Бобков, Фёдор Петрович

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Феодор и фамилией Бобков.

Феодор Бобков
Имя в миру	Федор Петрович Бобков
Рождение	7 февраля 1874(1874-02-07) дер. Новая Каширского уезда Тульской губернии
Смерть	17 февраля 1938(1938-02-17) (64 года) Бутовский полигон, Московская область
Почитается	в православии
Прославлен	2000 год / Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви / Москва
В лике	священномучеников

Фёдор Петрович Бобков (7 февраля 1874, деревня Новая, Каширский уезд, Тульская губерния — 17 февраля 1938, Бутовский полигон) — православный священник, прославлен в лике священномучеников Российских в 2000 году.

Жизнеописание

Родился 7 февраля 1874 года в деревне Новая Каширского уезда Тульской губернии в крестьянской семье. С детских лет Фёдор обнаруживал в себе особый певческий талант, и был отдан родителями в Московскую Городскую школу, где обучался в церковном хоре Быкова. В возрасте 18 лет молодой Фёдор выбрал для себя путь монашеского служения и поступил послушником в Московский Кафедральный Чудов монастырь. Его основным послушанием было церковно-певческое. Он был даже официально назначен на должность регента Чудова монастыря.

Первая мировая война

Во время Первой мировой войны отец Феодор был командирован в действующую армию для несения обязанностей полкового священника.

В июле 1915 г. он прибыл на фронт, и был назначен в штат 211 полевого запасного госпиталя, в марте 1916 г. переведён в 161 пехотный Александропольский полк.

Послужной список иеромонаха свидетельствует, что он «находился под артиллерийским огнём 9 мая 1916 г. во время обстрела противника деревни Рыдорубы… 10 апреля 1916 г. обходил позиции 161 пехотного Александропольского полка с крестом и святой водой под огнём противника».

За героизм во время несения пастырских обязанностей отец Феодор был отмечен наградами. Так приказом Главнокомандующего Западного фронта от 8 ноября 1915 г. «за отлично-усердную службу и труды, понесённые во время военных действий сопричислен к ордену св. Анны 3-й степени».

С мая 1916 г. — назначен священником походной церкви 2-го лазарета 41 дивизии, где служил до сентября.

Отмечал службу отца Феодора и Святейший Синод: «За отличие за время военных действий, при исполнении пастырских обязанностей во 2-м лазарете 41 пехотного полка преподано благословение Святейшего Синода с грамотой 1916 года 14 октября».

В сентябре 1916 г. возвратился к штатному месту служения в 211 полевой госпиталь.

Находился отец Феодор на послушании полкового священника вплоть до 1917 г. 25 июля 1917 г. распоряжением Главного священника армий Западного фронта был отчислен от госпиталя и направлен в Чудов монастырь.

Как видно, в основном иеромонах трудился при военных госпиталях и лазаретах, где совершал богослужения для раненных бойцов и медперсонала, напутствовал умирающих пред их кончиной и совершал христианское погребение погибших воинов. Приходилось отцу Феодору совершать богослужения не только в закрытых госпиталях, но и под пулями и снарядами неприятеля. Естественно, подобная деятельность требует от полкового священника особого мужества и героизма.

1917—1937

В октябре 1917 г. власть в России захватили большевики, с их приходом начался период гонений на Церковь. В первую очередь новая власть закрыла монастыри. Одним из первых был закрыт Чудов монастырь, так как он находился в Кремле, а туда, как известно, переехало советское правительство.

После закрытия обители отец Феодор перешёл служить в село Одинцово (Ясногорский район) Каширского уезда (в 1920), в 1923 г. его пригласили на должность регента в Новоспасский монастырь, но там он пробыл недолго, в том же году он был направлен на приход села Заразы Каширского района.

В 1930 г. отец Феодосий стал настоятелем церкви Рождества Богородицы села Вихорня Михневского района. В это время церковное начальство наградило отца Феодора наперсным крестом.

Арест

В 1938 г. в разгар гонений, местные сотрудники НКВД обратили внимание на отца Феодора. Образ иеромонаха, служащего на приходе представлялся им явно антисоветским, и чекисты решили «сфабриковать» новое уголовное дело.

20 января 1938 года следователь Михневского отделения милиции допросил двух свидетелей. Это были колхозники села Матвейково, которые дали показания против священника, обвинив его в агитации против существующего строя и системы колхозного строительства. Интересно, что сотрудники милиции допросили только двух свидетелей, хотя по тем временам, обычно опрашивали большее количество людей. Но, несмотря на это, начальник Михневского отдела милиции мл. лейтенант Попов выписал справку на арест священнослужителя. В этой справке он писал, что Бобков Фёдор Петрович «среди населения проводит контрреволюционную агитацию, распространяет гнусную контрреволюционную клевету о гибели колхозов и поражении советской власти». И ввиду этого предлагал священника арестовать и привлечь к ответственности по ст. 58-10.

29 января отец Феодор был арестован, и направлен в Каширскую тюрьму.

30 января состоялся допрос.

— Признаёте ли вы себя виновным в предъявленном обвинении?
— Виновным в предъявленном обвинении себя не признаю.
— Следствием установлено, что вы, будучи враждебно настроены к политике ВКП(б) и советской власти, среди населения проводили антисоветскую и контрреволюционную агитацию. В том же месяце 1937 года в присутствии граждан вы говорили: «Как вы не старайтесь работать в колхозе, а всё равно хорошей жизни вам в колхозе не будет. Вот уже, который год работаете, а не ползёте, не лезете вверх, а всё в низ, да в низ. Хорошую жизнь даёт не советская власть, а Бог. Бог прогневается, и будет жестоко наказывать тех, кто не верует в Бога, пока не поздно нужно ходить в храм, и усердно молиться Богу, и не слушать коммунистов, что они говорят. Коммунисты и комсомольцы это есть антихристы, и от них нужно быть всегда вдалеке». Признаёте ли себя виновным?
— Я этого не говорил, и виновным себя не признаю.
— Следствием также установлено, что вы в октябре месяце 1937 года гражданам говорили: «Советская власть издевается над религией, священников арестовывают, а за что? За правду. Недаром говорится „правда глаза колет“. Советская власть хочет насильно оттолкнуть православный народ от религии, но они глубоко ошибаются. Чем больше советская власть будет нападать на религию, тем больше народ будет верить в Бога». Признаёте ли вы себя виновным?
— Этого я не говорил, и виновным себя не признаю.

— Из допроса

Смерть

На следующий день, 31 января, в НКВД было составлено обвинительное заключение, где было написано, что Бобков Ф. П. «среди населения проводит контрреволюционную агитацию, распространял гнусную контрреволюционную клевету о гибели колхозов и поражении советской власти,…будучи допрошен в качестве обвиняемого виновным себя не признал, но уличается свидетельскими показаниями».

На основании этого Попов постановил: следственное дело представить на рассмотрение тройки при УНКВД.

8 февраля тройка рассмотрела дело иеромонаха Феодосия, и приговорила страдальца к смертной казни.

Расстрелян отец Феодор был 17 февраля 1938 г. в Бутово, и погребён в безвестной могиле.

Прославление в лике святых

Прославлен Русской Православной Церковью на Юбилейном соборе в 2000 году.

Список использованной литературы

1. «Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Февраль». Тверь. 2005. С. 125—127
2. [stupinoblag.ru/blagochinie/novomucheniki/02/ Ступинское благочиние]
3. [www.fond.ru/userfiles/person/193/1293523303.pdf Региональный общественный фонд Память мучеников и исповедников РПЦ ]
4. Киприановский источник № 2 (71) февраль 2012 года. Приходской листок Церкви Живоначальной Троицы

Отрывок, характеризующий Бобков, Фёдор Петрович

– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.