Блехман, Самуил Маркович

Самуил Маркович Блехман
С. М. Блехман (фото 1972 года)
Род деятельности:	инженер, филателист
Отец:	Блехман Марк Осипович
Мать:	Блехман (Вымениц) Дина Соломоновна
Супруга:	Баккал Александра Исааковна (первая); Корнеева Ольга Антоновна (вторая)
Дети:	сын Баккал Виктор Самуилович
Награды и премии:	многочисленные призы на советских и международных филателистических выставках (1957, 1962, 1966, 1967 и др.)

Самуи́л Ма́ркович Бле́хман (15 мая 1918, Москва — 26 июля 1982, Москва) — советский инженер, крупнейший филателист СССР.

Биография

Самуил родился 15 мая 1918 года в Москве. Его отец Марк Осипович Блехман (11 декабря 1888 года — 7 июня 1967 года) был родом из Староконстантинова, окончил Берлинский университет, свободно говорил на нескольких языках (русском, немецком, идише и иврите), работал журналистом в различных газетах, а в конце жизни — корреспондентом ТАСС. Марк Осипович никогда не был коллекционером, несмотря на то, что некоторые источники утверждают обратное. Мать Дина Соломоновна Блехман (в девичестве Вымениц; 1888 — январь 1968), уроженка Витебска, проработала три года преподавательницей французского языка в школе.

До войны Самуил Блехман учился в Государственном институте кинематографии по специальности оператор, однако закончить это учебное заведение ему не удалось. Позднее С. Блехман закончил Московский авиационный институт. После войны С. М. Блехман работал в должности главного инженера проекта в Теплоэлектропроекте по автоматике котельных установок. В 1970-е годы он трудился в техотделе Гипромедпрома в должности главного специалиста по котельно-измерительным приборам и др.

Умер 16 июля 1982 года в Москве от инфаркта.

Семья

С. М. Блехман был дважды женат. Первая жена — Баккал Александра Исааковна (род. 25 октября (7 ноября) 1920 года); вторая — Корнеева Ольга Антоновна (1923 года рождения).

Сын от первого брака — Виктор Самуилович Баккал (1948 года рождения).

Вклад в филателию

Самуил Блехман собирал марки с детства. Область его интересов была достаточно широка. Он коллекционировал знаки почтовой оплаты Российской империи, РСФСР, СССР, уделяя особое внимание авиапочте, а также стран социалистического содружества, некоторых государств Европы и Азии. Кроме того он собирал и изучал филателистическое наследие Тувы и Монголии. Ещё до войны С. Блехман начал подбирать и анализировать документы и другие источники по истории почты Тувы. Сам он считал себя в этой области учеником В. К Головкина. Самуил Маркович полностью игнорировал тематическое коллекционирование. Его коллекция носила специализированный исследовательский характер.

Существует упоминание об одном из ранних эпизодов филателистического увлечения Самуила Блехмана. 3 августа 1935 года, когда ему было всего 17 лет, он стал свидетелем первого дня продажи авиапочтовой марки «Перелёт Москва — Северный полюс — Соединённые Штаты Америки» (ЦФА (ИТЦ «Марка») № 514), которая в филателистических кругах получила название «Леваневский с надпечаткой»:

История российской (советской) филателии знает два факта с известной во всем мире советской маркой с надпечаткой «Перелёт Москва — Сан-Франциско через Северный полюс 1935». Эта марка с надпечаткой была выпущена очень маленьким тиражом. В канун знаменательного события филателисты с утра осаждали Московский почтамт. Один из них, впоследствии известный советский филателист С. М. Блехман рассказывал, как в операционном зале два окошка «работали на полёт Леваневского». В одном продавали вожделенную марку с надпечаткой, отпуская по одному экземпляру в руки. В другом окошке принимали заказную почтовую корреспонденцию, адресуемую в Сан-Франциско с гарантией возврата конверта отправителю. Вскоре приём заказных писем прекратился – приняли их не более 100. Один из конвертов был адресован президенту США Франклину Рузвельту.

С. Блехман имел обширные связи с известными зарубежными исследователями филателии: М. Липшюцем, А. Крониным, Куртом Адлером и многими другими. Он участвовал во многих международных филателистических выставках. В возрасте 39 лет он впервые получил признание как филателист, став в 1957 году одним из четырёх обладателей золотой медали лауреата большой международной филателистической выставки, сопутствовавшей VI Всемирному фестивалю молодёжи и студентов в Москве, за экспозицию марок Тувы. С этого момента началась его деятельность по пропаганде отечественной почтовой марки и популяризации филателистического наследия Тувы. В дальнейшем Самуил Маркович был единственным филателистом в СССР, завоевавшим на международных выставках под эгидой ФИП три большие золотые медали.

В 1962 году, участвуя в проходившей в столице Чехословакии Первой Всемирной выставке «Прага 1962», С. М. Блехман был награждён золото-серебряной медалью за выставленные им четыре специализированные коллекции марок:

1. Старой России и писем домарочного периода;
2. РСФСР и СССР с 1918 по 1940 год;
3. Закарпатской Украины;
4. Тувы.

Наивысшей оценки по классу коллекций марок авиапочты — серебряной позолоченной медали — была удостоена экспонированная С. М. Блехманом там же коллекция марок воздушной почты СССР. По классу тематических коллекций он получил серебряную медаль за собрание писем, отправленных с советских арктических научных станций. Посеребрённая плакета (медаль прямоугольной формы) была присуждена ему за рукопись монографии «Каталогизация знаков почтовой оплаты Тувинской Народной Республики».

В сентябре 1966 года С. Блехман участвовал в национальной выставке почтовых марок «Брно-1966», проходившей в Чехословакии. Его коллекция «Знаки почтовой оплаты Тувы» демонстрировалась вне конкурса в почётном классе и была отмечена позолоченной плакетой. В ноябре того же года его коллекция «Авиапочта СССР» получила позолоченную медаль на международной выставке «Париж—Москва—Ленинград».

В 1967 году советские филателисты впервые принимали участие в специализированной аэрофилателистической выставке «Аэрофила-67», проходившей в Будапеште под эгидой Международной федерации аэрофилателистических обществ (ФИСА). Коллекция Самуила Блехмана «Воздушная почта СССР» была удостоена на этой выставке позолоченной медали в конкурсном классе, а также почётного приза ФИСА.

В 1975 году С. Блехман за экспонат «Почтовые марки Тувы» был удостоен высшей награды выставки «ЧССР—СССР» в Банска-Бистрице — позолоченной медали и главного приза.

С середины 1960-х годов С. Блехман был официальным советским экспертом почтовых марок и имел именной экспертный знак, который он ставил на обратной стороне экспертируемых марок, как подтверждение их подлинности.

14 февраля 1969 года Самуил Маркович Блехман был награждён Почётным Дипломом Министерства связи СССР.

По воспоминаниям филателиста, профессора Павла Васильевича Флоренского (внука известного русского богослова Павла Александровича Флоренского), Блехман так говорил о филателии:

Филателия — это не только наука, не только искусство, не только коммерция, но и подлинное жизненное явление со всем присущим ему разнообразием.

Судьба коллекции

После смерти Блехмана его уникальная коллекция, представляющая огромную филателистическую ценность, была украдена.

В 2001 году сотрудниками российского бюро Интерпола была возвращена в Россию редчайшая советская марка с перевёрнутой надпечаткой, выпущенная в 1935 году в честь перелёта экипажа Сигизмунда Леваневского по маршруту Москва — Сан-Франциско. Её украли в 1982 году из коллекции Самуила Блехмана и вывезли за границу. За это время марка сменила нескольких владельцев. В 2000 году её выставили на продажу на лондонском аукционе Harmers, однако по просьбе российского бюро Интерпола марка была исключена из числа лотов.

Произведения

С. Блехман является автором большого ряда исследований по истории почты и филателии. Им написаны и опубликованы фундаментальные исследовательские работы по авиапочте, по истории почты Монголии, составлен каталог марок Монголии, дан цикл статей о почтовых эмиссиях в Сибири и на Дальнем Востоке, объединённых общим заголовком, опубликован ряд статей, направленных на популяризацию отечественных марок. Он печатался в ежегоднике «Советский коллекционер» и журнале «Филателия СССР».

Самуил Блехман ещё в начале 1950-х годов приступил к многолетнему исследованию истории почты Тувы, в результате которого к концу 1961 года им был подготовлен к изданию капитальный труд по истории почты и знакам почтовой оплаты Тувы. В 1976 году в издательстве «Связь» вышла книга «История почты и знаки почтовой оплаты Тувы». Эта книга принесла Самуилу Яковлевичу мировую филателистическую славу. В 1977 году на Международной филателистической выставке «Соцфилэкс-77», проходившей в Берлине, работа С. М. Блехмана была удостоена серебряной медали в литературном классе. В Кызыле книга стала руководством для историков и филателистов. Позднее она была переведена на английский язык и дважды издана в США. Известно, что для получения первичной информации по истории тувинской почты Блехман изучал документы из архива Кызыла. Описан также следующий случай, имевший место в ходе подготовки этой книги к печати:

Известный коллекционер, автор статей по филателии, Самуил Блехман обсуждал как-то с одним из рецензентов рукопись своей книги «История почты и знаков почтовой оплаты Тувы», которая вышла впоследствии в свет в 1976 году. Закончив деловую часть разговора, рецензент заметил, что он во время Великой Отечественной войны жил в Туве, еженедельно отправлял оттуда жене в Москву письма, естественно, с местными почтовыми марками. Затаив дыхание, слушая удары своего сердца, коллекционер спросил о том, где же сейчас эти письма. Его собеседник, улыбаясь, ответил, что год назад они переменили квартиру и весь ненужный хлам при переезде сожгли. Увидев, как у Блехмана вытянулось лицо, он забеспокоился. А когда филателист назвал ему нынешнюю стоимость этих редких марок и конвертов, пришла пора пить валерианку недальновидному специалисту — этнографу.

Публикации Самуила Блехмана и переводы его статей с русского языка неоднократно появлялись в зарубежных филателистических изданиях, в частности, в журнале «Россика» (Rossica Journal of Russian Philately), а его некрологи были напечатаны в «Британском журнале русской филателии» (British Journal of Russian Philately) и в журнале «Ямщик» (The Post-Rider, Yamschik). Несколько статей на русском и английском языках вышли уже после смерти коллекционера.

Основные работы

Статьи

В ежегоднике «Советский коллекционер»

• Знаки почтовой оплаты Тувинской Республики. — М.: Связьиздат, 1963. — С. 55—79.
• История почты и знаки почтовой оплаты Монгольской Народной Республики. — М.: Связь, 1964. — № 2. — С. 56—87.
• Стандартные почтовые карточки СССР (совместно с В. Пантюхиным). — 1975. — № 13. — С. 47—63.
• Немые свидетели войны (совместно с В. Пантюхиным). — 1976. — № 14. — С. 17—20.
• [www.filateliamag.ru/articles/sovietcollector/sovietcollector_10.html Первые стандартные марки СССР.] — 1977. — № 15. — С. 9—40. (Проверено 3 мая 2010)
• [www.filateliamag.ru/articles/sovietcollector/sovietcollector_14.html Почтовые карточки, издававшиеся местными учреждениями связи СССР] (совместно с В. Пантюхиным). — 1979. — № 17. — С. 3—24. (Проверено 3 мая 2010)
• Полевая почта на Кавказе во время Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. — 1981. — № 19. — С. 44—47.
• Почтовые карточки специального назначения (совместно с В. Пантюхиным). — 1982. — № 20. — С. 13—46.

В журнале «Филателия СССР»

• Почту доставляет самолёт. — 1967. — № 8. — С. 12—14; № 9; № 12. — С. 14—15.
• Каталог «Ивер» 1970. — 1970. — № 1. — С. 46.
• Первая советская почтовая карточка. — 1970. — № 3.
• Первая русская полярная почта. — 1971. — № 7.
• Почтовые марки республик Советского Союза. — 1973. — № 12. — С. 33—35.
• Цельные вещи адресных столов России (совместно с С. Кристи). — 1974. — № 6. — С. 39—43.
• Беззубцовые варианты марок СССР. — 1974. — № 9. — С. 37—39; № 10. — С. 37—39.
• Полувековой юбилей тувинских марок. — 1976. — № 10. — С. 19—26.
• Гражданская война в Сибири и на Дальнем Востоке в зеркале филателии (1917—1923 гг.). — 1978. — № 1. — С. 42—50; 1978. — № 2. — С. 43—54; 1985. — № 10. — С. 35—41.

Другие

• Марки воздушной почты советского посольства в Берлине // [www.torrentino.ru/torrents/72469 СССР—ГДР в зеркале филателии] / Отв. ред. М. П. Соколов, П. Фишер. — М.: Связь; Берлин: Транспресс, 1979. — 274 c. — С. 50—58. (Проверено 3 мая 2010)

За рубежом

• Blekhman S. M. The local 1932—1933 surcharges of Tuva // Journal of the Rossica Society of Russian Philately. — 1970. — No. 79. — P. 5—10. (англ.)
• Blekhman S. M. Airmail stamps of the Soviet Consulate in Berlin / Translated by David M. Skipton // Journal of the Rossica Society of Russian Philately. — 1979. — No. 96—97. — P. 97—101. (англ.) (Оригинальная статья вышла в сборнике «СССР—ГДР в зеркале филателии», 1979.)
• Blekhman S. Rare varieties of USSR miniature sheets // Journal of the Rossica Society of Russian Philately. — 1979. — No. 96—97. — P. 113—114. (англ.)
• Blekhman S. M. The field post in the Caucasus during the Russo-Turkish War of 1877—1878 / Translated by David Skipton // Journal of the Rossica Society of Russian Philately. — 1980. — No. 98—99. — P. 16—20. (англ.)
• Blekhman S. M. Private mail-order forms of the Moscow City Post / Translated by M. Tihomirov // Journal of the Rossica Society of Russian Philately. — 1980. — No. 98—99. — P. 100. (англ.)
• Blekhman S. Postal history of the Mongolian People’s Republic / Translated by David Skipton // Journal of the Rossica Society of Russian Philately. — 1983. — No. 104—105. — P. 7—11. (англ.) (Оригинальная статья вышла в сборнике «Советский коллекционер», 1964, с. 56—87.)
• Blekhman S. M. Civil War in Siberia and the Far East in the mirror of philatey (1917—1923) / Translated by George Shalimoff // Journal of the Rossica Society of Russian Philately. — 1988. — No. 111. — P. 52—57. (англ.) (Выдержки из публикации в «Филателии СССР», № 10, 1985.)

Книги

• Блехман С. История почты и знаки почтовой оплаты Тувы. — М.: Связь, 1976.
• Blekhman S. M. [ttcs.netfirms.com/pubs.htm The Postal History and Stamps of Tuva] / Translated by R. Hogg; J. E. Slone (Editor). — 2nd edn. — Lake Worth: Tannu Tuva Collectors' Society, Scientific Consulting Services International, 1997. — 104 p. — ISBN 1-58490-017-2. (англ.) (Проверено 3 мая 2010)

Литература

• Ваниус Ф. [Устиновский В. Н.] [www.thetrue.ru/17.07.98/P587H024.html Клеймо на марке] // Правда пять. — 1998. — № 73. — 17 июля. (Проверено 3 мая 2010)

Портал «Филателия»   Портал «Персоналии»   Портал «СССР»

Отрывок, характеризующий Блехман, Самуил Маркович

Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.