Боголюбов, Клавдий Михайлович

Клавдий Михайлович Боголюбов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Заведующий Общим отделом ЦК КПСС
декабрь 1982 года — май 1985 года
Предшественник:	Черненко, Константин Устинович
Преемник:	Лукьянов, Анатолий Иванович
Рождение:	11 ноября 1909(1909-11-11)
Смерть:	1996(1996) Москва, Российская Федерация
Партия:	ВКП(б) с 1938 года
Образование:	Ленинградский педагогический институт им. А.И.Герцена, ВПШ при ЦК ВКП(б)
Награды:

Кла́вдий Миха́йлович Боголю́бов (11 ноября 1909 года — 1996 год, Москва, Российская Федерация) — советский партийный деятель, заведующий Общим отделом ЦК КПСС (1982—1985).

Член ВКП(б) с 1938 г. Член ЦК КПСС в 1981—1986 гг. Член ЦРК КПСС в 1971—1981 гг. Депутат Совета Союза Верховного Совета СССР 10-11 созывов (1979—1989) от Киргизской ССР.

Биография

В 1939 г. окончил Ленинградский педагогический институт им. А. И. Герцена (заочно) и в 1944 г. ВПШ при ЦК ВКП(б). Кандидат исторических наук.

С 1930 г. работал учителем,

С 1941 г. — на партийной работе.

В 1944—1963 гг. — в аппарате ЦК КПСС,

В 1963—1965 гг. — заместитель председателя Государственного комитета при СМ СССР по печати,

В 1965—1968 гг. — заместитель заведующего Общим отделом ЦК КПСС,

В 1968—1982 гг. — первый заместитель заведующего Общим отделом ЦК КПСС,

В 1982—1985 гг. — заведующий Общим отделом ЦК КПСС.

С 1985 г. на пенсии.

Награды и звания

Герой Социалистического Труда (1984). Лауреат Государственной премии СССР (1980).

Плагиат в докторской диссертации

В интервью историку Н. А. Митрохину государственный и партийный деятель, доктор исторических наук профессор В. М. Иванов отмечал, что

Я столкнулся реально с этой ситуацией, когда уже был в Академии общественных наук. Боголюбов у нас защищал докторскую диссертацию. А я был замруководителя кафедры по науке. Влез в эту диссертацию и ахнул: он ухитрился к своей кандидатской прилепить небольшую брошюру [изданную под его именем] и представил это как докторскую диссертацию. Хотя кандидатская диссертация, которая писалась, когда он был ещё аспирантом в нашей академии, неплохая. Но как можно кандидатскую диссертацию, написанную до ХХ съезда, снова всунуть в защищаемую докторскую, только Сталина вычеркнуть? А всё остальное было из неё. Я сказал и ректору, и руководителю кафедры, что это не диссертация. Но никто не решился, сказали, что боятся связываться. Короче говоря, голосование прошло. На вопросы он отвечал так: ему задают, он говорит: «Ладно, я это запишу, пришлю к вам консультанта, он ответит». Когда его потом захотели убрать, реальный автор брошюры написал на него заявление. А для солидности ещё показал те места, которые он слово в слово списал из других брошюр. И Клавдия Мефодиевича взяли за бока, потому что плагиатор, да ещё в квадрате. Присылают к нам на кафедру: разберитесь. Тут, конечно, мнение единодушное: лишить степени доктора наук. ВАК утвердил представление академии, и это было одной из причин, чтобы лишить его за полгода должности заведующего отделом.

Мнения

Е. К. Лигачёв писал в своих мемуарах:

Начавшаяся в пору Андропова замена кадров при Черненко замедлилась, однако всё-таки продолжалась. И сама логика кадровой работы, выдвигавшая в разряд наиболее важных задач очищение руководящего звена партии от людей, злоупотреблявших своим служебным положением, вывела нас на тогдашнего заведующего общим отделом ЦК К. М. Боголюбова.

Боголюбов был особо приближён к Черненко, пользовался его полным доверием, и эта странная благосклонность со стороны Генсека служила для меня одним из проявлений двойственности натуры Константина Устиновича: сам он был человеком скромным, а Клавдий Михайлович явно злоупотреблял своей высокой должностью. И всё-таки Черненко ему доверял! Вот и разберись… Но так или иначе, а оставить Боголюбова в покое, скажем, просто не обращать на него внимания я никак не мог: он был одним из старых, могущественных аппаратных столпов, на которого, как говорится, замыкались и некоторые другие высокого ранга аппаратчики, олицетворявшие прежние порядки Старой площади. Такого же мнения, кстати, придерживался и Горбачёв. Тут надо ещё напомнить, что при Андропове Боголюбов, что называется, стоял по стойке «смирно», он буквально менялся в лице, когда ему звонил по телефону Юрий Владимирович, — однажды я наблюдал это сам, поскольку в момент звонка находился в боголюбовском кабинете. Зато после смерти Андропова Боголюбов, видимо, решил сполна взять своё. В 1984 году, помнится, у него был семидесятилетний юбилей, встал вопрос о награждении. Горбачёв и я, уступая нажиму Черненко, скрепя сердце вынуждены были дать согласие на то, чтобы Боголюбова наградили орденом. Однако ему и главного ордена показалось мало, он буквально выклянчил у Черненко звание Героя Социалистического Труда, о чём я узнал лишь из газет. Так было, такие в то время были порядки, и они свидетельствовали о том, что начинает возрождаться «звездопад» брежневских лет.

История с Боголюбовым длилась довольно долго и завершилась уже после апреля 1985 года. Личных отношений у меня с Боголюбовым не было, никогда он мне, как говорится, дорогу не перебегал. Но Боголюбов олицетворял стиль начальствующего партаппаратчика, он был чиновником не по должности, а по сути. И пока он находился во главе одного из важнейших отделов ЦК, это символизировало, что бюрократический стиль не сломлен. Вопрос, таким образом, был по крупному счёту объективным, а не личностным.

Л. М. Замятин вспоминал:

Лигачёв сидел на кадрах. Он и спрашивает: "А что с гонорарами за брежневские книги?" "Да ничего,— отвечаю,— ни копейки не получили. Могу показать справки из всех издательств". "Странно. Куда же они делись?" Потом выяснилось: огромные гонорары, и из советских издательств, и со всего мира, приходили на имя Брежнева в ЦК и оседали там в общем отделе. И вот его заведующий (не хочу называть имя, он еще жив) немножко отстегивал семье Генерального, а остальные просто присваивал. Ну, конечно, поперли его из партии, с работы, но разбогател человек прилично.

• По свидетельству члена Политбюро В. А. Медведева, Боголюбов входил в узкую рабочую группу заведующих и заместителей заведующих отделами, которая в 1970-х — начале 1980-х годов фактически организовала в аппарате ЦК КПСС особый центр власти, определявший, в частности, повестку дня секретариата ЦК КПСС.

Источники

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=17052 Боголюбов, Клавдий Михайлович]. Сайт «Герои Страны».

• az-libr.ru/index.shtml?Persons&000/Src/0004/613c452c
• [moscow-tombs.ru/1996/bogolyubov_km.htm Надгробие]

Отрывок, характеризующий Боголюбов, Клавдий Михайлович

– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.