Богдо-гэгэн VII
Агваанчойжинванчугпэрэнлайжамц монг. Агваанчойжинванчүгпэрэнлайжамц | ||
| ||
---|---|---|
1851 — 1868 | ||
Избрание: | 1851 | |
Церковь: | гелуг | |
Предшественник: | Лувсантувдэнчойжижалцан | |
Преемник: | Агваанлувсанчойжиннямданзанванчүг | |
Рождение: | 1847 Тибет, Цин | |
Смерть: | 17 декабря 1868 Урга, Тушэту-ханский аймак, Внешняя Монголия, Цин |
Агваанчойжинванчугпэрэнлайжамц (монг. Агваанчойжинванчүгпэрэнлайжамц; 1847—1868) — Богдо-гэгэн VII — седьмой Халха-Джебдзун-Дамба-хутухта, первоиерарх монгольских буддистов.
Биография
Родился в окрестностях Лхасы в семье Мягмара и Норбу Лхамо. Был признан хубилганом в 1851 году и перевезён в Их-Хурэ. До двенадцати лет прилежно учился, снискав уважение учителей; привязался к старику-слесарю, учившему его вытачивать из дерева бурханы.
Ургинский наместник из рода Сэцэн-ханов начал знакомить Богдо-гэгэна со светской жизнью столицы. После шестнадцати лет он увлёкся стрельбой из лука, весёлыми прогулками за городом, пирами, табаком и обществом проституток, раздаривая друзьям драгоценные подарки из собственной казны. Сыновья Сэцэн-хана Артасэда познакомили его со своей сестрой, с которой Богдо-гэгэн VII начал жить мирской жизнью.[1] Скончался 17 декабря 1868 года в возрасте 19 лет.[2]
Богдо-гэгэны |
---|
1. Дзанабадзар (1635—1723) |
2. Дамбийдонмэ (1724—1757) |
3. Ишдамбийням (1758—1773) |
4. Жигмэджамц (1775—1813) |
5. Дамбийжанцан (1815—1841) |
6. Чойжижалцан (1842—1848) |
7. Пэрэнлайжамц (1849—1869) |
8. Данзанванчуг (1869—1924) |
9. Чойжижанцан (1932—2012) |
Напишите отзыв о статье "Богдо-гэгэн VII"
Примечания
- ↑ Ломакина И. И. Монгольская столица, старая и новая. — М., Тов-во научных изданий КМК, 2006. — ISBN 5-87317-302-8 — с. 32
- ↑ [dharma.mn/index.php?option=com_content&view=article&id=197:tuuh&catid=56:tuuh&Itemid=104 7-р БОГД ЖИВЗУНДАМБА АГВААНЧОЙЖИВАНЧҮГПРИНЛАЙЖАМЦ (1849-1868)]
Отрывок, характеризующий Богдо-гэгэн VII
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.