Боборыкин, Роман Фёдорович

Роман Фёдорович Боборыкин иногда ошибочно Бабарыкин (ок. 1609/10 — 1682) — русский государственный деятель XVII века: воевода, окольничий, член Боярской думы, основатель города Тамбова, сын воеводы Фёдора Васильевича Боборыкина. Состоял в родстве с родом бояр Романовых. Общий предок XIV века, от которого берут начало династии Романовых и Боборыкиных: Андрей Иванович Кобыла — боярин великого князя Симеона Гордого.

Биография

В 1625, 1628 и 1630 годах в звании стольника упоминается среди участвовавших в приеме иностранных посольств в Москве. Воевода в Шацке в 1631 году. В 1633—1634 годах снова при царском дворе. В 1635 году возглавлял сотню стольников, носил питьё царю. В том же году с Боборыкиным, как с «человеком молодым», безуспешно местничался (претендовал на его должность) князь Пётр Волконский. В 1636 году Боборыкин был послан строить Тамбов на новой оборонительной линии, оставался здесь воеводой в 1637 и 1638 годах до завершения строительства. В 1639 году Роман Боборыкин дневал в январе при гробе царевича Ивана Михайловича, а в апреле — при гробе царевича Василия Михайловича. Воевода в 1644 году на Яблоновой. С января 1647 года назначен воеводой в Козлов. Обустроил город, однако его крутой нрав породил недовольство населения. Горожане жаловались на воеводу после смерти одного из стрельцов, наказанного Боборыкиным. Воевода был вынужден выплатить штраф в 50 рублей в пользу семьи погибшего. Во время бунта летом 1648 года «покиня жену свою и дети», но, сохранив казну и документы, бежал из Козлова в Ряжск. Сопровождал царя Алексея Михайловича в поездках в 1648—1649 годах. В 1655 году Боборыкин стал воеводой в городке Белый Смоленского уезда. Отозван оттуда в ноябре 1655 года, а в 1656 году назначен воеводой в отвоёванном у поляков городе Кукенойсе. В 1653 году послан на Коломну и Каширу для осмотра дворян, детей боярских, новиков и недорослей. Известно еще, что Роман Боборыкин прислал в Тверь, на раку святого князя Михаила, богатую шитую плащаницу.

Конфликт с патриархом Никоном

Отец Романа Фёдоровича в 1621 году приобрёл земли на реке Истре, на которых впоследствии вырос подмосковный город Воскресенск (ныне Истра). Сельцо Кречково (Рычково), деревня Сафатова и две пустоши, ранее принадлежавшие Ю. И. Татищеву, образовали довольно крупную вотчину в 100 четей земли. В 1624 году Роман Боборыкин получил четыре пустоши из поместья Л. Плещеева, две из них примыкали к владению, полученному от отца. Постройка храма Воскресения в деревне Сафатовой превратила её в село Воскресенское. В 1646 году Боборыкин приобрёл сельцо Бобырево, ставшее вторым центром вотчины и в будущем преобразованное в село Троицкое. Последним было куплено сельцо Кашино-Ивановское на реке Песочне. Все эти земли, ранее бывшие в запустении, во времена Романа Боборыкина активно обживались, причём стольник ради заселения вотчины прибегал и к противоправным действиям. В 1655 году, во время русско-польской войны, будучи воеводой в городке Белый, Боборыкин принуждал местных посадских людей и крестьян к переселению в его подмосковную вотчину. Около двадцати семей ремесленников он захватил и сослал в свои сёла. Пленные поляки подали несколько жалоб в Москву, было проведено следствие, в результате Боборыкин получил предписание вернуть насильно перемещённых домой. Возможно, Боборыкин не выполнил приказа: известно, что один из переселённых, поляк из Велижа, продолжал жить на землях Боборыкина несколько лет спустя.

Задумав создать под Москвой «русские Палестины», патриарх Никон для строительства нового монастыря приобретал земли в том числе и у стольника Боборыкина. Покупки оформлялись на Валдайский Иверский монастырь: 3 июня 1656 года за село Воскресенское с тремя деревнями Боборыкин получил 2000 рублей, 2 июня 1657 года за село Ивановское-Кашино — 1000 рублей.

Спор о землях между Никоном и Романом Боборыкиным начался в 1661 году, когда опальный патриарх жил в Новом Иерусалиме. Возможно, при подписании купчей, была достигнута устная договорённость о создании женского монастыря рядом с деревянной церковью села Воскресенского и участии в нём стольника. Никон распорядился перенести церковь непосредственно к строящемуся Новоиерусалимскому монастырю, что не понравилось Боборыкину: тот потребовал возвращения сооружений на первоначальное место. После долгих споров Боборыкину вернули лишь иконы из церкви. В свою очередь, Никон обратился к царю с челобитной, что Боборыкин завладел землёй Воскресенского монастыря, она была оставлена без ответа. Никон приказал монастырским крестьянам убрать рожь на спорной земле. После жалобы Боборыкина царю были взяты для допроса монастырские крестьяне. Возмущённый Никон отвечал на это действие дерзким письмом царю. Однако позднее патриарх предложил Боборыкину полюбовную сделку, которая сорвалась, так как стороны расходились в количестве сжатых четвертей. Стольник жаловался в Москву, и летом 1663 года оттуда одна за другой были направлены три комиссии из высокопоставленных чиновников. Никон проклял Боборыкина. После этого в очередной челобитной Боборыкин обвинил Никона в преступлении, каравшемся смертной казнью, — проклятии царской семьи, а Алексей Михайлович «со слезами на глазах жаловался боярам на патриарха». Расследованием занялся князь Никита Одоевский, лучший законник того времени. Несколько человек из монастырской братии было переправлено в Москву для допроса, а само следствие переросло рамки разбирательства земельного спора.

Позднее Боборыкин, настаивая на возвращении своих вотчин, обратился к собору вселенских патриархов, решавшему судьбу Никона. Ответом собора был отказ, так как «он те свои вотчины ему, Никону, продал своею волею, а не насильством у него взял». В 1665 году патриарх Никон простил Боборыкина.

Последние годы

В 1658, 1663, 1671, 1674, 1675 и 1678—80 годах Боборыкин, именуясь стольником или просто дворянином, упоминается как участник различных торжеств. Из владений на реке Истре у него осталось сельцо Бобырево, в котором в 1674 году был выстроен деревянный храм в честь Живоначальной Троицы Сергиева видения. С появлением церкви Бобырево было переименовано в село Троицкое. В 1681 году Боборыкин упоминается в грамоте царя Фёдора Алексеевича как окольничий. Возможно, это звание дано было ему в связи с выкупом казной вотчины Боборыкина на реке Истре, — она была передана Новоиерусалимскому монастырю в период возобновления строительства в 1679—1685 годах.

Звания

• Почетный гражданин Тамбовской области. Звание присвоено постановлением Тамбовской областной думы от 23.07.2003 № 554.

Литература

• Дворцовые разряды, I, 694; II, 5, 406, 438, 444, 460, 463, 465, 585, 737, 840, 936, 944, 967; III, 133, 340, 380, 434, 489, 504, 543, 948, 1199; прил. 12, 72, 412, 428; IV, 35, 143, 151, 155.
• Мизис Ю. А. Воевода Московского царства: (Р. Ф. Боборыкин на государевой службе) / Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина. — Тамбов: ИД «Мичуринск», 2012. — 368 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-98429-092-0.
• Крючкова М. А., Невзорова Л. Г., Сафонова Н. И. и др. У стен Нового Иерусалима: История города Воскресенска—Истры. — М.: Лето : Историко-архитектурный и художественный музей «Новый Иерусалим», 2010. — 432 с. — ISBN 978-5-94509031-6.
• Дубасов И. Очерки из истории Тамбовского края. Вып. 1. — Тамбов, 1883.
• Дубасов И. Очерки из истории Тамбовского края. Вып. 3. — Тамбов, 1884.
• Дворцовые разряды, I, 694; II, 5, 406, 438, 444, 460, 463, 465, 585, 737, 840, 936, 944, 967; III, 133, 340, 380, 434, 489, 504, 543, 948, 1199; прил. 12, 72, 412, 428; IV, 35, 143, 151, 155.
• Карамзин, «История Государства Российского».
• Соловьев, «История России». — Словарь Березина. — Дубасов, «Очерк истории Тамбовского края», вып. IV, 1887 г.
• Половцов. Русский биографический словарь.

Отрывок, характеризующий Боборыкин, Роман Фёдорович

Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.