Блуд (мифология)

Блуд (укр. блуд, польск. błąd, błęd) — персонаж украинской, а также русской и польской мифологии, нечистая сила, которая сбивает с дороги. Схожие образы существуют и у других славян. Часто блуд представлялся как нечто невидимое и неперсонифицированное, но при этом реальное, однако иногда мог представать в образе животного или человека.

Согласно быличкам, оказавшийся под воздействием блуда человек не способен сориентироваться на местности, на которой он оказался, и может долго блуждать, ходя кругами, иногда даже в небольшом пространстве. Перед ним как будто возникают непреодолимые преграды, или ему просто становится нехорошо, и он теряет все ориентиры. Блуд водит человека, пока тот не окажется в каком-нибудь труднопроходимом месте. В некоторых случаях заблудившийся может погибнуть.

Считалось, что можно заблудиться как ночью, так и днём. Встречались представления о местах, в которых часто «водит» нечистая сила. В ряде случаев народ объяснял действие блуда сознательным или неосознанным нарушением запретов, правил поведения в природном пространстве. Существовал ряд ритуалов, которые выполнялись, чтобы не заблудиться или выйти на нужный путь, если уже сбился с дороги.

Названия и распространение мифа

Блуд как самостоятельный персонаж, нечистая сила, которая сбивает с дороги, характерен прежде всего для украинской мифологии. Словом «блуд» в украинских мифологических текстах называют ненормальное психическое состояние человека, когда он не узнаёт знакомую ему местность и не может определить требуемое направление движения; его бесцельные и хаотические движения в таком состоянии; и неведомую демоническую силу, которая вызывает такое состояние. Можно говорить о том, что блуд как персонаж мифологии — это олицетворение потери ориентации на местности. Народные верования о блуде, несмотря на довольно обильный материал, остаются одними из наименее исследованных в украинской демонологии. Представления о блуде и блуждании (укр. блукання), вызванном сверхъестественными силами, распространены по всей территории Украины и сегодня, однако имеются различия традиционных и современных представлений.

Схожие образы существуют и у других славян. У русских мифоним «блуд» обозначает духа, заставляющего плутать в лесу, а иногда также в поле и дома, и соотносится с лешим, хотя может рассматриваться и самостоятельно. У поляков представления о сбивающем с дороги в поле и лесу демоне блуде, способном принимать образ птички, встречались преимущественно на востоке Малой Польши. Само слово «блуд» — общеславянское и в большинстве славянских языков означает «ошибка, заблуждение, блуждание». Иларион (Огиенко), исходя из наименования, предполагал связь блуда с восточнославянским божеством Переплутом, что, впрочем, вызывает возражения.

Другие названия персонажа: украинские — блудник, облуд, облуда, ман, мана, обійник; русские — блудь, води́ло, во́дка, уво́дна, мани́ло; польские — bełt, błąd, błęd, błądzeń, błądzón, błędnik, błud, błudón, obłęd, zwodziciel. Про заблудившегося говорили, что его водит, заводит, блудит, хапает, берёт, тягает, не пускает, манит, на него нападает, к нему чіпляється нечистая сила неопределённого или самого разнообразного вида, он ходит блудом, в блуд пошёл.

В восточнославянской мифологии также способны сбивать с дороги черти, лешие, болотники, лесные и болотные люди, заложные покойники, русалки, полуночницы, полудницы, блуждающие огни, ведьмы, Дед Кострубатый. У западных славян с дороги сбивают лесные и болотные духи, дивьи люди, русалки, богинки, мамуны, блуждающие огни. Иногда указывается, что они принуждают блуждать за обиды, нанесённые им при жизни. У южных славян мотив блуждания встречается реже; у сербов могли водить осења, омаја, сотона, прикојаса, олалија; у хорватов — smetenjak, osjena. Многие из этих существ способны принимать облик различных людей, часто выступающих попутчиками, и животных.

Внешний облик

Блуд — это поливариантный и полиморфный персонаж. Он может восприниматься, например, на Гуцульщине и в Полесье, как нечто, лишённое чётких внешних признаков и не имеющее ни человеческого, ни животного вида, — что-то невидимое, страшное, аморфное, неперсонифицированное, но тем не менее реальное. Возможно, что такой неопределённый образ является более древним, чем антропоморфные и зооморфные образы; хотя возможно и обратное допущение, предполагающее редукцию сложного образа до олицетворения отдельной функции. Есть легенда, что блуд — это демон, скинутый с неба, но не успевший долететь до земли и зависший в воздухе.

В то же время в ряде историй блуд появляется в виде животных (козы, пса, кошки, птиц), человека любого пола, сословия и возраста, иногда карлика, предмета (копны сена), света. Часто блуд описывался в виде птицы (так называемый дури́птах, дури́потя), улетающей всё дальше и заманивающей за собой человека: эта птица бывает как будто слабая, не способная лететь и лишь убегающая от преследователя, но когда человек уже хочет схватить её и заносит над ней руку, она тут же вспархивает и отлетает на несколько шагов, где вновь садится и ждёт; человек бежит за ней дальше, и она так ведёт его за собой, пока он вовсе не собьётся с дороги. Может блуд появляться и в виде свечения — мигает на одном месте, а когда человек подходит, то переносится на другое место. Когда идут два товарища, блуд может имитировать голос одного из них и сбивать таким образом с пути второго; тот же, чей голос имитируется, при этом как будто окаменевает и лишается сил. Однако, как правило, блуд не имеет звуковых проявлений.

Воздействие на человека

Народ верил, что в основном не сам человек теряет дорогу, а его водит нечистая сила. Оказавшийся под воздействием блуда человек не способен сориентироваться на местности, на которой он оказался, и может долго блуждать иногда даже в небольшом пространстве, причём как в «чужом», так и в «своём» и хорошо знакомом, например, на пастбище, вокруг скирды, в селе или около него, вокруг бузины, на огороде, в доме и даже на печи. Перед ним как будто возникают из ниоткуда леса, горы, реки, стены. В других сюжетах блуд показывает человеку сразу несколько дорог, так что тот не может понять, куда ему идти. В иных случаях, по определению одного из рассказчиков, «в голове делается нехорошо», как при помрачении рассудка, внезапно теряются все ориентиры, и человек не понимает, как попал в это место и как ему теперь выйти на дорогу. Человек ходит вокруг того места, которое ему нужно, но попасть туда не может. При этом жертва блуда часто ощущает головокружение, панический страх и отчаяние.

Согласно народным представлениям, блуд водит человека до изнеможения, издеваясь над ним. Он может завести в какое-нибудь непроходимое место: в болото, в воду, в непролазную чащу, в овраг, где делает с жертвой, что ему вздумается. Например, в одной истории блуд в образе женщины водит мужчину до полуночи, а после заводит его в ров и там так бьёт, что мужчина погибает на следующий день. На Терском берегу Белого моря рассказывали, что блудь может подхватить и унести человека или животное, в дальнейшем он приносит их к близким, но если не успеть забрать их тут же, то он разорвёт их на мелкие кусочки. Зимой блуждания часто заканчиваются замерзанием жертвы. По некоторым представлениям, встреча с блудом могла предрекать несчастья.

В основном считалось, что блуд не имеет привязки и к какому-либо определённому месту, хотя рассказывали также, что есть такие локации, где шанс заблудиться больше, например, в Украинских Карпатах был лес, который так и назывался Блудник. Считалось также, что блуд «цепляется» в тех местах, где кто-то повесился, где было совершено убийство или где закопан задушенный матерью младенец или самоубийца. Согласно народным представлениям, человек может заблудиться как ночью, так и днём. В ряде случаев народ объяснял действие блуда сознательным или неосознанным нарушением запретов, правил поведения в некотором месте, хозяином которого является некий дух. Так, несмотря на то, что сельские жители традиционно много времени проводили в лесу, он всё же считался потенциально опасной, чужой территорией, в которой нужно вести себя как гость. Например, считалось, что нельзя в лесу переступать через поваленные деревья, наступать на сухие ветки и непонятные предметы; нельзя громко разговаривать, кричать и отвечать на крик, свистеть и бегать. Блуждание могло начаться вследствие попадания на тропу, на след или в место, принадлежащее духу, касания камня, в котором он обитает (у поляков), наступания на «блудный корень» или «блудную траву» (у чехов).

Повсеместно распространены представления, что блуд может начать водить, если дорогу перейдёт баран, заяц, поп или женщина. Человек мог заблудиться, если выйдет из дома в «недобрый» час (минуту, секунду) или если перед уходом он будет проклят. Считалось, что особенно легко могут заблудиться пьяные, а также люди неблагоговейные и суеверные.

Средства против блуждания

Чтобы не заблудиться, славяне традиционно рекомендовали при выходе из дома произвести одно из следующих действий: присесть (что, возможно, символизирует конец домашней стратегии поведения и переход к «чужому» пространству), перекреститься либо помолиться (например, прочитать «Отче наш») либо произнести формулу-оберег (например: «Не сама я иду. Иисус Христос впереди, Божья Матерь позади, я — посередине. Что им — то и мне»). Также советовали вернуться назад перед выходом, чтобы возвратиться сюда и потом, или перед выездом трижды обойти воз (у лужичан). Считалось, что блуждание предотвращают взятые с собой вещи из металла, кусок хлеба (особенно так называемый забутній хлеб, то есть тот, который забыли в печи при выпечке), чеснок, конский помёт, положенный в башмак четырёхлистный клевер (у сербов). Считалось, что блуд не может повлиять на первенцев и тех, кто ест неочищенный чеснок. Если приходилось проезжать мимо могилы самоубийцы, то на неё необходимо было бросить ветку, камень или ком глины. Схожим образом в Черновицкой области, чтобы умилостивить блуд, кидали на определённые поляны в лесу ветки деревьев. В украинском Прикарпатье матери, когда искали у детей вшей на голове, пугали их, чтобы принудить сидеть спокойно, что если они не найдут парное количество вшей, то ребёнок заблудится.

Для избавления от блуда советовали вспомнить, на какой день недели в этом году выпадали Рождество, Благовещение или Пасха и какие блюда тогда подавали, либо с кем блуждающий стоял рядом в этот день на праздничной службе, с кем ел первое пасхальное яйцо либо яблоко в Рождественский сочельник (у чехов). Предлагалось также вспомнить, кто стоял по правую руку от заблудившегося во время причастия, какое евангелие читали в воскресенье (у лужичан), или день своего рождения и крещения. Все эти средства опираются на представления о магии сакрального начала. После советовали взять земли из-под ног и посыпать себе на голову. Рекомендовалось остановиться, сделать передышку — например лечь лицом вниз, или немного посидеть на пеньке, или подержать руки перед глазами либо сесть на землю с закрытыми глазами (у лужичан), в наиболее радикальной форме — раздеться, лечь и заснуть или имитировать сон (возможно, просыпание в таком случае символизирует начало нового, «чистого» времени). Блуждающий мог посмотреть внутрь обуви, заткнуть юбку за пояс, снять один башмак и кинуть его за спину (у чехов) или сделать девять деревянных крестиков и бросить их перед собой. Если человек ехал на волах, предлагалось поскидывать с возу все верёвки. Существовали поверья, что от блуждания можно избавиться с помощью еды: поесть хлеба (у белорусов), или на Пасху съесть освящённый хрен, а когда заблудишься, то произнести: «Святой хрен, выведи меня на дорогу» (Черниговская область) либо «Хрен его знает, где я хожу». Также можно попробовать откупиться от вызывающего блуждание духа едой либо водой или пообещать ему вознаграждение.

Традиционно от действия вызывающей блуд нечистой силы помогало перекрещивание, молитва, вспоминание Бога либо же, наоборот, грубая брань и произнесение бессмысленных фраз, например, «Приди вчера!» (неправильное состояние исправлялось неправильным действием). Также можно переодеть наизнанку, задом наперёд или слева направо всю свою одежду и/или обувь или отдельные её предметы или согнуться и посмотреть себе между ног (возможно, со словами «Мне туда дорога»). В одной буковинской истории человек смог избавиться от чар блуда, начав собирать его следы на заснеженном поле. Упоминается и такой способ: нужно отвести руки назад и сказать: «Шо перше — на небі, шо друге — двоє очів в голові, шо третє — трійця в церкві, шо четверте — штири колеса воза, шо п’єте — п’ять пальців на руках, шо шосте — курашка на небі, шо семе — де є сім дівок, своя вечерниця, шо є восьме, — де є вісім хлопців, — свої косарі, шо дев’єте — за девіть грейцарів купив у дурня вепря», на что рассерженный дух ответит: «На ше тобі запрашки до юшки».

«Вождению» приписывали и случаи пропажи людей и скота. Помочь вернуть заблудившегося могли колдуны, молитвы близких, особым образом отслуженные молебны, выкрикивание имени пропавшего в дымоход.

Литература

Вторичная литература

• Лепкий Д. Х. З віровання нашого люду: блуд або ман, обійник // Зоря. — 1884. — № 23. (укр.)
• Колесса Ф. М. Людові вірування на Підгір'ю, в с. Ходовичах Стрийського пов.: Народна міфологія: Блуд // Етнографічний збірник. Т. V / Під ред. І. Я. Франко. — Львів: Друкарня Наукового товариства ім. Т. Шевченка, 1898. — С. 93—94. (укр.)
• Гнатюк В. М. Блуд // Нарис української міфології. — Львів: Інститут народознавства НАН України, 2000. — С. 122—123. — 263 с. — ISBN 966-02-1460-X. (укр.)
  • Гнатюк В. М. Останки передхристиянського релігійного світогляду наших предків: Блуд // Етнографічний збірник. [elib.nplu.org/view.html?&id=443 Т. XXXIII. Знадоби до української демонології, т. II, випуск 1]. — Львів: Друкарня Наукового товариства ім. Т. Шевченка, 1912. — С. XXIV—XXV. (укр.) [сокращённая версия]
• Власова М. Н. Блуд; Блудь; Водило // Энциклопедия русских суеверий = Новая абевега русских суеверий = Русские суеверия: Энциклопедический словарь. — СПб.: Азбука-классика, 2008. — 622 с. — 15 000 экз. — ISBN 978-5-91181-705-3.
• Новичкова Т. А. Блуд // Русский демонологический словарь. — СПб.: Петербургский писатель, 1995. — С. 58—59. — 640 с. — 4100 экз. — ISBN 5-265-02803-X.
• Блуждать / Е. Э. Будовская // Славянские древности: Этнолингвистический словарь : в 5 т. / Под общей ред. Н. И. Толстого; Институт славяноведения РАН. — М. : Международные отношения, 1995. — Т. 1: А (Август) — Г (Гусь). — С. 197—199. — ISBN 5-7133-0704-2.
• Левкиевская Е. Е. Низшая мифология славян: Блуд // [www.inslav.ru/resursy/elektronnaya-biblioteka/638--1996 Очерки истории культуры славян] / Институт славяноведения и балканистики РАН. — М.: Индрик, 1996. — С. 192—193. — ISBN 5-85759-042-6.
• Хобзей Н. В. Блуд; Мана // Гуцульська міфологія. Етнолінгвістичний словник / Інститут українознавства імені І. Крип'якевича НАН України. — Львів, 2002. — С. 45—46, 124—125. — 216 с. — ISBN 966-02-2299-8. (укр.)
  • Хобзей Н. В. [www.anthropos.lnu.edu.ua/jspui/handle/123456789/3685 Міфологічна лексика в «Галицько-руських народних приповідках» Івана Франка] // Записки Наукового товариства імені Шевченка. — Львів, 2005. — Т. CCXL. Праці Філологічної секції. — С. 456. (укр.) [сокращённая версия]
• Чебанюк О. Ю. [gazeta.ua/articles/holydays-newspaper/_blud-chiplyayetsya-lyudini-najbilshe-v-lisi/308009 Блуд чіпляється людини найбільше в лісі]. Gazeta.ua (17 вересня 2009). Проверено 10 июля 2016. [web.archive.org/web/20160710175957/gazeta.ua/articles/holydays-newspaper/_blud-chiplyayetsya-lyudini-najbilshe-v-lisi/308009 Архивировано из первоисточника 10 июля 2016]. (укр.) (рус.)
• Чебанюк О. Ю. [ss.etnolog.org.ua/zmist/2014/13/20.pdf Українські народні вірування і перекази про блукання: семантика, прагматика, функції] // [ss.etnolog.org.ua/zmist/2014/13/2014_13.html Слов'янський світ]. — 2014. — № 13. — С. 20—32. — ISBN 966-02-2984-4. (укр.)

Сборники мифологических рассказов

• Materyjały do demonologii ludu ukraińskiego: z opowiadań ludowych w powiecie czehryńskim / Spisał A. Podbereski. — Kraków: Drukarnia Uniwersytetu Jagiellońskiego, 1880. — S. 48—54. — 82 S. — (Zbiór wiadomości do antropologii krajowej. Dział III, t. IV). (польск.)
• Блуд // Етнографічний збірник. [www.bookva.org/books/356 Т. XV. Знадоби до галицько-руської демонології] / Зібрав В. М. Гнатюк. — Львів: Друкарня Наукового товариства ім. Т. Шевченка, 1903. — С. 107—113. (укр.)
• Матеріали до гуцульскої демонології: Блуд / Записав у Зеленици, Надвірнянського повіта, 1907—1908, народний учитель А. І. Онищук // [toloka.to/t20139 Матеріали до української етнології]. — Львів: Друкарня Наукового товариства ім. Т. Шевченка, 1909. — Т. [old.philology.lnu.edu.ua/laboratory_folk_studies/el_books/Materialy_do_ukrajinskoji_etnologiji_Tom_11_Lviv,1909.pdf XI]. — С. 96. — 139 с. (укр.)
• Блуд // Етнографічний збірник. [elib.nplu.org/object.html?id=443 Т. XXXIII. Знадоби до української демонології, т. II, випуск 1] / Зібрав В. М. Гнатюк. — Львів: Друкарня Наукового товариства ім. Т. Шевченка, 1912. — С. 208—222. (укр.)

Отрывок, характеризующий Блуд (мифология)

– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.