Блануша, Данило

Данило Блануша
Danilo Blanuša
Дата рождения:	7 декабря 1903(1903-12-07)
Место рождения:	Осиек
Дата смерти:	8 августа 1987(1987-08-08) (83 года)
Место смерти:	Загреб
Научная сфера:	математика, физика
Известен как:	первооткрыватель снарков Блануши
Награды и премии:	Премия Бошковича (1960).

Данило Блануша (хорв. Danilo Blanuša, серб. Данило Блануша; 7 декабря 1903, Осиек — 8 августа 1987, Загреб) — югославский математик, физик, инженер, профессор Загребского университета.

Родился в сербской семье в Осиеке, находившемся в тот момент в Австро-Венгрии (ныне Хорватии). Учился в начальных школах в Вены и Штайра в Австрии, далее — в гимназиях Осиека и Загреба. Изучал инженерное дело, математику и физику в Загребе и Вене.

Преподавательскую и научную карьеру начал в Загребе. В 1943 году защитил в Загребском университете докторскую диссертацию по бесселевым функциям. В 1957—1958 учебном году занимал должность декана электроинженерного факультета Загребского университета. В 1960 году стал лауреатом премии Бошковича.

Исследования в математике

В математике наиболее известен как нашедший в 1946 году второй и третий снарки, ставшие известными как снарки Блануши; ранее был известен только один снарк — граф Петерсена, обнаружение двух новых снарков способствовало появлению новой области исследований в теории графов.

Среди других математических исследований Блануши — работы по изометрическому погружению двумерной поверхности Лобачевского в шестимерное евклидово пространство, труды по теории бесселевых функций, дифференциальной геометрии и теории графов. Результаты его исследований опубликованы в японской математической энциклопедии Sugaku jiten в Токио Иванами Шотеном (Iwanami Shoten) в 1962 году.

Его число Эрдёша — 6.

Исследования в физике

Физические работы относятся в основном к теории относительности. В частности, он обнаружил существенную ошибку в уравнениях для абсолютного тепла (Q) и температуры (T) в феноменологической релятивистской термодинамике, впервые опубликованных Максом Планком в журнале «Анналы физики» (Annalen der Physik) в 1908 году и широко растиражированных в научной и учебной литературе:

• Q0 и T0 имеют соответствующие классические значения и a=(1-v₂/c₂)^1/2, таким образом в отношении Q=Q0a, T=T0a , в действительности должно быть Q = Q0/a, T = T0/a.

Исправление опубликовано в югославском физико-математическом журнале Glasnik в статье «Sur les paradoxes de la notion d'énergie» в 1947 году, однако на данную публикацию обратили внимание только в 1960 году и лишь после этого проведено массовое исправление уравнения (нахождение ошибки часто ошибочно приписывают Хайнриху Отту).

Ссылки

• [www.enciklopedija.hr/Natuknica.aspx?ID=8076 Blanuša, Danilo], Hrvatska Enciclopedija
• [www.math.hr/hmd/logo.htm Blanuša snarks in the logo of the Croatian Mathematical Society]
• [www.posta.hr/markeasp/index3.asp?brmarke=373 Blanuša snark on a Croatian postage stamp]
• [mathworld.wolfram.com/BlanusaSnarks.html Blanuša Snarks]

Отрывок, характеризующий Блануша, Данило

Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.