Богданов, Модест Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Модест Николаевич Богданов
Дата рождения:

7 сентября 1841(1841-09-07)

Место рождения:

село Русская Бекшанка, Сызранский уезд, Симбирская губерния

Дата смерти:

16 марта 1888(1888-03-16) (46 лет)

Место смерти:

Санкт-Петербург

Страна:

Российская империя

Научная сфера:

зоология

Место работы:

Казанский университет

Альма-матер:

Казанский университет

Модест Николаевич Богданов (1841—1888) — русский зоолог и путешественник.





Биография

Модест Богданов родился в 1841 году в селе Русской Бекшанке, Сызранского уезда, Симбирской губернии, и первые годы провёл там же, в имении родителей. В нём рано развилась наблюдательность и страсть к охоте; жизнь на деревенском просторе и разнообразная природа окружающей местности давали в этом отношении богатый материал[1].

По окончании курса в Симбирской гимназии Богданов поступил в Казанский университет, который окончил кандидатом в 1864 году. В числе его любимых профессоров были А. М. Бутлеров, М. А. Ковальский и особенно Эверсман[1].

В 1868—70 г. совершил большие путешествия по Поволжью от Казани до Астрахани. В 1871 году получил степень магистра зоологии Санкт-Петербургского университета, в конце года избран штатным доцентом, а в 1872 году хранителем зоологического музея Императорской Академии наук[1].

Летом 1871 года был послан Казанским обществом естествоиспытателей на Кавказ. Он совершил большое путешествие, собрал обширный материал и вместе с тем заболел лихорадкой, послужившею первою причиной тяжких болезней, от которых он страдал впоследствии[1].

В 1873 году Богданов воспользовался случаем посетить пустыни Средней Азии и Хивинский оазис, в то время ещё почти не исследованные в научном отношении; он принял участие в Хивинской экспедиции в составе казалинского отряда. Здесь ему пришлось не только в полной мере разделить тягости экспедиции, но и принимать участие в военных действиях[1].

В зиму 1873—74 г. он принимал деятельное участие в трудах Императорского русского географического общества, оно исходатайствовало значительную сумму на учёную экспедицию в Арало-Каспийский край под начальством генерала Столетова, экспедицию, давшую столь богатые плоды. Богданов так заинтересовался природой этого края, что присоединился и к новой экспедиции. Теперь край был умиротворён, и учёные могли спокойно работать. Отчёт отпечатан им в VII томе «Трудов С.-Петербургекого общества естествоиспытателей»[1].

В конце 70-х годов Богданов был командирован за границу министром народного просвещения и 1,5 года работал в музеях Парижа, Берлина и Вены, особенно над коллекциями птиц, на которых всего более сосредоточивалось его внимание[1].

В 1878 году получил степень доцента зоологии Петербургского университета. В 1880 году Богданов отправился во главе экспедиции, снаряженной Санкт-Петербургским обществом естествоиспытателей, на Белое море и Северный океан. Результаты её изложены им в «Трудах» общества[1].

После смерти профессора Кесслера Богданов был избран экстраординарным профессором, а позже назначен ординарным. С годами здоровье Модеста Николаевича становилось всё хуже, и он вынужден был отказаться от места хранителя музея Академии наук. В конце 1885 года он должен был прекратить чтение лекций. Университет дал ему командировку на Кавказ; предполагалось, что в тёплом климате он сможет ещё работать и поправить своё здоровье. Конец зимы 1885—86 г. он провёл в Тифлисе и Сухум-Кале, лето 1886 года — у подошвы ледника, близ Алагира, зиму 1886—87 г. — в Тифлисе и Ашур-Аде, откуда надеялся сделать обширные исследования на персидском берегу, но сырой климат так дурно повлиял на его здоровье, что врачи посоветовали ему скорее уехать. Прожив с марта по август 1887 года в родном Поволжье, в городе Сызрани, он возвратился в Петербург, где болезнь его ухудшилась и 16 марта 1888 года он скончался[1].

Избранная библиография

Напишите отзыв о статье "Богданов, Модест Николаевич"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Богданов, Модест Николаевич

– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.