Богаевский, Борис Леонидович

Борис Леонидович Богаевский
Место смерти:	Ленинград
Научная сфера:	Филология, История, Археология
Место работы:	ЛГУ, ГАИМК
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет

Бори́с Леони́дович Богае́вский (1882–1942) — русский и советский филолог, историк, археолог, профессор Ленинградского университета, декан историко-филологического факультета Пермского университета (1917–1918), ректор Томского университета (1921–1922), сотрудник Института истории материальной культуры АН СССР (с 1922), заведующий кафедрой истории материальной культуры ФОН (с 1922), проректор по учебной части Ленинградского университета (к. 1920-х).

Биография

Из дворянского рода Богаевских. Родился в семье студента-химика, бывшего офицера. После окончания 10-й петербургской гимназии поступил на первый курс классического отделения историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета. В 1907 году с отличием окончил его, ему был вручён диплом 1-й степени, и выпускник был оставлен в университете для подготовки к профессорскому званию.

Сразу после окончания университета Богаевский отправился обучаться за границу и в течение двух с половиной лет он посещал лекции ведущих антиковедов Германии, Италии и Греции, а также европейские музеи. В 1916 году в Петрограде был издан первый том его монографии «Земледельческая религия Афин». 14 мая 1916 года Б. Л. Богаевский защитил его в качестве магистерской диссертации на публичном собрании своего факультета.

В июне 1916 года Богаевский приехал в Пермь в для работы в качестве преподавателя открывающегося там отделения Петроградского университета.

С октября 1917 по 1918 годы — декан историко-филологического факультета уже самостоятельного Пермского университета. При нём факультет превратился на некоторое время в один из ведущих центров антиковедения в России.

Проработав в университете три года он организовал из частных коллекций, подаренных университету, «музей древностей».

Летом 1919 года переезжает в Томск, где продолжает преподавательскую деятельность. В июне 1920 года он становится профессором по кафедре античного мира этнолого-лингвистического отделения ФОН Томского университета. С января 1921 по 25 июня 1922 года был ректором Томского университета. Один из создателей Томского областного краеведческого музея. В 1922 году ФОН был закрыт, и большая часть профессорского состава университета, в том числе и Богаевский, вернулась в Петроград.

Впоследствии, уже в Ленинграде, про него рассказывали, что он служил у белых и был автором антисемитских листовок, распространявшихся в армии Колчака.

С 1922/1923 учебного года Борис Леонидович становится профессором и заведующим кафедрой истории материальной культуры ФОН Петроградского (в дальнейшем Ленинградского) университета. В 1926–1929 заведующий кафедрой древнего мира. В ЛГУ Богаевский читал лекции по истории, искусству и религии античного мира. Действительный член ГАИМК с 1922. Активный маррист.

В конце 1920-х годов сосредоточил в своих руках множество административных постов в ЛГУ (в том числе проректор по учебной части), занимался «активными политическими выступлениями и прямыми доносами».

Умер в блокадном Ленинграде в 1942 году.

В воспоминаниях

Ольга Фрейденберг вспоминала:

Богаевский, работавший в Академии материальной культуры, был человеком донельзя неприятным, но с очень широкими интересами и идеями. Ум у него был путанный, сердце себялюбивое и завистливое; какое-то органическое беспокойство швыряло его от одной области к другой, а тщеславие подталкивало, как хлыст. Он был свежей, интересней, современней всех наших классиков, и оба лагеря ненавидели друг друга.

Семья

• Отец — Леонид Григорьевич Богаевский (1858–1911), адъюнкт-профессор Технологического института (с 1899).

Библиография

• Земля и почва в земледельческих представлениях древней Греции. СПб.: Сенат. тип., 1912. 28 с.
• Новое минойское кольцо с изображением культового танца. СПб.: тип. М. А. Александрова , 1912. 26 с.
• Крит и Микены (эгейская культура). М., Л.: ГИЗ, 1924. — (Всемирная литература). 256 с.
• Техника первобытно-коммунистического общества — Ч.I // История техники. Т.I // Труды Института истории науки и техники АН СССР. М. Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1936. Сер. IV, вып.1. 635 c.
• [bookre.org/reader?file=484914&pg Очерки истории техники докапиталистических формаций. Академия наук СССР Издательство Академии наук СССР Москва-Ленинград, 1936 г.. Б. Л. Богаевский, И. М. Лурье, П. Н. Шульц, Е. Ч. Скржинская, Е. А. Цейтлин Под общей редакцией акад. В. Ф. Миткевича]
• Орудия производства и домашние животные Триполья. Л.: ОГИЗ, 1937. С. 310.

Статьи

• Негр и новые проблемы в африканистике // Новый Восток. 1924, № 6, стр. 376–391.
• Китай на заре истории// Новый Восток. 1925, № 7.
• Атлантида и атлантская культура // Новый Восток. 1926, № 15.
• Восток и Запад в их древнейших связях (По поводу новейших открытий в Индии) // Новый Восток. 1926, № 12, стр. 214–229.
• Ритуальный жест и общественный строй древней Греции // Религия и общество. Л., 1926, стр. 82–102.
• [annals.xlegio.ru/greece/small/bogaev.htm Древнеминойский период на Крите в системе культур IV—III тысячел. до н. э.]// Сообщения Государственной академии истории материальной культуры, т. II. 1928, стр. 27–58.
• Мужское божество на Крите // Яфетический сборник, т. VI, 1930, стр. 165–204.
• Раковины в расписной керамике Китая, Крита и Триполья // Известия Государственной академии истории материальной культуры, т. VI, вып. 8–9, Л. 1931.
• Гончарные божества минойского Крита// Известия Государствееной академии истории материальной культуры, т. VI, вып. 9. Л., 1931.
• Первобытно-коммунистический способо производства на Крите и в Микенах // Памяти Карла Маркса. Сборник статей к 50-летию со дня смерти. Л.: изд. АН СССР, 1933, С. 677–735.
• Из новейшей литературы по истории техники доклассового общества. Олово в Средиземноморье // Труды Института истории науки и техники, т. I. Л. 1933, стр. 205–210.
• Минотавр и Пасифая на Крите в свете этнографических данных // С. Ф. Ольденбургу, к 50-летию научной деятельности. Л., 1934, стр. 95–113.
• Современное состояние изучения «эгейской культуры» на Западе и в Америке и наши исследовательские задачи// Известия Государственной академии истории материальной культуры, вып. 101 — «Из истории античного общества». М., Л. 1934.
• Эгейская культура и фашистские фальсификаторы истории // Против фашистской фальсификации истории. М., Л., 1939, стр. 35–82.

Литература

• Ректоры Томского университета. Томск, 2003.

Источники и ссылки

• [wiki.tsu.ru/wiki/index.php/Богаевский,_Борис_Леонидович Богаевский Борис Леонидович] // Электронная энциклопедия Томского государственного университета.
• [enc.permculture.ru/showObject.do?object=1804113805&viewMode=B_1803401803&link=1 Богаевский Борис Леонидович] // Энциклопедия "Пермский край".
• [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/bratukhin_psulatinists.pdf Братухин А. Ю. Латинисты Пермского государственного университета] // Вестник Пермского университета. Иностранные языки и литературы. №5 (21). Пермь: ПГУ, 2008. С. 162–168.
• Кривоноженко А.Ф., Ростовцев Е.А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/1021.html Богаевский Борис Леонидович // Биографика СПбГУ].

Отрывок, характеризующий Богаевский, Борис Леонидович

– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.