Блох, Эрнст

Эрнст Блох
Ernst Bloch
Дата рождения:	8 июля 1885(1885-07-08)
Место рождения:	Людвигсхафен-ам-Райн
Дата смерти:	4 августа 1977(1977-08-04) (92 года)
Место смерти:	Тюбинген
Страна:	ГДР ГДР, ФРГ ФРГ
Школа/традиция:	неомарксизм (западный марксизм)
Основные интересы:	Утопии, революционные идеи, теология освобождения
Значительные идеи:	«философии надежды», «онтология Еще-Не-Бытия»
Оказавшие влияние:	Г. Ф. В. Гегель, Людвиг Фейербах, Карл Маркс, Карл Май, Георг Зиммель, Макс Вебер, В. И. Ленин, Дьёрдь Лукач, Бертольт Брехт, Курт Вайль, Теодор В. Адорно
Испытавшие влияние:	теология освобождения, Зигфрид Кракауэр, Вольфганг Харих, Руди Дучке, Фредрик Джеймисон, Ремо Бодеи, Юрген Мольтманн, Эрнесто Балдуччи

Эрнст Симон Блох (нем. Ernst Bloch; 8 июля 1885 года, Людвигсхафен-ам-Райн — 4 августа 1977 года, Тюбинген) — немецкий философ, социолог и публицист неомарксистской ориентации. Создатель «философии надежды» и «онтологии Ещё-Не-Бытия».

Биография

Родился в Людвигсхафене в обеспеченной еврейской семье железнодорожного служащего. Своё первое философское сочинение написал в 13 лет. В это же время приобщился к социалистическим идеям, познакомившись в 14 лет с речами Августа Бебеля и Розы Люксембург, а также выписывая социал-демократическую газету «Форвертс».

Уже в школьные годы переписывался с Эрнстом Махом, Теодором Липпсом, Эдуардом фон Хартманом, Вильгельмом Виндельбандом. Изучал философию, физику, германистику и музыку; учился в Мюнхене, Вюрцбурге, Берлине и Гейдельберге — у Теодора Липпса, Георга Зиммеля, Макса Вебера, Освальда Кюльпе. Интересовался музыкой (Густав Малер был среди его предпочтений) и искусством (особенно экспрессионизмом). Был в дружеских отношениях с такими людьми, как Бертольт Брехт, Курт Вайль, Вальтер Беньямин и Теодор В. Адорно.

• 1908 год — Защитил докторскую диссертацию в духе неокантианства, о Генрихе Риккерте и проблемах гносеологии.
• С 1911 начиналось творческое сотрудничество с Дьёрдем Лукачем. Во время эмиграции последнего из Венгрии после падения советской республики Блох инициировал кампанию солидарности за освобождение Лукача из австрийского заключения и написал воззвание «К спасению Георга Лукача».
• 1915—1917 годы — в Грюнвальде под Мюнхеном пишет свою первую крупную работу «Дух утопии».
• 1917 год — будучи противником войны, Блох, хоть и не был призван из-за близорукости, был вынужден эмигрировать в Швейцарию, где начал работать над своей философией надежды. Пораженческая позиция Блоха была столь радикальна, что его не удовлетворяли даже решения антивоенной социалистической Циммервальдской конференции, возлагающей вину за развязывание войны на обе воюющие стороны. Его взгляды привели его в пацифистскую группу, в которую входили Герман Гессе, Рене Шикеле, Хуго Балль. В связанную с ней «Свободную газету» Блох написал свыше 100 статей о войне, милитаризме, пацифизме, демократии, социализме и Октябрьской революции. К последней отнёсся с симпатией, хотя не скрывал разочарования негативными явлениями в Советской России и поражением социалистической революции в Германии; позже вспоминал, что на него и Лукача произвела исключительное впечатление поэма А. А. Блока «Двенадцать».
• 1919 год — по окончании Первой мировой войны вернулся с больной женой в Германию, где вступил в Коммунистическую партию.
• 1920-е годы — Путешествия по Европе и Северной Африке (Берлин, Берн, Мюнхен, юг Франции, Париж, Италия, Тунис, Алжир, Марокко).
• 1933 год — повторная эмиграция из Германии в Цюрих из-за прихода к власти нацистов, объявивших Блоха в розыск.
• 1934 год — выслан из Швейцарии. Переезжает в Вену, а затем в Париж.
• 1937—1938 годы — живёт и работает в Праге, Чехословакия.
• 1938 год — эмигрировал в США, где поначалу жил в стеснённых условиях. Даже левый социолог Макс Хоркхаймер отказался принять его на работу в Институт социальных исследований, переместившийся из Франкфурта в Нью-Йорк, считая воззрения Блоха «чересчур коммунистическими». Выручала помощь друзей — Ханса Эйслера, Альфреда Канторовича, Адольфа Лёве и других. Не без труда выучил английский язык и получил американское гражданство.
• 1948 год — призван Вернером Краусом и министерством образования земли Саксония на профессуру кафедры философии в университет Лейпцига, Восточная Германия, которую ранее занимал Ханс-Георг Гадамер, переехавший во Франкфурт-на-Майне в западной зоне оккупации. Также приглашённый туда Герберт Маркузе от предложения отказался, но дал коллеге положительную рекомендацию.
• В 1949—1956 годах — профессор философии Лейпцигского университета (ГДР), директор Института философии при Лейпцигском университете (с 1949). Читает курсы по истории философии, в публичных лекциях «Университет, марксизм, философия» (1949), «Университет, истина, свобода» (1955) выступает против упрощения высшего образования. В 1953 году вместе с Вольфгангом Харихом выступает соучредителем ведущего философского издания ГДР — «Немецкого журнала по философии» (Deutsche Zeitschrift fuer Philosophie). Обрабатывает и издаёт работы, скопившиеся за долгие годы эмиграции: «Субъект-Объект. Разъяснения к Гегелю» (1951), «Авиценна и аристотелевские левые» (1952), «Христиан Томазиус, немецкий ученый без убожества» (1953), два тома «Принципа надежды» (1954—1955). Избран председателем Союза работников культуры за демократическое обновление Германии (Культурбунда) в Лейпциге.
• 1954—1955 годы — признание: с марте 1954 года — действительный член Германской академии наук (ещё единой для ГДР и ФРГ), вскоре возглавивший в ней секцию философии. Удостоен Национальной премии ГДР 2 класса по науке и технике (7 октября 1954 года) и «Отечественным орденом за заслуги» в (8 июля 1955 года). ЦК Социалистической единой партии Германии посылает приветствие, отмечающее усилия Блоха в борьбе за «новую демократическую Германию», а орган СЕПГ — газета «Нойес Дойчланд» — публикует поздравление секретаря ЦК Курта Хагера. Однако нарастает и критика философии Блоха как не соответствующей принятому в СССР и ГДР пониманию диалектического и исторического материализма. В 1954 году начинается дискуссия о буржуазном наследии в философии ГДР, запущенная статьёй другого лейпцигского профессора философии Ругарда Отто Гроппа «Марксистский диалектический метод и его противоположность идеалистической диалектике», в которой Блох назван представителем гегельянского идеализма. После XX съезда КПСС под влиянием Эрнста Блоха в издательстве Вальтера Янки Aufbau-Verlag, возник «Круг единомышленников» — неформальная группа марксистских мыслителей, требовавших внутренних реформ в партии. Разработавший от имени группы и передавший как партийному руководству, так и на Запад «Платформу особого немецкого пути к социализму» Вольфганг Харих был на показательном суде обвинён в подготовке государственного переворота. Блоха не арестовали, но лишили права на публичные выступления и подвергли кампания травли в прессе ГДР и на различных конференциях, в которой на страницах «Нойес Дойчланд» принял участие сам Вальтер Ульбрихт.
• 1957 год — лишён звания профессора после продолжительных конфликтов с властями Восточной Германии из-за подавления восстания в Венгрии в 1956 году. Против принудительной отправки Блоха на пенсию высказались многие его коллеги и товарищи, включая теолога Эмиля Фукса. При этом философ Манфред Бур в основанном Блохе журнале обвиняет Блоха в иррационалистских, ревизионистских и агностицистских тенденциях, указывая на истоки его философии в Откровении Иоанна Богослова. Впрочем, даже после отстранения Блох продолжал получать выплаты и пользоваться определёнными привилегиями, включая право на свободное перемещение по миру — он побывал в Греции, Египте, Франции, Албании, несколько раз в Западной Германии.
• С 1961 года — находясь на летнем отдыхе на территории ФРГ, в Баварии, под влиянием известий о сооружении Берлинскую стену, обозначавших крах надежд на демократизацию в ГДР, принял решение не возвращаться в ГДР, которое далось ему с трудом. Он стал приглашённым профессором в Тюбингенском университете. Лекции Блоха, прочитанные в течение первого года пребывания в Тюбингенском университете, на которые подчас собиралось по тысяче человек, были изданы в 1963 году под названием «Тюбингенского введения в философию». Одно из ведущих западногерманских издательств — Suhrkamp Verlag — приступает к изданию собрания сочинений Блоха. В 1964 году награждён премией по культуре Объединения немецких профсоюзов, в 1967 году — премией мира немецкой книготорговли. Университеты Загреба (1969) и Сорбонны (1975) присвоили ему звание почётного доктора.

На формирование философии Блоха оказали влияние марксизм, немецкая классическая философия (Кант и Гегель), экзистенциализм (особенно в варианте Кьеркегора), а также ветхозаветное иудейское мессианство, раннее христианство и позднесредневековая еврейская мистика. Близкими к его идеям называли философию экзистенциалиста-марксиста Жана-Поля Сартра. В Марксе Блох видел последовательного гуманиста:

«Понятие «гуманизм» (в том смысле, которым оно обладает сегодня) сложилось в 17-18 веках. Вообще-то, оно гораздо старше, но в политику оно вошло именно в это время. Действительно, то что спроецировал молодой Маркс, является последовательным развитием идеалов Французской революции. Во время Французской революции «гражданин» всего лишь предавался иллюзии, поскольку у него не было ключа к решению проблемы – экономического ключа, социологического ключа. Маркс не просто учитывает прежние идеалы. Он в самой действительности ищет ключ, рычаг, чтобы положить конец состоянию отчуждения, как это сформулировал Гегель, состоянию отчуждения, в котором человек оказался в силу царящих в обществе торгово-экономических отношений. Молодой Маркс в то время называл это не «материализмом», «диалектическим материализмом», а «реальным гуманизмом». Категорический императив «требует» устранения всех отношений, низводящих человека до состояния угнетённого, жалкого существа. Именно эту цель ставил перед собой Маркс. Так что понятие «гуманизм» – это не какой-нибудь свалившийся с неба термин. Марксизм опирается на богатое наследие. И Маркс (я хочу добавить, что марксизм гораздо старше Маркса) вкладывает в это понятие совершенно определённое содержание. «Гуманизм» он понимает как движение, направленное на освобождение человека от состояния рабства и гнёта».

Блох был участником диалога марксизма и христианства. Не примыкая прямо ни к одной из марксистских школ или течений, теснее всего с середины 1960-х годов Блох сотрудничал с югославской группой «Праксис», входя в редколлегию одноименного журнала. До смерти оставался социалистом, утверждая, что «дело социализма не может быть уничтожено»; при этом, заочно полемизируя с выражением Лукача, что самый плохой социализм все же лучше самого хорошего капитализма, считал, что «реальный социализм» в восточном блоке ещё дальше от социализма, чем самый скудный реформизм.

Настаивал, что следует осуждать и американскую интервенцию во Вьетнам, и советскую — в Чехословакию (по его словам, «то, что русские установили в Праге — прямая противоположность марксизма»). Критически поддерживал «новых левых» и студенческое движение 1960-х годов; наладил дружеские отношения с Руди Дучке; выступал на митингах протеста против закона о чрезвычайном положении, запрета на профессии, гонки атомных вооружений, израильского милитаризма и немецкого антисемитизма.

Психоаналитик и экосоциалист Джоэл Ковел назвал Блоха «величайшим из современных утопических мыслителей». Философ второго поколения Франкфуртской школы Юрген Хабермас, ранее назвавший Блоха «марксистским Шеллингом», утверждал, что «только Эрнст Блох и Карл Мангейм в нашем столетии очистили выражение „утопия“ от привкуса утопизма и реабилитировали его как чистую среду для проекта альтернативных возможностей жизни, которые должны быть заложены в самом историческом процессе».

Личная жизнь

В 1913 году женился на Эльзе фон Стрицки (нем. Else von Stritzky), дочери рижского пивовара. Овдовел в 1921 году. Повторно женился, но брак с Линдой Оппенгеймер нем. Linda Oppenheimer) продлился недолго. Третьей женой стала польский архитектор и антисталинистская коммунистка Карола Пиотрковска (польск. Karola Piotrkowska), с которой Блох сочетался браком в Вене в 1934 году и оставался с ней до конца своих дней.

Блох скончался в Тюбингене в 1977 году.

Звания и награды

• Действительный член немецкой Академии наук (1955, ещё не разделенной).
• Национальная премия 2 класса по науке и технике (1954).
• Отечественный орден за заслуги (1955).
• Премия по культуре от Объединения немецких профсоюзов (1964).
• Международная премия мира немецких издателей (1967).
• Почетный доктор Загребского университета (1969).
• Почетный доктор Сорбонны и Тюбингенского университетов (1975).
• Именем Блоха названа улица в немецком Оберменцинг, Тюбингене и Штуттгарте.
• В Людвигсхафене открыт Архив Эрнста Блоха. К столетию философа в 1985 году в Гамбурге была создана международная ассоциация Эрнста Блоха.

Сочинения

• «Вадемекум для нынешних демократов» (1918)
• «Дух утопии» (1918)
• «Томас Мюнцер как теолог революции» (1921)
• «Наследие этого времени» (сборник очерков, 1924—1933)
• «Следы» (1930)
• «Наследство нашего времени» (1935)
• «История и содержание понятия „материя“» (1936—1938, опубликована в 1952 под названием «Проблема материализма — его история и сущность»)
• «Свобода и порядок. Очерк социальных утопий» (1946)
• «Субъект-Объект. Комментарий к Гегелю» (на испанском языке в 1949, первое немецкое издание — 1951)
• «Авиценна и аристотелевские левые» (1952)
• «Христиан Томазиус, немецкий ученый без убожества» (1953)
• «Принцип надежды» (в трех томах — 1954, 1955, 1960) (фрагмент [philosophy.spbu.ru/userfiles/kathedras/scitech/phil_tech_bibl/bloch.doc Утопия и утопическое мышление])
• «Основные философские вопросы онтологии ещё-не-бытия» (1961)
• «[www.werschinin.ru/?ml=8 Тюбингенское введение в философию]» (1963). Издательство Уральского Университета, 1997 г. ISBN 5-7525-0410-4 Перевод Вершинин С. Е. 1997 год
• «Атеизм в христианстве» (1968)
• «Experimentum Mundi» (1975)

Литература

• Болдырев И. А. Время утопии: проблематические основания и контексты философии Эрнста Блоха. — М.: ИД НИУ ВШЭ, 2012
• Вершинин С. Е. [www.werschinin.ru/?ml=37 Жизнь — это надежда]. Введение в философию Эрнста Блоха. — Екатеринбург: Издательство Гуманитарного университета, 2001.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Эрнст Блох
• Эрнст Блох. [syg.ma/@kirill-korchaghin/ernst-blokh-marksizm-i-poeziia «Марксизм и поэзия». Выступление на Конгрессе в защиту культуры, Париж, 1935 год] // Сигма
• Грицанов А. А. [psylib.org.ua/books/gritz01/bloh.htm Блох, Эрнст] // История философии. Энциклопедия. — Интерпрессервис; Книжный Дом, 2002.
• [www.dw.de/эрнст-блох/a-567549 Гельмут Лампрехт: Эрнст Блох]

Отрывок, характеризующий Блох, Эрнст

Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!