Богданович, Николай Евгеньевич

Николай Евгеньевич Богданович<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Вице-губернатор Уфимской губернии, Тамбова
Рождение:	6 декабря 1870(1870-12-06) Санкт-Петербург
Смерть:	17 декабря 1905(1905-12-17) (35 лет) Тамбов
Отец:	Евгений Васильевич Богданович
Супруга:	Вексель, Мария Александровна

Никола́й Евге́ньевич Богдано́вич (6 декабря 1870, Санкт-Петербург — 17 декабря 1905, Тамбов) — российский государственный деятель, вице-губернатор Тургайской области, а также Уфимской и Тамбовской губерний. Жертва революционного террора (1905).

Биография

Первые годы

Николай Богданович родился в Санкт-Петербурге в семье члена совета министра внутренних дел Евгения Богдановича Богдановича. В десятилетнем возрасте, 23 апреля 1881 года, был зачислен в пажи, а 31 января 1882 года принят в приготовительный класс Пажеского корпуса. После завершения семи классов в Пажеском корпусе принят в Александровский лицей, который окончил в 1892 году.

Начало государственной службы

После выпуска из лицея был зачислен в Министерство внутренних дел, где состоял чиновником особых поручении при Черниговском и Ковенском губернаторах. Позже назначен земским начальником Красноуфимского уезда Пермской губернии.

В 1895 году назначен помощником Ковенского тюремного инспектора, а в 1897 году занял должность инспектора.

Губернаторство

В 1900 году получил пост вице-губернатора Тургайской области.

В 1904 году назначен на должность вице-губернатора Уфимской губернии. Совместно с губернатором генералом И. Н. Соколовским принимал участие в подавлении революционного бунта 1905 года в губернии. C 3 мая 1905 года, после ранения Соколовского, принял пост уфимского губернатора, который вскоре передал Болеславу Цехановецкому.

По личной просьбе был переведён в июне 1905 года вице-губернатором в Тамбовскую губернию, при губернаторе Владимире фон дер Лаунице. В этой должности принимал участие в усмирении аграрных бунтов в городе Козлове, совместно с Лауницем подавлял восстание в Тамбове. Активно ездил по губернии в период революционных беспорядков, собирал сельские сходы и организовывал благодарственные молебны императору Николаю II, что приводило к успокоению населения. Кроме того, в короткие сроки Н. Е. Богданович заставил администрацию Рязано-Уральской железной дороги, которая объявила себя Временным правительством, возобновить движение и вернуться к порядку. Он активно поддерживал русское правое движение. Вместе с Гавриилом Луженовским вошёл в состав Тамбовского Союза русских людей. Народ зачастую сам помогал Н. Е. Богдановичу бороться с крамолой, охранял его; 6 декабря, в день его ангела, депутация от г. Козлова и Козловского отделения Союза русского народа поднесла ему благодарственный адрес в шапке, на которой был изображён Ангел мира.

За противодействие революционным событиям на Тамбовщине партия эсеров вынесла Богдановичу заочный смертный приговор; 15 декабря 1905 года Максимом Катиным он был смертельно ранен выстрелом в грудь из револьвера на пороге губернаторского дома. Там же находился другой террорист, Кузнецов. Через два дня, 17 декабря, «причастившись, соборовавшись и продиктовав предсмертную телеграмму родителям, около десяти вечера в полном сознании тихо скончался».

Луженовский ужасно сокрушался по этому поводу: «Ужасно жаль Николая и его жену и как досадно, что казаки не изрубили этих подлецов на месте»… Прибывший для защиты Катина и Кузнецова из Саратова присяжный поверенный С. Е. Кальманович по распоряжению генерал-губернатора Клавера был арестован и из зала суда отправлен в тюрьму; 28 декабря военный суд вынес приговор — смертная казнь и той же ночью приговор был приведён в исполнение.

«Это была чистая, хорошая, русская душа: русская вполне — пылкая, смелая, чуткая к добру, приветливая, незлобивая, глубоко и горячо верующая, беззаветно преданная Царю.

В Тамбове он пробыл всего несколько месяцев и в такое короткое время приобрёл много друзей, сердечно к нему расположенных. Срок слишком незначительный, чтобы ознакомиться со всяким другим человеком, но, чтобы узнать Н<иколая> Е<вгеньевича>, — совершенно достаточный: он был весь наружи, как на ладони; никаких задних мыслей, ничего скрытого. Собеседник сразу понимал его всего и совершенно невольно поддавался его чарующему обаянию. И такого человека убили. Подло, из-за угла — накрест перерезанной пулей, чтобы вернее был удар, чтобы причинить побольше страданий.

За что его убили? За то, что он был русский — до мозга костей? Или не за то ли, что русскому теперь нет места на Руси?

— Стогов Д. [rusk.ru/st.php?idar=162570 «Убеждённый, преданный и искренний слуга царский…»]

Источники

• Фрейман, О. Р. Пажи за 185 лет: биографии и портреты бывших пажей с 1711 по 1896 г. / собрал и издал О. Р. фон Фрейман. — Фридрихсгамн: Тип. Акц. о-ва, 1894—1897. — С. 732-733. — 952 с.
• Книга русской скорби / Изданіе Рускаго Народнаго Саюза имени Михаила Архангела под председательством В. М. Пуришкевича. — Том 3. — СПб.: Типо-литография т-ва «Светъ», 1911. — С.245-255.
• Чёрная сотня. Историческая энциклопедия 1900—1917. Отв. редактор О. А. Платонов. М., Крафт+, Институт русской цивилизации, 2008.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_b/bogdanovich_ne.html Богданович Николай Евгеньевич] биография на сайте Хронос

Отрывок, характеризующий Богданович, Николай Евгеньевич

Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.