Блынский, Дмитрий Иванович

Дмитрий Иванович Блынский
Дата рождения:	23 февраля 1932(1932-02-23)
Место рождения:	д. Васютино, Дросковский район, Центрально-Чернозёмная область, СССР
Дата смерти:	20 октября 1965(1965-10-20) (33 года)
Место смерти:	Мурманск, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	поэт, художник, журналист, переводчик
Годы творчества:	1957—1965
Направление:	реализм
Жанр:	поэзия
Язык произведений:	русский

Дми́трий Ива́нович Блы́нский (23 февраля 1932, д. Васютино, Дросковский район, Центрально-Чернозёмная область, СССР — 20 октября 1965, Мурманск, СССР) — советский поэт, художник, журналист, переводчик. Член Союза писателей СССР с 1957 года. Шестидесятник.

Творчество Дмитрия Блынского пользуется известностью, главным образом, на Орловщине, где издаются его произведения, проводятся мероприятия, связанные с именем поэта. Как показывает статистика, Блынский, наряду с Тургеневым, Лесковым, Андреевым, Фетом, Тютчевым, является одним из наиболее известных литераторов-орловцев.

Биография

Детство

Дмитрий Иванович Блынский родился 23 февраля 1932 года в деревне Васютино Дросковского района Центрально-Чернозёмной области (ныне — Покровский район Орловской области) в семье плотника Ивана Гавриловича Блынского и его жены Прасковьи Ивановны Блынской (урожд. Семёновой). Всего в семье родилось трое детей: у Блынского были младшие сёстры Валентина и Нина.

По воспоминаниям младшей сестры, рос он, «как и все деревенские мальчишки: летом играл в лапту, купался в пруду, ловил рыбёшку». Стихи начал писать рано. Когда началась Великая Отечественная война, Прасковья Ивановна с детьми, не сумев вовремя эвакуироваться из деревни накануне её занятия немцами, была вынуждена остаться в Васютино. Здесь Блынский стал очевидцем неоднократных расправ немецких солдат над односельчанами, в том числе его школьным учителем и группой красноармейцев. Видел мальчик и показательные приготовления к расстрелу его матери, которую немцы всё же оставили в живых. Когда деревня Васютино была освобождена, отец будущего поэта ушёл на фронт, а в доме Блынских разместилась начальная школа. Колхозу было нечем платить за аренду помещения, но Прасковья Ивановна и не настаивала на этом.

После окончания войны Иван Гаврилович Блынский вернулся домой тяжело раненый и контуженный. Несмотря на сделанную операцию, его состояние не улучшалось. Ежедневно подолгу работавшая в колхозе, жена была вынуждена выписать его из больницы, чтобы тот мог хотя бы присматривать за детьми. Через неделю после выписки, 13 июля 1946 года, Иван Гаврилович умер. Ему было 39 лет. Сестра Дмитрия Блынского, Валентина, которой на тот момент было 4 года, вспоминала со слов матери:

Мама поплелась к бригадиру, чтобы попросить у него немного зерна для кутьи на поминки мужа и отца. Тот отрезал: «Он не заработал».

Ещё будучи школьником, Дмитрий Блынский начал публиковаться в районной газете. Он был не только местной знаменитостью, но и единственным в районе колхозником, которому полагалась продуктовая карточка — за талант. Свои первые стихи по признанию самого поэта, он написал 9 мая 1945 года — в День Победы.

Юность

Вскоре после смерти отца Дмитрий Блынский окончил школу-семилетку и отправился учиться в известную Федоскинскую художественную школу, которая находилась в 35 километрах к северу от Москвы. Домой он отправлял восхищённые письма о «ручке, которой можно исписать целую тетрадку, не макая пера в чернильницу», о «домах в Москве»: «смотришь на крышу — и шапка сваливается…». Блынский был одним из лучших на своём курсе в художественном училище. На последнем, четвёртом курсе училища он был призван на службу на Балтийский флот. Студент скрыл это от семьи, и очередное письмо Прасковье Ивановне он прислал уже не из Федоскино, где учился живописи, а с Балтийского флота. Судя по всему, он не хотел не только расстраивать мать долгой разлукой, но и вводить её в лишний расход на проводы, принятые в деревне. По истечении двух лет службы Блынский был комиссован по состоянию здоровья, из-за язвы желудка. После службы он ненадолго вернулся в Васютино, где работал в колхозе, помогал матери.

Дмитрий был одним из десяти уроженцев Орловщины, приглашённых на Всероссийский смотр сельской художественной самодеятельности в Москве. Выступая в качестве поэта, он открывал программу орловцев чтением отрывка из своей поэмы «Верный друг», посвящённой Николаю Островскому — любимому писателю автора. Летом 1954 года Блынский участвовал в работе межобластного семинара молодых писателей в Воронеже, где удостоился высокой оценки и получил рекомендацию в Литературный институт имени А. М. Горького. После успешного прохождения творческого конкурса он был приглашён на вступительные экзамены и, сдав их, был зачислен на первый курс института. Брат, по словам Валентины Блынской, поддерживал регулярную переписку с семьёй, а на каникулах сам приезжал в Васютино. Среди односельчан он пользовался большой популярностью: если на выгоне собиралась молодёжь, а Блынский в это время был в деревне, его всегда просили прочитать стихи, рассказать что-нибудь интересное. В свободное время, пребывая на родине, Дмитрий рисовал, писал картины.

Во время обучения в Москве большую поддержку молодому поэту оказывали Лев Ошанин и Михаил Исаковский, лестно отзывался о его творчестве и Александр Твардовский. В статье «Песня о России», написанной Блынским к 60-летию Исаковского и опубликованной в «Комсомольской правде» от 20 января 1960 года, он вспоминал, как в апреле 1957 года, придя на занятия в Литературный институт, получил записку со словами «Позвони Исаковскому. Он ждёт твоего звонка» и телефонным номером. На следующее утро Блынский позвонил знаменитому поэту, затем встретился с ним, показал несколько своих стихотворений. Через месяц они были напечатаны в «Комсомольской правде» с положительной аннотацией Исаковского. Льву Ошанину, семинар которого Блынский посещал, он дал обещание собрать пятьдесят местных диалектов Орловщины. В итоге ему удалось собрать даже больше. В том же 1957 году из-под пера поэта вышел стихотворный сборник «Сердцу милый край», ставший для него путёвкой в Союз писателей СССР.

Литературная работа

В 1959 году Блынский с отличием окончил Литературный институт, став первым его выпускником-уроженцем Орловщины, и вскоре вступил в ЦК ВЛКСМ, куда был приглашён для работы с творческой молодёжью на предприятиях, ударных стройках, на целине, в армии. Некоторое время он работал в отделе литературы и искусства «Комсомольской правды», много ездил по стране.

10 января 1961 года, после продолжительных раздумий, Блынский приехал в Орёл и, по приглашению редактора газеты «Орловская правда» И. М. Патенкова, стал её собкором. В этот период поэт много печатался и зачастую выступал перед рабочими, нередко ездил в командировки по районам, шефствовал над литературным объединением при ведомственной газете «Строитель», которому впоследствии было присвоено его имя. Блынский поддерживал отношения с известными в будущем орловскими литераторами, такими как Пётр Гапоненко, Василий Катанов и Борис Попов.

Период жизни в Орле для Дмитрия Блынского закончился свадьбой: избранницей поэта стала девушка по имени Татьяна, с которой он познакомился в Москве. Свадебное торжество проходило в родной деревне поэта. 5 сентября 1962 года у супругов Блынских родился сын Иван. Вскоре после этого Татьяна с ребёнком перебралась в Москву, а ещё через какое-то время, оставив работу в «Орловской правде», к семье присоединился Дмитрий.

Член Союза писателей СССР, после возвращения в Москву Блынский отправлялся в частые поездки по стране в составе писательских бригад по маршрутам Союза писателей, встречался с читателями на литературных вечерах, выступал на заводах и стройках, в совхозах и колхозах. Помимо написания стихов, он продолжал заниматься журналистикой и экспериментировал с переводами с английского, о чём сообщал в письме матери и сёстрам. Произведения Блынского печатались в газетах «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Советская Литва», «Молодой целинник», журналах «Огонёк», «Молодая гвардия», «Смена», «Октябрь», «Сельская молодёжь», «Подъём», сборнике «День поэзии», коллективных сборниках и других изданиях.

Смерть

В последние годы жизни Дмитрий Блынский работал над поэмой «Мать», посвящённой матери В. И. Ленина — М. А. Ульяновой, а также над циклом поэтических переложений сказок народов мира. Часть этих произведений впоследствии вошла в посмертные издания Блынского. 12 октября 1965 года газета «Правда» послала Блынского в Мурманск для написания статьи о тружениках Заполярья. «Он никогда не жаловался на своё сердце, — рассказывала Валентина Блынская, — но именно перед этой командировкой почувствовал в нём перебои». Отказавшись, по воспоминаниям сестры, от совета жены обратиться к врачу, он отправился в командировку и через восемь дней, 20 октября, скоропостижно скончался в результате сердечного приступа. Тело поэта в закрытом цинковом гробу доставили в Москву и предали земле на Пятницком кладбище, несмотря на желание матери, которая в дальнейшем пережила сына всего на три года, похоронить Дмитрия в Орле. Некролог в газете «Орловский комсомолец» гласил:

Его [Блынского] светлый, жизненный талант переживёт годы, радуя читателей своей чистотой, будя в них патриотические чувства. Поэзии Блынского жить, ибо она верна лучшим традициям русской поэтической школы, знаменем которой является гуманизм.

По мнению однокурсника Блынского, писателя Ивана Дроздова, причиной ранней смерти поэта стал алкоголизм. «Дима Блынский — талантливейший из молодых поэтов, поехал в Мурманск, там спился и домой вернулся в цинковом гробу», — писал Дроздов в своей книге «Унесённые водкой. О пьянстве русских писателей». На то, что Блынский «спился», указывает и знавший его поэт Валентин Сорокин.

Память

Память о Дмитрии Блынском увековечена в Орле и Орловской области. В деревне Васютино, на родине поэта, появился мраморный бюст поэта работы Б. Д. Бологова, а колхоз «Заветная мечта» и Орловский часовой завод учредили премию года имени Д. И. Блынского за лучшие произведения орловских писателей. На стене дома Блынских в Васютине была установлена мемориальная доска, посвящённая поэту. Другая памятная доска была установлена уже в постсоветский период, в августе 2005 года, на стене дома № 39 по улице Горького, в котором Блынский когда-то жил некоторое время.

В самом Орле, в микрорайоне Прокуровка Северного района города, появилась улица Дмитрия Блынского, а 9 октября 2002 года в орловской школе № 45 состоялось открытие мемориальной комнаты «Памяти Дмитрия Блынского». В заключение торжественной линейки по случаю открытия директор школы М. А. Фролова обратилась от имени всех учителей и учащихся к главе администрации Северного района с просьбой присвоить школе имя поэта. Постановлением городского Совета народных депутатов от 31 октября того же года эта просьба была удовлетворена. У входа в здание школы также появилась мемориальная доска с барельефом Блынского. На данный момент мемориальная комната в школе № 45, посвящённая Блынскому, функционирует как школьный музей. В нём собраны фотодокументы, книги поэта, картины, написанные его рукой, автографы, письма. К открытию музея школе был подарен гипсовый бюст поэта работы скульптора В. Ф. Михеева.

16 декабря 2010 года орловский Совет народных депутатов постановил присвоить имя Дмитрия Блынского филиалу № 9 муниципального учреждения культуры «Централизованная библиотечная система города Орла».

• Oryol school 45 entrance.jpg

  Фасад школы № 45 города Орла

• Oryol school 45 Blynskiy.jpg

  Мемориальная доска на фасаде школы № 45 города Орла

В орловских школах изучаются лирические произведения Дмитрия Блынского. В 2004 году 25 библиотек Орла и Орловской области провели социологическое исследование «Краеведческая книга в чтении современных детей и подростков», в котором приняли участие 560 человек. Отвечая на вопрос: «Кого из писателей-орловцев ты знаешь?», имя Дмитрия Блынского указали 2 % опрошенных среди детей 8—11 лет и 3 % — среди подростков.

В 1997 году в Орле увидела свет книга «Я полон света…», в которой творчество Дмитрия Блынского было представлено наиболее полно. В сборник вошли не только стихи Блынского разных лет, но и сказки, переводы, письма.

Творчество

Дмитрий Блынский зачастую отождествляется с Сергеем Есениным. Современники вспоминают, что и внешне он походил на знаменитого поэта: это неоднократно подмечал Иван Дроздов, назвавший Блынского «русоволосым есениноподобным парнем (…) по-есенински голубоглазым, высоким, статным…». Сам Блынский неоднократно обращался к Есенину в своих произведениях.

Приоритетное направление в творчестве Блынского — пейзажная лирика, посвящённая Орловщине, — определилось уже в 1957 году, с выходом в свет сборника «Сердцу милый край», в основу которого легли стихотворения о малой родине поэта. «Основой его нравственного здоровья, — писал о Блынском Дмитрий Ковалёв, — была (…) орловская земля… (…) её сыны и дочери — его земляки. Все его стихи — о ней, о них… его любви к ним…». По мнению Льва Ошанина, любовь молодого литератора к родине и образность, присущая его стихам, формировались постепенно, под воздействием «запахов разнотравья и свежей древесной стружки, обучения в федоскинской художественной школе, матросской службы…».

Стихотворения Блынского отличаются внешней простотой — поэт был далёк от экспериментов с формой, или, как писал Ошанин, «оставался чужд всевозможным модернистским влияниям». Человеческая достоверность и поэтическая простота — вот что, по мнению последнего, являло собой высшие критерии поэта. Помимо тем природы и родины, затрагиваемых Блынским в его произведениях, он также писал о войне, очевидцем которой когда-то был сам. Современники подмечали, что, несмотря на тяготы, понесённые автором в годы войны, стихи Блынского на военную тематику не производили гнетущего впечатления, а напротив, по словам Ковалёва, были «тем жизнелюбивее, чем тяжелее…». Вообще, стихи, по воспоминаниям людей, знавших поэта, давались ему легко. Ввиду этого Блынский часто брался за написание того, что поощрялось в советской печати, посвящая свои произведения В. И. Ленину, его родственникам, в частности, матери, и соратникам по партии. Журналист Алексей Смирных назвал такие стихотворения Блынского «поспешными».

Библиография

Поэтические сборники

• «Сердцу милый край» (1957)
• «Иду с полей» (1959, переиздана в 1963)
• «Моя точка зрения» (1964)
• «Стихи. Поэмы» (1963)
• «Лада» (1966; посмертно)
• «Пойдём в мой край» (1971; посмертно)

Поэмы

• «Сенокос в разливе» (1961)
• «Мать» (1965)

Литература

• Олейникова А. П. Века над Окой. — Орёл: Издательство Орловской государственной телерадиовещательной компании, 1998. — 297 с. — ISBN 5-86615-049-2.
• [veshnievody.ru/lib/writers-orel/index.html#/281/zoomed Писатели Орловского края (ХХ век). Хрестоматия] / Под редакцией профессора Е. М. Волкова. — Орёл: Вешние воды, 2001. — 607 с.

Ссылки

• Блынская В. И. [www.orel-story.ru/poet_blinskii.php Дмитрий Иванович Блынский (Из книги Д. И. Блынский «Я полон света…». — Орёл, «Вешние воды»,1997, с. 6-30)]. [www.orel-story.ru Орёл знакомый и незнакомый]. Проверено 17 декабря 2011.
• Коржов Д. В. [az-libr.ru/index.shtml?Persons&000/Src/0010/b953f552 Блынский Дмитрий Иванович]. az-libr.ru. Проверено 17 декабря 2011. [www.webcitation.org/67YzOfdvG Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
• Валентина Новошинская. [www.oryol.ru/material.php?id=7439 Здесь я — парень свой]. oryol.ru (24 августа 2005). Проверено 17 декабря 2011. [www.webcitation.org/67YzPMth9 Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
• Юрий Левин. [www.oryol.ru/material.php?id=10519 Орловцы отметили юбилей поэта Дмитрия Блынского]. oryol.ru (24 августа 2005). Проверено 22 февраля 2007. [www.webcitation.org/67YzQFC15 Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
• [shkola45orel.edusite.ru/p4aa1.html Биография Д. И. Блынского на сайте школы №45 города Орла]. shkola45orel.edusite.ru. Проверено 13 мая 2012. [www.webcitation.org/67d3aDm9v Архивировано из первоисточника 13 мая 2012].
• [www.vorle.ru/public/public_echo.php?id=135&page=2&ofs=&id_razdel=14&id_pr= Биография Д. И. Блынского на городском портале Орла]. vorle.ru (13 марта 2006). Проверено 18 декабря 2011. [www.webcitation.org/67YzSZNx2 Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].

Персоналии   Литература   Орёл

Отрывок, характеризующий Блынский, Дмитрий Иванович

– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.