачения Блант приходился троюродным дядей главы государства.

Значительную часть детства провёл с семьёй во Франции, где служил его отец.

В 1926 году поступил со стипендией по математике в Тринити-колледж Кембриджского университета, но в 1929 году из-за смерти отца прекратил учёбу. Вернулся к ней в 1930-х. В 1935 году со студенческой группой посетил СССР.

Был завербован в 1937 году агентом советской разведки Арнольдом Дейчем через посредничество Г. Берджеса. В своих мемуарах Блант называет решение работать на советскую разведку одной из главных ошибок в своей жизни, он даже хотел покончить с собой из-за этого. Причисляется к «Кембриджской пятёрке». Оперативный псевдоним — Джонсон (Johnson). Членом Компартии он никогда не состоял.

До начала войны Блант завербовал американца Майкла Страйта (впоследствии владельца и издателя американского либерального еженедельника «Нью Репаблик» и председателя Национального фонда вспомоществования искусству и литературе).

В 1939 году поступил на службу в британскую контрразведку МИ-5. В звании капитана участвовал в высадке во Франции. За мужество, проявленное при отступлении английского экспедиционного корпуса, получил орден Почётного легиона. С осени 1940 года Блант становится помощником одного из руководителей английской разведки бригадира Аллена, который занимался проблемами безопасности армии и военной промышленности. В это время английская разведка сумела завербовать важного агента в аппарате А. И. Микояна, поставлявшего ценную информацию английскому резиденту в Москве. Блант помог советской разведке выявить этого агента.

В 1945 году стал советником короля Георга VI и выполнял деликатные поручения, связанные с интересами английской короны и родственных династий, за что в 1947 году получил Королевский Викторианский орден, а в 1948-м — голландский орден принца Нассау-Оранского. Считается, что Блант не передавал советской разведке документы, компрометирующие королевскую семью. Однако свои отличные связи в британском правительстве он использовал для получения политической информации, которую передавал СССР. После разоблачения Маклина и Бёрджеса под подозрение МИ-5 попал и Блант, но, несмотря на это, в 1956 году он стал командором Викторианского ордена и получил дворянство (с правом титуловаться «сэр Энтони»).

В 1951 году советский резидент в Лондоне Юрий Модин предложил Бланту бежать в СССР, на что тот категорически отказался: «Я очень хорошо знаю, как живет ваш народ, и для меня подобная жизнь невыносима и немыслима». После этого советская разведка прекратила с ним отношения.

В 1964 году в письме в МИ-5 Блант по собственной воле признался в своём сотрудничестве с советской разведкой. В обмен на гарантии иммунитета он признал себя виновным и дал показания, однако его шпионская деятельность осталась тайной до ноября 1979 года, когда премьер-министр Маргарет Тэтчер раскрыла эту информацию на заседании Палаты общин. Тогда же Блант был лишён рыцарского звания. Договорённость об иммунитете продолжала действовать, Блант не подвергался преследованиям и продолжал заниматься наукой.

Интересно, что после разоблачения он получил более двухсот писем поддержки и только полдюжины негативных, чем был потрясён.

Ассамблея Лондонского университета по предложению Исайи Берлина не лишила Бланта профессорского звания, чтобы избежать сходства с советской практикой аннулирования научных степеней.

В 1939—1974 гг. преподаватель, профессор истории искусств Лондонского университета. С 1945 г. заместитель, в 1947—1974 гг. директор Института искусства Курто (в составе Лондонского университета).

Умер от инфаркта. Согласно завещанию пепел его праха был развеян над полями Мальборо, где Блант учился в школе.

Был награждён советским боевым орденом.

С 1979 года и до конца жизни он работал над своими мемуарами. Затем они были переданы на хранение в Британскую библиотеку в запечатанном контейнере. На публикацию рукописи был наложен запрет на четверть века, до 2009 года, когда они вышли книгой воспоминаний.

В 2001/2 гг. вышла биография Бланта авторства Миранды Картер «Энтони Блант: Его жизни» (Miranda Carter. Anthony Blunt: His Lives), над которой она работала с 1994 года.

Отрывок, характеризующий Блант, Энтони

– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…