Бобруйское гетто

Бобруйское гетто
Мемориальный знак «Узникам Бобруйского гетто» на улице Бахарова (бывшая Шоссейная)
Местонахождение	Бобруйск
Период существования	август 1941 — февраль 1942
Число погибших	25 000
Председатель юденрата	Е. Розенберг
Бобруйское гетто на Викискладе

Бобру́йское гетто — (август 1941 — февраль 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Бобруйска и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Бобруйска

По данным переписи населения 1939 года в Бобруйске проживало 26 703 еврея — 31,6 % от общей численности жителей.

После вторжение войск Германии на территорию СССР часть евреев-бобруйчан успела эвакуироваться на восток страны, часть евреев-мужчин была призвана в ряды Красной армии, но точное число евреев, оставшихся в городе ко дню оккупации, не установлено.

28 июня 1941 года Бобруйск был взят подразделениями вермахта, и оккупация продлилась 3 года — до 29 июня 1944 года. Евреи стали первыми жертвами нацистов.

Создание гетто

С первых же дней оккупации гитлеровцы ввели в отношении евреев целый ряд дискриминационных мер. Помимо всеобщей обязанности соблюдать комендантский час, евреям было особо запрещено находиться «вне пределов своего места жительства», а также их заставили носить шестигранные нашивки жёлтого цвета.

В июле 1941 года нацисты организовали юденрат, являвшийся одним из способов отчуждения евреев от остального населения. Навязанный оккупантами орган управления гетто вначале размещался на улице Пушкинской и состоял из 12 человек, возглавлял его раввин Е. Розенберг. Первой обязанностью юденрата стала регистрация евреев — одно из мероприятий оккупантов, позволявшее получить полную информацию о евреях Бобруйска. Кроме того, юденрат занимался распределением на работу и устройством беженцев. Нацисты также требовали от юденрата выплачивать «контрибуции», забирая через него у евреев деньги, золото, драгоценности и меха.

Следующий этап нацистской программы геноцида евреев предусматривал их изоляцию в отдельном районе города. Объявление об обязательном переселении евреев в гетто появилось 1 августа 1941 года. Часть местного населения сразу начала расхищение оставшегося бесхозным еврейского имущества. Некоторые евреи пытались скрыться, поэтому процесс полного переселения занял более 10 дней. Гетто было создано в границах улиц Новошоссейной, Затуренского и Боброва. Бобруйское гетто было «закрытого типа», то есть оно было огорожено, охранялось и выход из него воспрещался.

Условия жизни в гетто

Нацисты заставляли евреев жить по 10-16 человек в комнате. В гетто запрещалось топить печи и готовить еду. Евреям приходилось добывать еду ночью, тайком выбираясь из гетто и обменивать вещи на продукты питания. Тех, кто был схвачен во время этого, расстреливали на месте.

Обитатели гетто были истощены до крайности, им не разрешалось мыться, многие умерли от голода и болезней. От чувства безысходности некоторые обитатели гетто решались на самоубийство. Оккупанты и коллаборационисты глумились над узниками гетто, насиловали женщин. Гитлеровцы регулярно устраивали в гетто облавы на подростков и отвозили пойманных в госпиталь, где брали у них кровь.

Обитателей гетто принуждали к тяжелому физическому труду. Их использовали на земляных работах по возведению дотов и рвов у железной дороги. Часто евреев привлекали к нацистской версии саперных работ — людей впрягали в бороны и они тащили их по минному полю. Многие гибли, подрываясь на минах, а на тех, кто пытался спрятаться, натравливали собак.

Когда недостаток специалистов среди местного населения нужно было восполнить, оккупанты временно использовали квалифицированную еврейскую рабочую силу. Известно, что узники гетто трудились на следующих предприятиях: городской промкомбинат, комбинат райсобеза, мастерская по производству гробов (помещение бывшей фабрики «Красный мебельщик») Титовская салотопка.

Уничтожение гетто

«Медленная смерть» обреченных евреев Бобруйска не устраивала гитлеровцев, и уже с июля 1941 года проводились массовые расстрелы, которые немцы называли эвфемизмом «акция». Восстановить в полном объёме картину истребления бобруйских евреев практически невозможно, но сведения о некоторых расстрелах сохранились. В сентябре-октябре 1941 года айнзатцкоманда 8 (штурмбаннфюрер СС Отто Брадфиш) совершила три массовых расстрела, убив 407, 380 и 418 евреев. Наиболее массовое убийство в этот период совершило подразделение кавалерийской бригады СС в сентябре 1941 года, расстреляв на территории аэродрома около 7 000 бобруйских евреев. Окончательное уничтожение гетто проводилась немцами 7-8 ноября 1941 года (по некоторым сведениям, — с 6 ноября 1941 года. Ранним утром ворвавшиеся в гетто белорусские полицаи и немецкие солдаты выгнали евреев из домов. С целью сокрытия истинной причины, людям объявили о поездке в Палестину. Евреев избивали прикладами винтовок и загоняли в машины, отправлявшиеся к деревне Каменка. Погрузка производилась до самого вечера. Место запланированного убийства находилось в девяти километрах от Бобруйска, недалеко от шоссе на Слуцк. Здесь военнопленные заранее вырыли три большие ямы. С доставленных евреев сначала снимали одежду и обувь, а затем убивали группами. 7-8 ноября 1941 года было расстреляно 5 281 человек. Казнь осуществляли айнзатцкоманда 8 и 316-й полицейский батальон. Однако, помимо этих спецподразделений, массовое убийство евреев Бобруйска в ноябре происходило при активном участии и сил вермахта.

Сопротивление в гетто

О противостоянии евреев нацистам сохранилось мало данных. Упоминавшийся выше расстрел 380 евреев производился якобы по причине «распространения пропаганды» против гитлеровцев. Кроме того, в конце октября — начале ноября 1941 года «в Бобруйске сразу после ухода частей полиции безопасности и СД, евреи опять активизировались. Они перестали носить опознавательные знаки, отказались работать, вступили в связь с партизанами и вели себя вызывающе по отношению к оккупационным властям». С фактами сопротивления связаны убийства двух узниц гетто, которых обвинили в поджоге, и казнь врача-еврея за отравление двух немецких офицеров и четырёх солдат. Известно, что в гетто действовали подпольные антифашистские группы, в сентябре 1941 года нескольких евреев-подпольщиков оккупанты расстреляли.

Одним из видов пассивного противостояния было духовное сопротивление евреев, которое выражалось в спасении предметов культа. Установлено, что узники гетто закопали Талмуд, Тору и молитвенники, завернутые в талит, а также списки узников гетто. К духовному сопротивлению относилось и соблюдение религиозных обрядов. Так, раввин И. Беспалов тайно хоронил умерших по еврейским законам. Замученных узников гетто заворачивали в простыню и опускали в могилу.

После уничтожения гетто

После расстрела 7-8 ноября 1941 года нацисты заявили, что территория Бобруйска «свободна от евреев», хотя небольшой части узников гетто, в чьем труде нуждались оккупанты, временно сохранили жизнь. Для них часть бывшего уже гетто огородили и в четырёх домах на улице Новошоссейной поселили портных, сапожников и столяров.

Помимо использования еврейского труда, была ещё одна причина сохранения гетто хоть в каком-то размере. Немалому числу узников гетто удалось спастись, и немцы вывесили объявление о том, что репрессий в отношении евреев прекращены и им предлагается вернуться в гетто. Часть спасшихся узников, погибая от голода и холода, вернулась из-за отсутствия выбора.

Окончательное уничтожение Бобруйского гетто произошло 30 декабря 1941 года. В этот день каратели оцепили гетто, а всех находившихся там евреев погрузили в машины и увезли к месту казни. В феврале 1942 года оккупанты казнили примерно 70 последних узников Бобруйского гетто. Это были специалисты, работавшие при комендатуре.

Общее число уничтоженных евреев Бобруйска составляет примерно 25 000 человек. Точное количество выживших узников не установлено, известны лишь единичные случаи.

После уничтожения местных евреев оккупанты испытывали нужду в рабочей силе. В лагерь принудительного труда вблизи деревни Киселевичи в мае и июле 1942 года были доставлены около 3 000 евреев-мужчин из Варшавского гетто. В лагере (начальник Клибек) была выделена еврейская часть, где разместили прибывших. Надзор за евреями осуществлял унтершарфюрер Эйкопф. Польских евреев принуждали к тяжелым физическим работам (переноска бревен, рельсов, строительные работы). Известен случай, когда 30 евреев трудились в течение дня на строительстве крематория, после чего их расстреляли. Немцы соревновались между собой в том, кто больше убьёт евреев. Узников плохо кормили, жили они в бывшей конюшне. Каждый день немцы выбирали самых слабых и расстреливали у деревни Каменка. К январю 1944 года в лагере принудительного труда оставалось 40 евреев, которых отправили в Люблин.

Начиная с осени 1943 года и до января 1944 года оккупанты извлекали останки погибших евреев у деревень Каменка и Еловики и сжигали их на еврейском кладбище Бобруйска, стараясь скрыть следы преступлений. Варварский акт осуществлялся военнопленными, которых потом убивали. Там, где гитлеровцы не успели произвести подобное, они пытались маскировать массовые могилы, засевая землю зерновыми культурами или прокладывая поверх засыпанных могил дороги.

Случаи спасения евреев

За спасение Минц Марии, Альтшулер Брониславы, Мац Гини награждены медалью «Праведник народов мира» семьи Белявских (Ефросинья и сын Александр), Яловик (Юлия и сын Виктор), Михолап (Стефанида и дочь Галина) соответственно. Всего это звание присвоено 15 людям, спасавших бобруйских евреев.

Память

В Государственном архиве Могилёвской области имеются список 77 евреев — узников Бобруйского гетто.

У деревни Еловики Сычковского сельсовета (с 1972 года территория присоединена к Бобруйску, ул. Минская) установлен памятник с надписью «Советским гражданам» . В урочище «Лысая гора» кроме евреев также расстреливали и военнопленных.

Аналогичная надпись была и на памятнике вблизи деревни Каменка Гороховского сельсовета, однако затем там установили мемориальный комплекс, который к 65-летию освобождения Беларуси был реконструирован. На месте расстрела людей — у двух рвов — установлено по две звезды: жёлтая шестиконечная и красная пятиконечная.

В центре города на улице Социалистической в честь пятнадцати белорусов, спасавших евреев, 3 июля 2005 года открыта «Аллея Праведников народов мира».

Мемориальный знак «Узникам Бобруйского гетто» установлен 19 октября 2008 года на улице Бахарова.

На еврейском кладбище Бобруйска на улице Минской возведено 5 памятников. После войны останки погибших евреев из селений Городок Глуского, Любоничи Кировского, Свислочь и Ясень Осиповичского районов Могилевской области, а также Щедрин Жлобинского района Гомельской области привезены сюда и перезахоронены.

Литература

• Арад И. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов. — Иерусалим: Яд ва-Шем, 1991. — С. 16. — ISBN 9653080105.
• Винница Г. Р. Холокост на оккупированной территории Восточной Беларуси в 1941—1945 годах. — Мн.: Ковчег, 2011. — 360 с. — 150 экз. — ISBN 978-985-6950-96-7.
• Л. Смиловицкий, «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.», Тель-Авив, 2000
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.
• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.

Ссылки

• [news.tut.by/society/260259.html Самая легендарная улица старого Бобруйска]
• [rujen.ru/index.php/%D0%91%D0%BE%D0%B1%D1%80%D1%83%D0%B9%D1%81%D0%BA Бобруйск] — статья из Российской еврейской энциклопедии
• [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — фонд 4683, опись 3, дело 918, лист 2
• Государственный архив Могилёвской области. — ф. 858, оп. 1, д. 96, л. 1, 3, 4, 10

Отрывок, характеризующий Бобруйское гетто

Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.