Доул, Боб

Роберт Джозеф Доул Robert Joseph Dole
66-й Сенатор от штата Канзас
3 января 1969 — 11 июня 1996
Предшественник:	Фрэнк Карлсон
Преемник:	Шейла Фрахм
18-й Лидер большинства в Сенате
3 января 1985 — 3 января 1987
Предшественник:	Говард Бейкер
Преемник:	Роберт Бёрд
3 января 1995 — 11 июня 1996
Предшественник:	Джордж Митчелл
Преемник:	Трент Лотт
15-й Лидер меньшинства в Сенате
3 января 1987 — 3 января 1995
Предшественник:	Роберт Бёрд
Преемник:	Том Дэсчл
член Палаты представителей Конгресса США от первого округа штата Канзас
3 января 1963 — 3 января 1969
Предшественник:	Уильям Генри Эйвери
Преемник:	Кейт Себелиус
член Палаты представителей Конгресса США от шестого округа штата Канзас
3 января 1961 — 3 января 1963
Предшественник:	Уинт Смит
Преемник:	округ отменён
47-й председатель национального комитета Республиканской партии
1971 — 1973
Предшественник:	Роджерс Мортон
Преемник:	Джордж Буш-старший
Вероисповедание:	Методизм
Рождение:	22 июля 1923(1923-07-22) (100 лет) Рассел, Канзас
Супруга:	Филлис Холден (в разводе) Элизабет Доул
Партия:	Республиканская партия США
Образование:	Университет Уашбурн
Сайт:	[bobdole.org bobdole.org]
Военная служба
Годы службы:	1942—1948
Принадлежность:	США США
Род войск:	Армия США
Звание:	Младший лейтенант
Сражения:	Вторая мировая война
Автограф:
Награды:

Ро́берт Джо́зеф «Боб» До́ул (англ. Robert Joseph "Bob" Dole, род. 22 июля 1923, Рассел, Канзас) — американский политик-республиканец.

Участник Второй мировой войны, в горах Италии получил тяжёлое ранение, провёл три года в госпиталях, его правая рука так и осталась парализованной; имеет три боевые награды. Получил юридическое образование и степень (университет Уошберн, 1952) и работает юристом.

Сенатор от Канзаса (1969—1996), занимал компромиссную позицию между правым и левым крылом республиканцев. В 1985—1996 лидер республиканцев в Сенате. Кандидат в вице-президенты США на выборах 1976 года при действовавшем президенте Джеральде Форде и в президенты США на выборах 1996 года; кандидатом в вице-президенты был Джек Кемп. Оба раза потерпел поражение от демократов (первый раз вице-президентом был избран Уолтер Мондейл при избранном президенте Джимми Картере, второй раз — на второй срок переизбран действующий президент Билл Клинтон). На выборах 1996 года стал старейшим политиком, выдвинутым на пост президента впервые. Его намерение сократить налоги и урезать социальные программы было воспринято избирателями отрицательно, и лишь упростило Клинтону кампанию; в коллегии выборщиков Клинтон набрал на 220 голосов больше. Доул стал единственным в истории представителем двух крупнейших партий, выдвинутым и в вице-президенты, и в президенты, но не избранным ни на тот, ни на другой пост.

Его жена Элизабет Доул — также деятель Республиканской партии, бывший министр транспорта и труда США, сенатор от штата Северная Каролина.

Ранние годы и учёба

Роберт Доул родился в г. Рассел (Канзас) в семье Дорана Рэя Доула (1901—1975) и Бины М. Доул (урождённой Талбот) (1904—1983). У его отца была небольшая маслобойня. Великая Депрессия, сильно ударившая по Канзасу, заставила семью Доулов переселиться в подвал их собственного дома и сдать дом в аренду. Мальчишкой Доул брался за многие случайные работы в окрестностях Рассела, позднее он продавал газированную воду в местной аптеке. Весной 1941 года Доул закончил городскую хай-скул и поступил в Университет Канзаса. Как спортсмен, он добился желанного места в канзасской баскетбольной команде «Канзасские сойки» под руководством легендарного тренера Рога Аллена. Также он вступил в братство «Каппа-Сигма», где он позднее был выбран одним из «людей года». Его учёба на юриста была прервана второй мировой войной, после окончания войны и завершения лечения он вернулся к учёбе. В 1948 по 1951 он учился и закончил университет Аризоны, в 1952 получил степень в университете Уошбурна (Топика, Канзас).

Вторая мировая война и лечение

В 1942 Доул вступил в ряды армейского резервного корпуса, предназначенного для последующей отправки на фронт и был назначен вторым лейтенантом Десятой горной дивизии.

В апреле 1945 участвуя в боях в горах Северной Италии Доул был ранен немецкой пулемётной очередью в спину справа. Как описывает Ли Сандлин, солдаты, увидевшие тяжесть его ранения, решили дать ему самую большую дозу морфия, какую они когда-либо давали. Они написали его кровью у него на лбу букву «М», чтобы никто не дал ему впоследствии ещё одну дозу, которая, несомненно, оказалась бы для него смертельной. Он провёл 9 часов на поле боя в ожидании эвакуации. Его перевезли в 15-й эвакуационный госпиталь. Срок госпитализации растянулся на 40 месяцев. Около года Доул был полностью парализован. После 7 перенесённых операций к нему вернулась подвижность ног и левой руки, но его правая рука так и осталась парализованной на всю жизнь. (Доул часто держит в правой кисти ручку, чтобы показать, что не может обменяться рукопожатием этой рукой.) Также он лишился одной почки. Полностью выздоровел он только в 1948 году, находясь в армейском госпитале Перси Джонса (Бэтл-крик, Мичиган). Там он встретил своих будущих коллег-политиков — Даниэля Иноуи (Daniel Inouye) и Филиппа Харта.

За свою службу Доул был трижды награждён: два Пурпурных сердца он получил за свои ранения, а Бронзовую звезду с литерой V за доблесть он получил за свою попытку помочь раненому и упавшему радисту.

Политическая карьера

На выборах 1950 года Доул был избран на двухлетний срок в Палату представителей штата Канзас. После выпуска из юридической школы Университета Уошбурн (Топека) Доул был принят в адвокатуру, практику он начал в своём родном городе в 1952 году. В этом же году он стал окружным прокурором, оставаясь на этом посту 8 лет. В 1960 году Доул был избран в Палату представителей Конгресса от 6-го округа, расположенного в центре штата Канзас. В 1962 году его округ был объединён с 3-м округом (на западе штата). Объединённый округ получил название первого избирательного округа и за свою величину (он состоит из 60 районов) получил название «Большой первый». В этом же году Доул был переизбран и ещё дважды переизбирался без особого труда.

Служба в Сенате

В 1968 году Доул победил на выборах от республиканской партии губернатора Канзаса Уильяма Авери и после избрания в Сенат заменил сенатора Фрэнка Карлсона, удалившегося в отставку. Доул переизбирался в 1974, 1980, 1986, и в 1992 годах. В ходе перевыборов в Сенат он только один раз (в 1974 году) столкнулся с сильным противником — конгрессменом Биллом Роем, который пользовался большой популярностью в связи с недавним Уотергейтским скандалом. Доул победил с перевесом всего в тысячу голосов, возможно это было связано с появлением рисунка, обличавшего позицию Роя, поддерживавшего аборты. Пребывая в Сенате Доул был председателем национального комитета республиканской партии (1971—1973), старшим сенатором-республиканцем в комитете по сельскому хозяйству (1975—1978) и старшим сенатором-республиканцем в комитете по финансам (1979—1980).

По итогам выборов 1980 года республиканцы захватили контроль над Сенатом. Доул стал председателем комитета по финансам (1981—1985). С 1985 года после отставки сенатора от Теннесси Говарда Бейкера и до собственной отставки в 1996 году Доул возглавлял республиканцев в Сенате, он был лидером большинства (1985—1987), (1995—1996) и лидером меньшинства (1987—1995). Следуя совету консерватора Уильяма Кристола Доул решительно отверг план реформ здравоохранения президента Билла Клинтона заявив: «В здравоохранении нет кризиса».

Согласно итогам голосований Доул относился к центристам и рассматривался всеми как один из нескольких республиканцев, заполнявших брешь между центристским и консервативным правым крылом республиканской партии Канзаса. Служа в Конгрессе в начале 1960-х, он вместе с центристами поддержал главные законы о гражданских правах. Когда президент Линдон Джонсон выдвинул идею государства благоденствия, Доул голосовал против некоторых мер по борьбе с бедностью, включая жилищные субсидии и охрану здоровья, таким образом присоединившись к консерваторам, хотя в его первой речь в Сенате в 1969 прозвучал призыв к федеральной помощи для инвалидов. Позднее он присоединился к сенатору-либералу Джорджу МакГоверну с просьбой снизить требования, предъявляемые для некоторых видов федерального продовольствия. Этим он хотел поддержать канзасских фермеров.

Доул выступил как «ястреб» (сторонник жёсткого курса) в вопросах Вьетнамской войны и в вопросах преступности, благодаря чему был на хорошем счету у правого крыла. Когда президент Никсон предложил кандидатуру Доула на пост председателя национального комитета республиканской партии, половина сенаторов (особенно центристы) протестовали, так как они опасались, что Доул предоставит преимущества консерваторам. Они оказались неправы так как находясь на этом посту Доул поддерживал все фракции республиканской партии.

Доул часто действовал в интересах армянского лобби и в 1995—1996 годах входил в так называемый Армянский кокус Конгресса США. Он лоббировал законопроекты о признании геноцида армян (1975, 1982 и 1984 годы), эмбарго в отношении Турции (1975, 1977, 1979, 1983 годы), выделение американской финансовой помощи Армении в 1992—1996 годах и непризнанной Нагорно-Карабахской республике в 1994—1996 годах и принятие антиазербайджанской Поправки 907.

11 июня 1996 года Доул ушёл в отставку, чтобы принять участие в президентской кампании 1996 года.

Президентские кампании

3 ноября 1975 года занимавший пост вице-президента Нельсон Рокфеллер объявил, что рассматривает своё вице-президентство как временное и не собирается баллотироваться на этот пост на выборах 1976 года вместе с президентом Джеральдом Фордом, решившим переизбраться на второй срок. Кандидатом на пост вице-президента был выбран Доул. На дебатах вице-президентов Доул заявил: «Я подсчитал на днях если мы сочтём всех убитых и раненых американцев в войнах, развязанных демократами в этом столетии, то число составит 1,6 миллиона американцев, этого хватило бы чтобы заселить такой город, как Детройт». Это заявление вызвало обратный результат. В 2004 году Доул заявил, что сожалеет о своих словах. В итоге президент Форд проиграл выборы демократу Джимми Картеру, вице-президентом стал Уолтер Мондейл.

В 1980 году Доул баллотировался уже на место кандидата в президенты от республиканской партии. Несмотря на свои успехи в президентской кампании-76 Доул рассматривался как маловероятный кандидат, уступающий не только Рейгану но и Бушу-старшему. На первичных выборах в Нью-Хемпшире Доул получил только 597 голосов (что составило менее 1 %) и незамедлительно снял свою кандидатуру.

9 ноября 1987 года, находясь в родном городе Расселе, он объявил о свой кандидатуре на место кандидата от республиканской партии на выборах 1988 года. На церемонии он предстал с коробкой из-под сигар, которая использовалась для сбора пожертвований на оплату его расходов на лечение от военных ран. Сумма пожертвований, извлечённых из коробки, составила 100 тыс. $. В ходе первичных выборов Доул победил в штатах Айова, Миннесота, Вайоминг и в своём родном штате Канзас. На выборах в Айове главный конкурент Доула — вице-президент Буш пришёл третьим, после телевизионного проповедника-евангелиста Пата Робертсона. Однако на следующей неделе Доул проиграл Бушу на выборах в Нью-Гемпшире. Это поражение стало для Доула особенно горьким, разница между голосами была существенной, хотя по своим взглядам кандидаты почти не различались.

Во время интервью в прямом эфире с нью-йоркским корреспондентом NBC Томом Брокау Доул показал плохую выдержку. Брокау спросил Буша, бывшего рядом с ним, есть ли у него что-либо сказать своему сопернику. Буш ответил: «Нет, кроме пожелания благополучия и новой встречи на Юге». Доул, очевидно, не ожидал увидеть Буша и на тот же вопрос ответил «Да, я хочу чтобы он перестал врать о моих результатах». Он заявил это в ответ Бушу, который обвинял Доула в двойственной политике в области налогообложения. После этого некоторые представители СМИ воспринимали его как сердитого человека внося свою лепту в его сложившийся образ «наёмного убийцы», который сформировался во время его пребывания на посту председателя комитета республиканской партии и кампании 1976 года.

Несмотря на две решительные победы в Южной Дакоте и Миннесоте, на следующей неделе после поражения в Нью-Хемпшире Доул так и смог восстановиться. Многие рассматривали его как микроменеджера, который не смог эффективно наблюдать за ходом своей кампании будучи на посту сенатора. С момента провала в 1987 он не нанял менеджера (бывшего сенатора от Теннесси Билла Брока), который занимался бы только его кампанией, в то время как Буш полностью укомплектовал свою команду. Несмотря на то что Доул для своей кампании собрал почти такую же сумму, как и Буш, кампания Доула требовала много больше в сравнении с расходами соперников в штатах Айова, Нью-Гемпшир, Миннесота и Южная Дакота. Несмотря на ключевую поддержку со стороны сенатора Строма Тэрмонда как и многих сенаторов-республиканцев, поддержавших своего лидера, в начале марте Доул потерпел новое поражение от Буша в штате Южная Дакота. Через несколько дней каждый штат Юга проголосовал за Буша в ходе «супервторника». Другая разгромная победа Буша в Иллинойсе побудила Доула прекратить свою кампанию. Тем не менее Доул пребывал в начале списка кандидатов в вице-президенты при Буше, но тот преподнёс сюрприз политическому сообществу выбрав сенатора от Индианы Дэна Куэйла.

В ходе президентской кампании 1996 года Доул считался лидером среди кандидатов-республиканцев. Ожидалось что он победит и более консервативного сенатора от Техаса Фила Грамма и более умеренного сенатора от Пенсильвании Арлена Спектера. Однако на первичных выборах в Нью-Гемпшире Доул занял второе место после кандидата Патрика Бьюкенена. Ламар Александер, бывший губернатор от штата Теннесси оказался третьим. В выборах также участвовал издатель Стив Форбс, распространяя антирекламу. Всего в номинации от республиканской партии участвовали по меньшей мере восемь кандидатов. Его соперник, действующий президент США демократ Билл Клинтон, не столкнулся с серьёзными противниками на первичных выборах.

73-летний Доул одержал решительную победу, став самым пожилым кандидатом в президенты, баллотирующимся в первый раз. В своей приёмной речи Доул заявил: «Позвольте мне стать мостом в Америку, которую только незнающие [люди] могут назвать мифом. Позвольте мне стать мостом, ведущим в эпоху спокойствия, веры и уверенности в действиях». В ответ на это кандидат от демократической партии и действующий президент США Билл Клинтон заявил: «Мы не должны строить мост в прошлое, мы должны построить мост в будущее».. Доул опять столкнулся с финансовыми проблемами: на первичных выборах ему пришлось потратить намного больше, чем он планировал, в то время как национальная республиканская конвенция 1996 года в Сан-Диего натолкнулась на ограничения федеральных властей по поводу средств, расходуемых на кампанию. Он надеялся использовать свой многолетний опыт в проведении процедур Сената, чтобы привлечь максимальное внимание к его многообещающей позиции лидера сенатского большинства против действующего президента, но сенатские демократы смогли поставить его в тупик. 11 июля 1996 он оставил свой пост в Сенате и полностью сосредоточился на кампании, провозгласив: «Или Белый дом или полная отставка». Кандидатом в вице-президенты Доул выбрал бывшего конгрессмена, адвоката Джека Кемпа.

В своей кампании Доул обещал 15 %-ное сокращение подоходного налога. На почве партийной конвенции он подвёргся критике со стороны правого и левого крыла республиканской партии. Одним из главных вопросов стало включение поправки о защите человеческой жизни (отмена Верховным Судом права штатов самовольно запрещать аборты). Билл Клинтон поместил рассказ о ранней карьере Доула, описав его как явного клона когда-то непопулярного спикера палаты представителей Ньюта Грингича. Клинтон предупреждал американцев, что Доул будет работать вместе с республиканским Конгрессом чтобы урезать социальные программы, такие как Медикэр и социальной безопасности. Он дал Доулу прозвище «Доул-Грингич». Доул также подвергся атаке со стороны Белого дома за свой план по снижению налогов, его обвинили в том, что он «пробьёт дыру в бюджете», дефицит которого сократился наполовину в ходе пребывания Клинтона на посту..

В итоге Доул потерпел поражение от Клинтона на выборах 1996 года. Клинтон набрал 379 коллегии выборщиков, это составило 49,2 % против 159 голосов выборщиков и всего 40,7 % голосов отданных за Доула и 8,4 % отданных за Росса Перо, который равномерно оттянул голоса у обоих кандидатов.

Таким образом, Доул стал единственным в истории обеих партий кандидатом как в президенты, так и вице-президенты, который не выиграл выборы.

Деятельность после отставки

После отставки Доул работал в одной из юридических фирм в Вашингтоне, а также занимался писательской деятельностью, давал консультации, выступал на публике и появлялся в телерекламе платежной системы Visa, лекарства Viagra, продуктов питания Dunkin' Donuts и Pepsi. Время от времени он выступал в роли политического комментатора в популярной американской программе-интервью Ларри Кинг в прямом эфире, несколько раз приглашался на программу сатирических новостей комедийного кабельного канала Comedy Central «Ежедневное шоу с Джоном Стюартом». Некоторое время выступал как оппозиционный Биллу Клинтону комментатор в программе «60 минут» канала CBS. На одном из шоу Ларри Кинга он вступил в жаркий спор с отставным генералом Уэсли Кларком, кандидатом в президенты на первичных выборах демократической партии, которому Доул сделал сбывшееся впоследствии предсказание о том, что Кларк проиграет первичные выборы в Нью-Хемпшире (как и остальные выборы).

В начале 1997 года президент Клинтон вручил Доулу президентскую медаль свободы за его военную и политическую службу. В июле 2003 (что совпало с 80-летним юбилеем Доула) в кампусе Канзасского университета был открыт Институт политики Роберта Дж. Доула. Целью его открытия является вернуть двухпартийную систему в политическую жизнь. [В этой связи] институт выделил таких политических деятелей как бывший президент Билл Клинтон и бывший мэр Нью-Йорка Рудольф Джилиани.

Доул написал несколько книг; в одной из них он собрал шутки президентов США и отсортировал их по уровню юмора.

28 июня 2004 года Советом по вознаграждению служащих-инвалидов Боб Доул был назван «Сияющей звездой настойчивости».

12 апреля 2005 года он выпустил свою автобиографию «История солдата: воспоминания», где описал своё участие в боях и битву за жизнь после получения военных ран.

В 2004 году Доул получил American Patriot Award за то, что посвятил свою жизнь Америке и за службу во время Второй мировой войны.

Доул также запомнился за приверженность делу борьбы с голодом как в США, так и по всему миру. Он участвовал в многочисленных программах, и вместе с сенатором Джорджем МакГоверном создал международную программу продвижения школьных завтраков (в рамках международной программы Доула-МакГровера по детскому и школьному питанию, направленной для помощи в борьбе с детским голодом и обеспечению питанием школьников в развивающихся странах). Эта программа привлекла большой интерес и поддержку. В 2008 году Доул и МакГоверн выиграли Всемирную продовольственную премию.

Доул является специальным советником юридической фирмы Alston & Bird.

18 сентября 2004 года экс-сенатор прочёл вводную лекцию, посвящённую школе общественной службы Клинтона (Clinton School of Public Service) Канзасского университета, в которой он описал свою жизнь жизнь на службе общества и обсудил актуальность общественной службы в вопросах обороны, гражданских прав, экономики и повседневной жизни.

В 2007 году президент Джордж Буш назначил Доула и Донна Шалала сопредседателями комиссии по расследованию проблем армейского медицинского центра Уолтера Рида.

Личная жизнь

В 1948 Доул женился на Филлис Холден, работавшей терапевтом в госпитале ветеранов в Бэтл-крик, Мичиган. В 1954 у супругов родилась дочь Робин. В 1972 Доул и Холден развелись. В дальнейшем Холден в 1973 вышла замуж за Лу Бьюзика, овдовела в 1978 и вышла замуж в третий раз за свою бывшую школьную любовь Бенджамина Мейси. Она скончалась 22 апреля 2008.

С 1975 Доул женат на Элизабет Доул, урождённой Хэнфорд. Элизабет — бывший сенатор от штата Северная Каролина, с 2002 по 2008. В 2008 она оставила своё место в сенате, проиграв выборы демократу Кей Хейган. В 2000 она безуспешно пыталась стать кандидатом в президенты от республиканской партии.

В 2001 году Доул прошёл успешный курс лечения от аневризмы брюшной аорты. Его лечил известный специалист по венозной хирургии Кеннет Уриель. Доктор Уриель заявил, что «Доул сохранял своё чувство юмора в ходе всего лечения».

В декабре 2004 Доул подвергся операции по замене сосуда бедра, что потребовало введения в организм разжижителя крови. Через месяц после хирургического вмешательства у него произошло кровоизлияние в мозг. Он провёл 40 дней в госпитале Walter Reed, заявив прессе, что его левая «хорошая» рука теперь плохо слушается хозяина.

Доул в популярной культуре

В популярной культуре Доул известен своей привычкой говорить о себе в третьем лице и ручкой, которую он носит в парализованной руке. Например, в 1996 на первичных выборах в Нью-Хемпшире Доул заявил: «Вы собираетесь увидеть сейчас настоящего Боба Доула». В апреле обозреватель National Review назвал эту привычку раздражающей. Эта привычка вызвала множество пародий в популярной культуре.

• Доул пародируется актёрами Дэном Эйкройдом и Нормом Макдональдом в вечернем шоу «Субботним вечером в прямом эфире». Вскоре после поражения на президентских выборах-1996 Доул появился собственной персоной на шоу и раскритиковал Макдональда за создание «олицетворения Эйкройда».
• В комедийном телесериале en:MADtv Боб Доул (роль которого исполняет актёр en:David Herman) появляется на выборах-1996 как en:Dolemite.
• В четырнадцатой серии en:Mr. Spritz Goes to Washington четырнадцатого сезона мультсериала Симпсоны республиканская партия Спрингфилда проводит секретное собрание, на котором определяет кандидата в конгрессмены. Все собравшиеся соглашаются с выдвижением кандидатуры клоуна Красти. С этим решением не согласен только Боб Доул, предлагающий собственную кандидатуру. Он восклицает: «Предлагаю кандидата Боба Доула. Боб Доул думает, что Боб Доул. Боб Доул любит говорить с Бобом Доулом о Бобе Доуле. БОБ ДОУЛ!» В седьмой серии en:Brawl in the Family тринадцатого сезона того же мультсериала Доул посещает другую конференцию республиканской партии Спрингфилда чтобы вдохновлённо прочитать вымышленную книгу Некрономикон.
• В первой серии восьмого сезона мультсериала Симпсоны (выпущенного за считанные дни до президентских выборов 1996 года) оба кандидата: Доул и Клинтон похищаются инопланетянами. В момент похищения Доул заявляяет: «Бобу Доулу это не нравится!».
• В третьей серии Мистер Гриффин отправляется в Вашингтон третьего сезона сатирического мультсериала «Гриффины» Питер Гриффин отправляясь на переговоры с сенаторами в Вашингтоне встречает Доула, который перед тем как внезапно заснуть заявляет: «Боб Доул — друг табачной промышленности. Бобу Доулу нравится ваш стиль».
• Доул появляется в третьем эпизоде Голова на выборах второго сезона сатирического мультсериала «Футурама» в «уборной для проигравших кандидатов в президенты», заявляя: «Доулу нужна компания. ЛяРуш не прекратит свои шутки со стуком».
• В эпизоде ситуационной комедии Третья планета от Солнца, где Гарри Соломон баллотируется в городской совет, он демонстрирует одному из героев жест «два больших пальца вверх», который часто употребляет Билл Клинтон, после чего тут же начинает говорить о себе в третьем лице и показывает ручку в правой руке. Все это завершается утверждением о том, что он «апеллирует к обеим сторонам» (президентских выборов 1996 года).
• В одной из частей Ночного шоу с Джеем Лено Боб Доул появляется на сцене, представляя свою книгу «Great Presidential Wit» («Великий президентский ум»). Он опровергает заявления сделанные Джеем Лено о том, что употребление Виагры может вызвать слепоту у мужчин. Доул заявляет: «Я знаю немного о виагре… Доул знает немного о виагре» и после этого начинает изображать из себя слепца. В другой части шоу Доул шутливо замечает, что сначала он хотел сниматься в комедийном телесериале Друзья, но после решил баллотироваться в президенты США. Доул замечает: «Доулу надо было остаться с Друзьями».
• В эпизоде мультфильма Джонни Браво присутствует пародия на Доула в виде динозавра, который держит карандаш в правой руке и говорит о себе в третьем лице, называя себя «Т-Рекс».

Библиография

• Dole, Bob: One Soldier’s Story: A Memoir. (2005). HarperCollins. ISBN 0-06-076341-8
• James W. Ceaser and Andrew E. Busch: Losing to Win: The 1996 Elections and American Politics [www.questia.com/PM.qst?a=o&d=99686437 Rowman & Littlefield, 1997]
• Clinton, Bill: My Life. (2005) ISBN 1-4000-3003-X
• Robert E. Denton Jr.: The 1996 Presidential Campaign: A Communication Perspective [www.questia.com/PM.qst?a=o&d=26288597 Praeger Publishers, 1998 online]
• Elovitz, Paul: «Work, Laughter and Tears: Bob Dole’s Childhood, War Injury, the Conservative Republicans and the 1996 Election». Journal of Psychohistory (1996) 24(2): 147—162. Issn: 0145-3378
• Joshua Wolf Shenk: "The Best and Worst of Bob Dole, " [www.questia.com/PM.qst?a=o&d=5000373070 Washington Monthly, Vol. 28, July 1996 online]
• Kerry Tymchuk, Molly Meijer Wertheimer, Nichola D. Gutgold: Elizabeth Hanford Dole: Speaking from the Heart Praeger, 2004

Ссылки

• [bioguide.congress.gov/scripts/biodisplay.pl?index=D000401 Dole, Robert Joseph]
• [www.bobdole.org/ Официальный сайт Доула]
• [www.russellks.org/BobDole.htm His hometown’s biography of him]
• [www.alston.com/bob_dole/ His biography on Alston & Bird’s website]
• [www.cnn.com/ALLPOLITICS/1996/candidates/republican/dole/early.life/index.shtml CNN AllPolitics review of his early life]
• Bob Dole (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Доул, Боб

– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.