Блох, Эрнест

Эрнест Блох
Эрнест Блох со своими детьми (1920-е гг.)
Основная информация
Место рождения	Женева, Швейцария
Страна	США США
Профессии	Композитор

Эрнест Блох (нем. Ernest Bloch; 24 июля 1880, Женева — 15 июля 1959, Портленд, штат Орегон) — швейцарско-американский композитор еврейского происхождения.

Биография

С девятилетнего возраста играл на скрипке, позднее учился как скрипач в Брюссельской консерватории у Эжена Изаи, а также у Франца Шёрга. Затем в 1900—1901 гг. изучал композицию во франкфуртской Консерватории Хоха у Ивана Кнорра и Людвига Тюйе. Жил в Париже, затем в Женеве, в 1916 г. уехал в Соединённые Штаты Америки. С 1924 г. гражданин США. В 1920 г. стал первым руководителем новосозданного Кливлендского института музыки и руководил им до 1925 г., затем до 1930 г. возглавлял Консерваторию Сан-Франциско; преподавал также в других музыкальных учебных заведениях. Среди учеников Блоха, в частности, Джордж Антейл, Фредерик Джейкоби, Бернард Роджерс, Роджер Сешенс.

Творчество

Среди ранних сочинений Блоха наибольшее внимание привлекла опера «Макбет» (1904—1906), впервые поставленная в 1910 г. и не снискавшая особенного успеха у публики, но удостоившаяся восторженного отзыва Ромена Роллана. Музыка Блоха в это время отмечена влиянием Рихарда Штрауса и импрессионизма в лице, прежде всего, Дебюсси. Второй этап творчества Блоха — начиная с «Трёх еврейских стихотворений» (фр. Trois Poèmes Juifs; 1913), симфонии «Израиль» (1916) и особенно Еврейской рапсодии «Шеломо» (собственно, «Соломон») для виолончели с оркестром (1916) — характеризуется, прежде всего, обращением к еврейской теме и, в связи с этим, отчасти к еврейскому фольклорному музыкальному материалу. По поводу «Шеломо» — самого, вероятно, известного произведения Блоха — критик Гвидо Гатти замечает: Творчество Блоха глубоко связано с атмосферой традиционного еврейского дома. Это нашло отражение в целом ряде его наиболее удачных сочинений. Таковы Три еврейские поэмы для оркестра (Trois poèmes juifs, 1913); симфония ? 2 Израиль (Israel, 1917); Шломо, еврейская рапсодия для виолончели с оркестром (Schelomo: a Hebrew rhapsody, 1915-1916); Баал Шем, три картины из жизни хасидов для скрипки с оркестром (Baal Schem, 1923); Псалмы (Psalms, 1912-1914); Еврейская сюита для скрипки и фортепиано (Suite Hèbraique, 1923); Глас вопиющего в пустыне, симфоническая поэма с солирующей виолончелью (Voice in the Wilderness, 1937); наконец, одно из наиболее известных сочинений Блоха - синагогальная служба Аводат Хакодеш для смешанного хора и оркестра (Avodath Hakodesh, 1934).

Однако талант Блоха не позволил ему ограничиться еврейской тематикой. В 1903 он написал оперу Макбет по Шекспиру (либретто Э.Флега). Она прошла 15 раз в парижской 'Опера комик' в 1910 и была возобновлена в Неаполе в 1938. Известность Блоха в Европе и США быстро росла благодаря его симфоническим произведениям. Так, композитор написал симфонию с хором Америка (America, 1917): посвященную памяти Авраама Линкольна и Уолта Уитмена. Страну, где он родился, Швейцарию, Блох почтил в симфонической поэме Гельвеция (Helvetia, 1929). Важными событиями в творческой жизни композитора стали и его ранние симфонические произведения, например, Жить и любить (Vivre et aimer, 1900) и Зима - весна (Hiver - printemps, 1905), а также более поздние - Симфоническая сюита (Suite symphonique, 1945), оркестровая сюита Поэмы моря (Poems of the Sea, 1923) и особенно два часто исполняемых concerti grossi (1925 и 1953), в которых черты доклассических инструментальных жанров сочетаются с современным языком композитора.

Кроме того, можно упомянуть две скрипичные сонаты, Мистическую поэму (Poème mystique) для скрипки и фортепиано, фортепианный концерт, скрипичный концерт и несколько струнных квартетов. Вторая опера Блоха - Иезавель (Jezabel) осталась незавершенной.

Виолончель, с её изрядной широтой фразировки, то мелодичной, местами доходящей до вершин лиризма, то декламирующей, с драматической игрой тени и света, являет собой воплощение Соломона во всей его славе. <…> Партия солиста, скорее вокальная, чем инструментальная, кажется музыкальным высказыванием, глубоко связанным с талмудической прозой.

Это же восприятие выражено и в посвящённом музыке Блоха (и памяти исполнявшего «Шеломо» Мстислава Ростроповича) стихотворении Сергея Круглова:

… Твоё, Господи, Имя,

Переложенное на голос струнных,

Пылающий над хамитскими городами

Мотив Сима,

Твёрдый, как тысячелетнее вино, страстный

Мужской зов виолончели…

В позднейшем творчестве — особенно в Concerto grosso № 2 (1952) — Блох отдал дань и увлечению неоклассицизмом, хотя позднеромантическая основа его произведений оставалась неизменной.

Из трёх детей Блоха старшая дочь, Сюзанна, стала музыкантом и музыкальным педагогом, а младшая, Люсьенна, — известным фотографом.

Отрывок, характеризующий Блох, Эрнест

Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.