Бларамберг, Павел Иванович
| Павел Иванович Бларамберг | |
 Портрет работы В. А. Серова. 1888 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Страна | |
Павел Иванович Бларамберг (1841—1907) — русский композитор и музыкальный педагог.
Биография
Сын генерал-лейтенанта, известного геодезиста Ивана Бларамберга, воспитывался в Петербургском Александровском лицее, курс которого окончил в 1860 году, затем работал в Центральном статистическом комитете и статистическом отделении Императорского Русского Географического общества. Бларамберг состоял в числе руководителей первой однодневной переписи населения Петербурга, был делегатом от России на Международном статистическом конгрессе в Гааге (1869). В 1870 году он вышел в отставку и после продолжительной заграничной поездки поселился в Москве (в районе Крапивенского переулка); долгое время заведовал в «Русских Ведомостях» иностранным политическим отделом. В то же время с самого основания Московского филармонического училища до 1898 года Бларамберг состоял в нём сначала преподавателем, а затем профессором теории музыки, инструментовки и форм.
Музыкой Бларамберг занимался с детства и продолжал эти занятия в лицее, где в нем обнаружились также композиторские склонности. Своим музыкальным образованием он обязан больше всего самостоятельному изучению образцов, а также общению с Милием Балакиревым, у которого некоторое время учился также игре на фортепиано. Сотрудничество с Балакиревым и его кружком не осталось без влияния на творчество Бларамберга (особенно в ранних сочинениях).
Первым крупным композиторским опытом Бларамберга была музыка (увертюра, антракты и пение) к драме Островского «Воевода» (1865); затем были написаны музыкальные картины на текст Лермонтова «Демон» (1869). Во время пребывания за границей Бларамберг написал (на сюжет Гюго) оперу «Мария Бургундская» («Мария Тюдор»), которая была поставлена в Большом театре в 1888 году, однако вскоре снята с репертуара. Комическая опера Бларамберга «Скоморох» (на сюжет Островского) нигде не ставилась, кроме одного действия, шедшего в ученическом спектакле Московского Филармонического Общества в 1887. В таком же спектакле год спустя шла одноактная опера «Девица-Русалка» (на сюжет Мицкевича). Наиболее известная из опер композитора ― «Тушинцы» (по Островскому) в первый раз поставлена была в московском Большом театре в 1895 (шла также и в провинции).
Из других крупных произведений Бларамберга можно назвать: фантазию для пения соло, женского хора и оркестра «Стрекозы» (1879); музыкальную картииу для мужского хора и оркестра «На Волге» (1880); симфоническую поэму «Умирающий гладиатор» (1882), скерцо для оркестра, симфонию h-moll (1886); хоры а capella (получившие премию Императорского Русского Музыкального общества), хоровые переложения русских народных песен, романсы и др. Сочинения Бларамберга при жизни пользовались у публики определённым успехом, однако затем оказались забытыми и сейчас практически не исполняются.
Бларамберг был другом семьи Серовых; его портрет, написанный Валентином Серовым в 1888 году, по мнению многих, исключительно удался и отличался точной, психологически достоверной передачей натуры так, что он был, по словам И. Э. Грабаря, «один из немногих, доставивших удовлетворение даже непомерно взыскательному к себе автору».
Напишите отзыв о статье "Бларамберг, Павел Иванович"
Литература
- Бларамберг, Павел Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Чешихин В. Е.. История русской оперы 1674―1903. ― СПб.: Юргенсон, 1905
Отрывок, характеризующий Бларамберг, Павел Иванович
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
