Блудный сын в таверне

Рембрандт

Блудный сын в таверне. 1635

Холст, масло. 161 × 131 см

Галерея старых мастеров, Дрезден

К:Картины 1635 года

«Блудный сын в таверне» («Автопортрет с Саскией на коленях») — автопортрет Рембрандта с женой Саскией, на котором они представлены героями библейской притчи о блудном сыне. Экспонируется в Дрезденской галерее (Германия).

Время создания картины относится к самому счастливому периоду жизни Рембрандта, когда он добился популярности как художник, количество заказов на его картины возросло, появились ученики. Он был счастлив и в семейной жизни, и решил создать портрет своей семьи. Это единственная картина Рембрандта, на которой он изобразил себя с Саскией (есть ещё офорт «Автопортрет с Саскией», датируемый 1636 годом).

Существует версия, что первоначально на картине были и другие персонажи, но потом художник решил оставить только себя и Саскию, и холст с левой стороны был обрезан самим Рембрандтом.

К теме блудного сына художник вернется год спустя в офорте «Возвращение блудного сына», и 31 год спустя — в финальной картине «Возвращение блудного сына».

Описание

Картина иллюстрирует рассказ из Евангелия от Луки 15:13: «По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение своё, живя распутно».

На картине Рембрандт играет роль блудного сына, расточающего «имение своё с блудницами», элегантно одетого в камзол со шпагой, шляпу с пером, высоко поднимающего хрустальный бокал с вином. На коленях у него сидит Саския, тоже в богатой одежде в роли блудницы. На столе видно блюдо с павлином, символом тщеславия.

Несмотря на веселье, изображенное на картине, Рембрандт всё же одной деталью напомнил, какое продолжение имеет библейская история. На стене видна грифельная доска — символ того, что рано или поздно за всё придётся платить.

Источники

• Поль Декарг. Рембрандт. — Молодая гвардия, 2000.
• Мелисса Рикетс. Рембрандт. — Айрис-Пресс, 2006.
• Вержбицкий А. [www.lib.ru/CULTURE/WERZHBICKIJ/rembrandt.txt Творчество Рембрандта].

Отрывок, характеризующий Блудный сын в таверне

– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]