Богородица

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Богоматерь»)
Перейти к: навигация, поиск
Мари́я (др.-евр. מרים«Мирья́м»)

«Владимирская икона Божией Матери» — наиболее почитаемое изображение Богоматери на Руси. Византия. XII век

Пол: женский
Толкование имени: «прекрасная»[1][2], «сильная»[1], «горькая»[2], «непокорство»[2], «просвещающая»[2], «госпожа»[2] и «возлюбленная Богом»[2]
В иных культурах: Мариам
Местность: Иудея, Назарет
Занятие: рукоделие, прядение, домашнее хозяйство
Происхождение: из колена Давидова

Упоминания:

Новый Завет
Отец: Святой Иоаким
Мать: Святая Анна
Супруг(а): Иосиф Обручник
Дети: Иисус Христос
Место погребения: Гробница Богородицы
Связанные понятия: Риза Богородицы, Пояс Пресвятой Богородицы
Связанные персонажи: Иисус Христос, Архангел Гавриил, Праведная Елисавета, Иосиф Обручник, Иоанн Богослов

Атрибуты: Младенец; пурпурный мафорий и синяя туника
БогородицаБогородица

Богоро́дица[1][2][3][4], Богома́терь[1][3], Де́ва Мари́я[1], Пресвята́я Де́ва[2], Мадо́нна[1] (~ третья четверть I века до н. э. — ~ середина I века н. э.)[5] (арам., др.-евр. מרים«Мирья́м», обычно переводится как сильная[1], прекрасная[1], а также как Госпожа[2][6])) — в христианстве земная мать Иисуса Христа[1], одна из самых почитаемых личностей и величайшая из христианских святых[2]. В исторических церквях и ряде других почитается как Богоро́дица (Матерь Божья)[1][2], Царица Небесная (лат. Regina Coeli)[4].

В Библии нет упоминания термина «Богородица», а Мария называется по-имени. Согласно Евангелию (Мф. 1:16—25, Лк. 1:26—56, Лк. 2:1—7[7]) она была галилеянской (англ.)[8] девушкой из Назарета, обручённой Иосифу, которая, будучи девственницей, зачала своего единственного Сына Иисуса чудесным образом, посредством Святого Духа[2].

Мариам (араб. مريم‎) — единственная женщина, упомянутая по имени в Коране (сура № 19). Она чудесным образом родила Божьего посланника и пророка Ису. В исламе известна как Сеиде Мариам (Госпожа Мариам) и почитается как одна из самых праведных женщин[9].





Содержание

О наименовании

Личное имя матери Иисуса — Мари́я — восходит через греч. Μαρία к еврейскому личному имени Миръя́м, др.-евр. מרים (предпол. — «горечь, возмущение ). В Пятикнижии это имя носит старшая сестра пророка Моисея. Также существует предположение, что имя могло произойти от корня MRH, что значит «быть тучным», а в переосмыслении — «сильная», «прекрасная»; ср. также корень MRR («быть горьким»)[10][11][12].

Во 2-й главе Евангелия от Иоанна Мария называется Матерью Иисуса (Иоанна. 2:1).

В Западной традиции основным наименованием матери Иисуса являются производные от лат. Virgo Maria («Дева Мария»): англ. Mary, валл. Y Forwyn Fair, словацк. Panna Mária, словен. Devica Marija, фин. Neitsyt Maria, швед. Jungfru Maria.

По личному имени мать Иисуса называется также в странах исламской традиции: араб. مريم‎, тур. Meryem.

В православных церквях наиболее распространены названия, восходящие к греч. Θεοτόκος: слав. Богородица (и соответственно русск., болг. , серб. Богородица, укр. Богородиця, белор. Багародзіца); груз. ღვთისმშობელიгвтисмшобели; рум. Născătoare de Dumnezeu. Ср. также лат. Deipara, эспер. Dipatrino, англ. Theotokos. Полное же именование Богородицы в православной традиции — Пресвятая Владычица наша Богородица и Приснодева Мария (др.-греч. Ὑπεραγία δεσποινίς ἡμῶν Θεοτόκος καὶ ἀειπαρθένος Μαρία, церк.-слав. Прест҃а́ѧ влⷣчица на́ша бцⷣа и҆ прⷭ҇нод҃ва мр҃і́а).

По свидетельству церковного историка Сократа Схоластика Дева Мария была названа «Богородица» в сочинении Оригена (середина III века): «Ориген в первом томе толкований на Послание апостола Павла к Римлянам, объявил, почему она называется Богородицей, и подробно исследовал этот предмет»[13], однако, это сочинение не сохранилось. Давыденков О.В. предполагает, что термин «Богородица» появился в Александрийской школе и не раньше III века[14].

В католической традиции встречается также наименование Мадо́нна[10] (итал. Madonna, сокр. от итал. Mia Donna («моя Госпожа»), фр. Notre Dame, англ. Our Lady).

Именования Марии в крупнейших христианских конфессиях

Мария в крупнейших христианских конфессиях именуется:

  • Де́ва (др.-греч. Παρθένος«дева»), потому что так она названа ангелом в Евангелии Лк. 1:26—38.
  • Богоро́дица (др.-греч. Θεοτόκος, от Θεός«Бог» + τόκος«рождение»), потому что от неё рождается по человечеству Бог-Слово (Ин. 1:1-14) — Сын Божий (которого крупнейшие Церкви Христианского мира считают Всемогущим Богом); при этом Дева Мария не родила саму Божественную природу, так как Божественная природа вечна и не может претерпеть рождения во времени[15], но дала плоть Сыну Божиему[16]. Наименование «Богородица» было утверждено Третьим Вселенским Собором[17]; в Согласительном исповедании 433 года сказано: «Сообразно с этой мыслию о неслиянном единении мы исповедуем святую Деву — Богородицей»; термин «Богородица» употреблён в текстах догматов Четвертого и Седьмого Вселенских соборов[18]. См. Богоматеринство.
  • Присноде́ва (др.-греч. Ἀειπαρθένος, от ἀεί«всегда, постоянно» + παρθένος«дева»), потому что Мария являлась девственной до, во время и после рождения Христа[2]. Евангелия сообщают о девственности Марии до рождения Христа, на основе же Священного Предания была принята доктрина о девственности. Эта доктрина, или «post partum», отрицавшаяся Тертуллианом и Иовинианом, была решительно защищена позднейшими ортодоксами, в результате чего был выработан термин «Присноде́ва», закреплённый на Пятом Вселенском соборе в Константинополе[2]. Начиная с IV века общепринятыми становятся формулы, подобные августиновской: «Девой зачала, девой родила, девой осталась». Учение о приснодевственности Марии впервые было выдвинуто в ответ на отрицание Её девственности некоторыми гностиками, в частности, Керинфом около 100 года и языческими критиками типа Цельса[2]. Однако при этом речь шла не только о самой непорочности зачатия, но и о сохранении девственности при и после рождения. В католической церкви метафизичность рождения Иисуса без разрушения девственности Марии была подтверждена энцикликой Папы Пия XII «Mystici corporis Christi»[2].

Источники

В Священном Писании

Библейские стихи, посвящённые Марии, делятся на прямые упоминания (в Евангелиях, Деяниях апостолов и Посланиях), а также ветхозаветные пророчества о Деве, которой надлежит стать матерью Христа и библейские прообразы, символически говорящие о спасительной миссии Марии. Выражения «Ма́терь Бо́жья» и «Богоро́дица» прямо не встречаются в Библии.

Новый Завет о жизни Марии говорит очень кратко, лишь несколько эпизодов в нём связаны с именем матери Иисуса[19][2]:

Подробнее других пишут о Марии евангелисты Матфей и Лука, однако в годы общественного служения Христа редко упоминается об участии матери Иисуса в общественных событиях, как это было, в частности, в Кане Галилейской. Три автора синоптических евангелий приводят рассказ о приходе Марии вместе с братьями Христа к дому, где он был с учениками и некоторыми людьми. Иоанн пишет, что Мария была свидетельницей распятия Христа[2].

Пророчества

Главным ветхозаветным пророчеством о Марии, матери Иисуса, считаются слова пророка Исаии Се, Де́ва во чре́ве прии́мет, и роди́т Сы́на, и нареку́т и́мя Ему́: Емману́ил (Ис. 7:14)[2].

Кроме этого церковная традиция относит к ветхозаветным образам Богородицы следующие библейские сюжеты[2][17]:

И новозаветный символический прообраз (в католицизме), традиционно относимый к Богородице[2][20][21][22]:

В апокрифах

Также часть сведений о Марии известно по апокрифической литературе — «Книга о рождестве Блаженнейшей Марии и детстве Спасителя» и «Первоевангелие Иакова Младшего».[23]

В библейских рассказах ничего не упоминается ни о именах родителей Богородицы, ни о их жизни; также нет упоминаний об обстоятельствах Зачатия Богородицы, ни о Рождестве Девы Марии, ни о Введении во храм, ни о её жизни до Благовещения, ни о её жизни после Пятидеся́тницы, ни о её Успении. Данные подробности жизни Богородицы известны из апокрифов безымянных авторов. Эти апокрифы лишь подписаны именами известных исторических деятелей, но им никогда не принадлежали. Первоначальными источниками внебиблейских сведений о жизни Богородицы явились следующие апокрифы:

В дальнейшем на основании отдельных рассказов, взятых из апокрифов, сформировался корпус книг Церковного Предания, относящихся к жизни Девы Марии; это различные поздние сказания, поздние церковно-исторических сочинения, поздние гомилетические памятники, гимнографические богослужебные тексты. Все рассказы о жизни Богородицы, касающееся внебиблейского повествования её жизни, появляются у авторизованных христианских авторов лишь после V—VI века. Гимнографические сочинения, рассказывающие о данных событиях, появляются лишь в VIII—IX веке.

Жизнеописание

Мария была родственницей Елизаветы, жены Захарии, священника Авиевой чреды, потомка Аарона, из колена Левия (Лк. 1:5,8; 1Пар. 24:10). Некоторые предполагают, что Мария, как и Иосиф, с которым она была обручена, происходит из Дома Давида, и таким образом, из колена Иуды, и что родословная, представленная в Евангелии от Луки, была её, поскольку родословная Иосифа была указана в Евангелии от Матфея[2][27].

Она проживала в Назарете в Галилее, предположительно со своими родителями и в то время, когда она была обручённой — предварительная стадия иудейского бракаангел Гавриил объявил ей, что она станет матерью обещанного Мессии, зачав его посредством Святого Духа[2][28]. Когда Иосиф узнал о зачатии, он был удивлён, однако ангел сказал ему: «Иосиф, сын Давида, не бойся взять в свой дом твою жену Марию, потому что она беременна от Святого Духа. Она родит сына, и ты назовёшь его Иисус, потому что он спасёт свой народ от грехов». После этого Иосиф проснулся и сделал так, как велел ему ангел. Он взял свою жену в свой дом, завершив свадебный обряд, но не имел с ней близости. Когда она родила сына, он назвал его Иису́сом (Мф. 1:18-24)[2][29].

Когда ангел Гавриил сообщил Марии (Лк. 1:19), что Елизавета, прежде бесплодная, теперь чудесным образом забеременела, Мария поспешила посетить Елизавету, которая жила со своим мужем Захарией в гористой местности, в одном городе в земле Иуды (Лк. 1:39)[2].

Когда Елизавета услышала приветствие Марии, младенец в её утробе взыграл, и Елизавета исполнилась Святого Духа и громко воскликнула: «Благословенна ты среди женщин и благословен плод твоей утробы! Чем я заслужила такую честь, что ко мне пришла мать моего Господа?» (Луки. 1:41—45). Тогда Мария произнесла слова, ныне известные среди католиков и протестантов как «Магнификат» (Лк. 1:46—55)[2].

Через 3 месяца Мария вернулась домой (Лк. 1:56—57). По повелению императора Августа в стране проводилась перепись. Иосиф и его родные отправились в свой родной город Вифлеем. Когда они прибыли в Вифлеем, в гостинице места не оказалось, и им пришлось остановиться в пещере для скота, где родился Иисус и был положен в кормушку для скота (Лк. 2:1—7)[2].

Через восемь дней младенец был обрезан и получил имя Иису́с, как назвал его ангел ещё до зачатия в утробе. Когда закончились дни их очищения по закону Моисея, они принесли ребёнка в храм Иерусалима в соответствии с требованиями для первенцев, предписанными в законе Моисея (Лк. 2:21—38). Затем они вернулись в Вифлеем, и после посещения волхвов всё семейство бежало в Египет. Они вернулись в Назарет после смерти царя Ирода (Мф. 2:1–19)[2][30].

Рождество Богоматери

Согласно апокрифическому Протоевангелию Иакова, родителями Марии были святой Иоаким и святая Анна. Позднее так учили святые Иоанн Дамаскин, Григорий Нисский, Герман Константинопольский, Фульберт Шартрский, а также Псевдо-Эпифаний, Псевдо-Иларий и многие другие учителя Церкви, это стало неотъемлемой частью Священного предания.

Местом рождения, как правило, считают Иерусалим; так утверждал святой Софроний и с ним соглашался святой Иоанн Дамаскин. По другой версии, Мария родилась в Сепфорисе близ Назарета, в Галилее.

Согласно апокрифическому рассказу, ставшему частью Священного Предания, у благочестивой немолодой семейной пары — Иоакима и Анны долгое время не было детей. Когда первосвященник отказал Иоакиму в праве принести Богу жертву, так как он «не создал потомства Израилю»[31], то он удалился в пустыню, а его жена осталась дома в одиночестве. В это время им обоим было видение ангела, возвестившего, что «Господь внял молитве твоей, ты зачнешь и родишь, и о потомстве твоем будут говорить во всем мире».

После этого Анна зачала и когда «прошли положенные ей месяцы, и Анна в девятый месяц родила». Дата зачатия — 9 декабря — установлена, исходя из того, чтобы она отстояла от даты Рождества Богородицы (8 сентября) на 9 месяцев. Димитрий Ростовский при этом пишет: «Говорили же некоторые, будто Пресвятая Дева родилась через 7 месяцев — и родилась без мужа, но это несправедливо»[32].

Детство Богородицы

До трёх лет Мария жила вместе со своими родителями. Протоевангелие Иакова говорит, что когда девочке исполнилось шесть месяцев, Анна поставила её на землю, чтобы посмотреть, может ли та стоять. Мария сделала семь шагов и возвратилась в руки матери. Поэтому Анна решила, что дочь не будет ходить по земле, пока её не введут в храм Господень. «Анна устроила особое место в спальне дочери, куда не допускалось ничто нечистое, и призвала непорочных дочерей иудейских, чтобы они ухаживали за младенцем»[33].

Введение во храм

Протоевангелие Иакова говорит о воспитании Марии в обстановке особой ритуальной чистоты и о «введении во храм», когда Марии было 3 года: «И вот исполнилось Ребенку три года, и сказал Иоаким: Позовите непорочных дочерей иудейских, и пусть они возьмут светильники и будут стоять с зажжёнными [светильниками], чтобы Дитя не воротилось назад и чтобы полюбила Она в сердце своём храм Господнен»[34].

В Храме Марию встретил первосвященник (согласно апокрифу это был Захария, отец Иоанна Предтечи) со множеством священников. Родители поставили Марию на первую ступень лестницы, которая вела ко входу в Храм. Согласно апокрифу — Евангелию псевдо-Матфея:

…когда Она была поставлена перед храмом Господа, Она поднялась бегом на пятнадцать ступеней, не оборачиваясь назад и не зовя родителей своих, как это обыкновенно делают дети. И все были исполнены удивления при виде этого, и священники храма были в изумлении[35].

Затем, согласно апокрифам, первосвященник, по внушению свыше, ввёл Деву Марию в Святая святых, куда из всех людей только раз в году входил первосвященник с очистительной жертвенной кровью. Во время пребывания в Иерусалимском храме Мария воспитывалась вместе с другими благочестивыми девами, изучала Священное Писание, занималась рукоделием и постоянно молилась[36].

Обручение с Иосифом

Однако по достижении совершеннолетия она не могла остаться при храме, и для неё традиционным обрядом был избран супруг, охраняющий её и уважавший её обет — выбранный из колена Давида престарелый Иосиф Обручник. По другой версии это произошло, когда ей было 14 лет, по инициативе первосвященника. Причём Иосиф был избран из числа прочих женихов, так как его посох чудесным образом расцвёл.

Благовещение

В доме Иосифа Мария работала над пурпурной пряжей для храмовой занавесы (символ предстоящего «прядения» младенческого тела Иисуса из «пурпура» материнской крови в утробе Марии). По другой версии, Дева Мария в то время читала священную книгу пророка Исаии и, дойдя до слов «Се Дева приимет во чреве и родит Сына…», воскликнула, как была бы она счастлива, если бы она сподобилась увидеть эту Божию избранницу и быть хотя бы служанкой у неё. Тогда и произошло Благовещение — посланный с небес Богом архангел Гавриил сообщил Марии о грядущем рождении от неё Спасителя. По Евангелию от Луки (Лк. 1:26) Мария в это время жила в Назарете. Это первое упоминание о Марии в Евангелиях. По мнению православных богословов, в момент Благовещения произошло Боговоплощение — Бог облёкся в плоть (формулировка «облечься в плоть» известна уже из сочинений Иринея Лионского и Климента Александрийского)[37]. Иоанн Кассиан, говоря о Боговоплощении, прямо указывает, что «Тогда происходит начало нашего Господа и Спасителя, когда и зачатие»[38].

Встреча Марии и Елизаветы

Иосиф обручник, увидев, что Дева Мария ожидает ребёнка, огорчился и лишь из жалости к ней не захотел опозорить её публичным обвинением, поэтому решил отпустить её без огласки. Но явившийся Иосифу архангел Гавриил успокоил его, сказав: «не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго; родит же Сына, и наречёшь Ему имя Иисус, ибо Он спасёт людей Своих от грехов их». После этого, как повествует евангелист, «Иосиф принял жену свою, и не знал Её»[2]. Однако по апокрифической версии сообщается, что после посещения её ангелом она была прилюдно подвергнута испытанию «горькой водой, наводящей проклятие» на неверных жён. Этот способ рекомендуется в Библии (Чис. 5:11—31) и даже в талмудическом трактате «Сота». Ей удалось пройти испытание, что подтвердило её целомудрие.

Ожидая чуда девственного материнства, Мария направилась в дом Захарии и Елизаветы, своей родственницы, которая уже 6-й месяц ожидала рождения Иоанна Крестителя. При встрече с ней Мария произнесла красивейший гимн «Величит душа моя Господа». Там она прожила 3 месяца, после чего вернулась в дом Иосифа[2].

Рождество Христово

По требованию римской администрации при переписи населения Мария и Иосиф, как представители рода Давидова, отправились в давидов город Вифлеем, где и родился Иисус — в яслях, так как все гостиницы были заняты, и путешественникам пришлось остановиться в стойлах. Там их нашли пастухи (см. Поклонение пастухов). На 8-й день ребёнок был обрезан (см. Обрезание Господне), а на 40-й день принесён в Иерусалимский Храм (см. Сретение Господне). Там Симеон Богоприимец предрёк, в частности, Богородице страдания («и тебе самой оружие пройдёт душу»), откуда появился иконографический символ сердца Богородицы, поражённого одним или семью мечами — «Умягчение злых сердец». Спасаясь от избиения младенцев, устроенного Иродом, Святое семейство покинуло Израиль (см. Бегство в Египет)[2].

Дальнейшая жизнь

Затем Мария упоминается при описании случая, когда в возрасте 12 лет Иисус при поездке в Иерусалим отправился в Иерусалимский храм и общался со священниками (см. Иисус среди учителей)[2].

При описании евангелистами событий жизни Иисуса Христа Дева Мария упоминается как присутствовавшая на браке в Кане Галилейской. Некоторое время она была вместе с сыном в Капернауме. На Голгофе Богородица стояла возле креста. Умирающий Христос поручил свою мать апостолу Иоанну. Только в этих двух евангельских эпизодах (Ин. 2:4; Ин. 19:26) приводится личное обращение Иисуса к Марии, но он не называет её при этом матерью, а женщиной (греч. γυναι [gúnai]). Матерью он называет её лишь однажды, но не своей, а ученика (Иоанна) в Ин. 19:27: «Потом говорит ученику: се, Матерь твоя!». Больше упоминаний в Новом Завете о Марии нет.

По преданию Богородица присутствовала при Вознесении Господнем. Согласно Священному Преданию, основанному на апостольских Деяниях, Богородица после Вознесения оставалась в Иерусалиме вместе с другими учениками Христа, ожидая обещанного им схождения Святого Духа: «Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми жёнами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его» (Деян. 1:14). Хотя в Деяниях святых апостолов не указывается, была ли Дева Мария в день Пятидесятницы среди апостолов, когда на них сошёл Святой Дух в виде огненных языков, считается, что и на Нее тогда сошёл Святой Дух[25].

По преданию Богородица участвовала в распределении по жребию земель между апостолами, в которые они должны были отправиться проповедовать. Ей выпала Иверия (Грузия). Она собиралась отправиться туда, но, по повелению Иисуса Христа, в Иверию отправился апостол Андрей. Перед этим Богородица приложила свой лик к обычной доске, на которой отпечатался Её лик. Этот нерукотворный образ Дева Мария отдала апостолу Андрею, и от него в Иверии происходили многочисленных чудеса. Эта икона получила название Ацкурской. Список с этой иконы находится в Государственном музеи истории искусств Грузии им. М. Я. Амиранашвили[39].

Согласно православному преданию в годы своей земной жизни Дева Мария совершила путешествие на Кипр к Лазарю. По дороге её корабль был бурей прибит к горе Афон, где она проповедовала среди язычников, обращая их в христианство. Отплывая от Афона, Богородица произнесла благословение этому месту: «Се в жребий Мне бысть Сына и Бога Моего! Божия благодать на место сие и на пребывающих в нём с верою и со страхом и с заповедями Сына Моего; с малым попечением изобильно будет им вся на земле, и жизнь небесную получат, и не оскудеет милость Сына Моего от места сего до скончания века, и аз буду тепла заступница к Сыну Моему о месте сем и о пребывающих в нём»[40].

Успение Богородицы

Дальнейшая судьба Марии после Пятидесятницы описана в апокрифах, датируемых IV - началом VI веков[25][26]. Согласно апокрифу под названием «Святого Иоанна Богослова сказание об Успении Святой Богородицы», она умерла в Иерусалиме на горе Сион[41]. На предполагаемом месте Успения в настоящее время находится католический храм Успения Пресвятой Богородицы. Согласно Евсевию Кесарийскому Мария покинула этот мир в 48 году по Рождестве Христова, но другие раннехристианские церковные историки и писатели называли как более ранние, так и более поздние даты[42][43].

В апокрифе «Святого Иоанна Богослова сказание об Успении Святой Богородицы» описано, что к смертному одру Богоматери со всех концов света апостолы были перенесены на облаках. В латинской версии апокрифа у одра Богородицы не было лишь апостола Фомы, который прибыл на три дня позже и не застал Богородицу в живых. По его просьбе её гробница была открыта, но там были только благоухающие пелены; за смертью Марии последовали её Воскресение и Вознесение (по православной традиции на третий день), а за её душой в момент смерти явился сам Иисус Христос с сонмом небесных сил[25]. Католики считают, что после вознесения Девы Марии совершилась её коронация.

В конце XIX века в качестве возможного места Успения Богородицы стал рассматриваться Дом Богородицы в Эфесе, где жил и проповедовал Иоанн Богослов, на попечение которому Иисус Христос отдал Богородицу.

Почитание

Дева Мария у ранних христиан

Почитание Богородицы первыми христианами подтверждается наличием её изображений III века в римских катакомбах, где христиане совершали богослужения, скрывались от преследований. В катакомбах были обнаружены первые фрески и изображения, Девы Марии (фрески Киметерия Присциллы, «Пророк Валаам перед Марией, кормящей младенца грудью», «Поклонение волхвов» и другие). Эти фрески и изображения носят ещё античный характер. Черты аскетизма в них отсутствуют, подчёркнута сила и значительность материнского тела, особо выделены и подчёркнуты выразительные чёрные глаза[44]. Окончательное решение вопроса о почитании Богородицы было принято в 431 году Третьим вселенским собором в контексте осуждения ереси Константинопольского патриарха Нестория (считал Деву Марию не Богородицей, а Христородицей)[45].

Православная традиция

Почитание

Православное почитание Богородицы берёт своё начало от её византийского культа, средоточием которого был Константинополь. 11 мая 330 года Константин Великий официально перенёс столицу Римской империи и посвятил Новый Рим Пресвятой Богородице. Этот праздник известен под названием «обновление Царьграда» и его тропарь звучит так: «Град Богородице предает и посвящает своё начало Божией Матери, от Которой он берет силу свою и долговечие, Которой хранится и укрепляется, и взывает к Ней: Радуйся, надежда всех концев земли». Это посвящение отражено в мозаике южного входа в храм Святой Софии, которая изображает Богородицу на престоле с Младенцем на руках, по обеим сторонам предстоят Константин Великий и Юстиниан Великий. Первый посвящает Христу и Богородице Константинополь, а второй главный храм империи, храм Святой Софии.

Археологические раскопки выявили в Константинополе около 200 храмов, посвящённых Богоматери, главные из которых это храм Богородицы Кириотиссы и монастырь Богородицы Одигитрии, а также храм во Влахерне, храм в Халкопратии и храм «Живоносный источник» («Зоодохос Пиги»).

Богородичные праздники

Из двунадесятых праздников («Додекаортон») Богородице посвящено четыре (в скобках даты по юлианскому календарю):

В число Богородичных праздников также входят:

Среди переходящих праздников Богородице посвящено два:

Кроме перечисленных выше в число Богородичных праздников входят многочисленные праздники, посвященные чудотворным и чтимым иконам Божией Матери.

Богослужение

Во все Богородичные праздники, а также в дни памяти Богородичных икон священно- и церковнослужители используют богослужебные облачения голубого цвета, который символизирует высшую чистоту и непорочность. Также в указанные дни этот цвет используется для одежд престола, жертвенника, аналоев, воздýха, покровцов и закладки в напрестольном Евангелии.

В литургии марианский культ сфокусирован в проскоми́дии. Важнейшие тексты о Богородице находятся в ана́форе. При торжественном каждении поется «Величание Богородицы» («Мегалинарион»). В литургии святого Иоанна Златоуста это песнь «Достойно есть» («Аксио́н эсти́н»), а в литургии святого Васи́лия Вели́кого — «О Тебе радуется» («Эпи си хари»). Ежедневно на вечерне читаются два Богоро́дичных тропаря́, «Под Твою́ ми́лость» и «Богоро́дице Де́во». Кроме того, Пресвятой Богородице посвящено множество акафистов и гимнов (например, широко известный гимн «Агни Парфене»), а также не используемые в храмовом богослужении канты и колядки.

В седмичном круге богослужения среда, пятница и воскресенье особо посвящены Богородице.

Хотя византийская Церковь не отмечала день Скорбящей Божьей Матери, в Страстну́ю пя́тницу на малом повече́рии отправлялось песнопение, составленное в X веке Симео́ном Логофе́том, называвшееся «крестобогоро́дичным» («ставротеотокион») или «Плач Пресвятой Богородицы».

В византийском апокрифе «Хождение Богородицы по мукам», получившем распространение на Руси, Богородица испрашивает для осуждённых грешников в аду некоторое облегчение их участи.

Уделы Богородицы

Согласно православному Преданию на земле существуют местности, которые находятся под особенным покровительством Божией Матери. Их называют земными Уделами Богородицы и всего их четыре, это Иверия (Грузия), Святая гора Афон, Киево-Печерская лавра и Серафимо-Дивеевский монастырь.

Чтимые иконы

В православии известны и почитаются многие сотни икон Божией Матери. В России более других известны И́верская, Влади́мирская и Каза́нская иконы Пресвятой Богородицы.

Явления

С первых веков христианства по настоящее время происходят многочисленные явления Девы Марии, которым посвящено множество книг, почитаемых икон, монастырей, памятных знаков. В Православной церкви в память о некоторых явлениях устраиваются крестные ходы с выносом икон, распространяется литература о явлениях Богородицы, составляются особые молитвы.

Явления и откровения Богородицы были подвижникам и простым людям — как явные, так и во сне. К наиболее известным в Православной церкви относятся:

Католическая традиция

Католические догматы

Отличительной чертой почитания Марии в католицизме является догмат о её Непорочном зачатии, который подразумевает, что Мария была зачата естественным образом от обычных родителей Иоакима и Анны, но особой милостью Божией полностью предохранена от всякой скверны первородного греха[50][51][52]. Ещё в XVII веке папская курия запрещала сочинения, защищавшие учение о беспорочном зачатии Девы Марии, но с 1854 года, когда папа Пий IX возвёл это учение в догмат, в «Индекс запрещённых книг» стали заноситься книги, его оспаривающие[53].

Согласно католическому догмату о вознесении Девы Марии, провозглашённому «ex cathedra» папой Пием XII в 1950 году, за Успением девы Марии последовало её Вознесение в небесную славу телом и душой. Наряду с термином «Вознесение девы Марии» по отношению к этому догмату (а также празднику Успения) используется название «Взятие Марии в небесную славу».

В 90-х XX века профессор Марк Миравэлл из францисканского университета в США подал Папе Иоанну Павлу II петицию о признании за Марией статуса coredemptrix («Соискупительницы»). Эта инициатива была скреплена более чем 6 миллионами подписей из 148 стран, в том числе 42 кардиналов и 550 епископов, но была отвергнута Ватиканом.

Отцы церкви о Марии

Древнейшими свидетельствами интереса, проявленного римскими христианами к Марии, являются две фрески II и III веков, находящиеся в катакомбах святой Присциллы в Риме. В число наиболее известных писателей и Отцов Церкви, говоривших о Марии, входят Тертуллиан, святые Иларий Пиктавийский, Зенон Веронский, Амвросий Медиоланский, Аврелий Августин, Григорий Великий, Пётр Хризолог и Ильдефонс Толедский. Их творения сильно повлияли на формирование богослужения, а некоторые гимны, например, святых Амвросия или Венанция Фортуната, и анафоры поныне являются одними из наиболее красивых текстов латинского богослужения.

Праздники, посвящённые Деве Марии в католичестве

Древнейшим богородичным праздником, отмечаемым в Риме, было торжество Пресвятой Богородицы (1 января), завершающее октаву Рождества. Между 550 и 595 г. в этот день стала совершаться особая литургия в честь девственности Марии. В VII веке появился обычай посвящения Марии среды и пятницы после третьего воскресенья Адвента. В XIX веке в церковный календарь был внесён праздник почитания Непорочного Сердца Пресвятой Девы Марии, отмечаемый на тринадцатый день после Дня святой Троицы. В XX веке установился обычай почитать Непорочное Сердце Марии по первым субботам месяца.

Реформа Второго Ватиканского собора, где в конституции от 21 ноября 1964 Марии были даны титулы Advocate, Auxiliatrix, Adjutrix и Mediatrix («Защитница», «Заступница», «Помощница» и «Посредница»), упорядочила богородичные праздники для всей латинской Церкви, установив фиксированные даты торжеств и праздников, посвящённых Марии:

Также в традиции латинской Церкви начиная с реформы Алкуина существует обычай посвящения Марии субботы. Этот обычай быстро распространился по всей Западной Европе и сохранился до наших дней. Непорочное Сердце Марии почитается на тринадцатый день после праздника Троицы, а также по первым субботам каждого месяца. Марии посвящены также месяцы май и октябрь. Первое свидетельство посвящения мая есть в «Кантиках» короля Альфонса X Мудрого.

Реликвии

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Многие иконы и статуи Девы Марии почитаются верующими и считаются чудотворными. Наиболее известны чудотворные статуи в монастыре Монтсеррат (Испания), в австрийском Мариацелле и в мексиканском городе Халиско. Другой известной мексиканской образом является Девы Марии Гваделупской (Мехико). В восточной Европе среди почитаемых образов выделяются Ченстоховская икона Божией Матери (Ченстохова, Польша) и Остробрамская икона Божией Матери (Вильнюс, Литва). Все эти города, наряду с такими местами где считается были явления Богородицы, как Лурд и Фатима, служат объектами массовых паломничеств.

В Италии почитается Святой Дом в городе Лорето, который, по преданию, был домом, где жила Дева Мария, и который в XIII веке был перенесён в Италию. С паломничествами в Лорето связано имя Лоретанской литании — самой известной литании, посвящённой Богородице.

Литургия и гимнография

Древнейшим памятником богослужебного произведения является римское свидетельство 215 г. «Апостольское Предание», в котором содержится текст очень древней «Анафоры пресвитера Ипполита», использовавшейся в Риме. В этой анафоре во время благодарения Мария упоминается дважды как матерь Спасителя. Важным событием для развития почитания Богородицы на Западе был Эфесский собор 431 г. и его постановление о богоматеринстве Марии. Сразу после Собора Папа Сикст III посвятил Марии римскую базилику на Эсквилинском холме. Позже этот храм стал называться «Блаженной Девы Марии Великой».

В латинском обряде, где Мария имеет иную, чем в православии титулатуру (Regina — «Царица», Stella maris — «Звезда моря» и др.), читаемая в последовании Часов евангелическая песнь Марии «Величит душа моя Господа» («Магнификат») с V в. стала венчать Вечерню, но особую роль играет знаменитое «Ave Maria». Помимо прочего, антифоны «Hodie» были предписаны для Вознесения и, в позднейшее время, на Непорочное Зачатие. В обновлённом после II Ватиканского Собора богослужении последний антифон был изменён.

Другая ежедневная молитва римского «Последования Часов» — это завершающие антифоны, посвящённые Марии. Они возникли в основном в XI и XII в., а в XIII в. стали неизменным завершением всех Часов. Со временем они были разделены в зависимости от литургического времени года. Существуют богородичные антифоны «Alma Redemptoris Mater» («Благая Матерь Искупителя»), «Ave Regina coelorum» («Радуйся, Царица небес»), «Regina coeli»(«Царица небесная»), «Salve Regina» («Славься Царица») и древний антифон «Sub tuum praesidium» («Под Твою защиту»). В евхаристической литургии Мария почитается, прежде всего, как давшая Иисусу человеческое тело, что было выражено в средневековом гимне: «Ave verum Corpus, natum de Maria Virgine…» («Радуйся истинное Тело, рождённое от Марии Девы…»). 15 августа 1986 г. было издано и провозглашено в Риме «Собрание месс о Пресвятой Деве Марии» («Collectio missarum de Beata Maria Virgine»). Эта единственная в своём роде публикация содержала 46 чинопоследований литургии о Марии, в которых даны её разнообразные формы почитания.

Одним из авторитетных и целостно высказывающихся о богослужебном и внебогослужебном почитании Марии документов является пастырская конституция Павла VI «Marialis cultus» от 2 февраля 1974 г.

Внелитургические формы почитания Марии включают молитвы «Ангел Господень», Розарий, «Stabat mater» и так называемую Лоретанскую литанию.

Явления

В Католической церкви также почитаются явления Девы Марии — наиболее известные из них:

Следует отметить, что получившие большой общественный резонанс явления Богородицы во второй половине XX века в испанском Гарабандале и боснийском Меджугорье Католической церковью истинными не признаны, хотя в частном порядке верующим таковыми их считать не возбраняется.

Богородица в католической культуре

В Средние века Мария представала на иконах и мозаиках как воинственная, несокрушимая мощь в заступничестве за людей. В католическом мире Богородица под влиянием фольклора и некоторых языческих традиций в раннем и среднем Средневековье являла из себя олицетворение природы, богини матери, первое явление райской, преображённой природы. Отсюда пошла традиция изображать Мадонну среди природы: «Мадонна смирения», где Мадонна сидит на земле среди цветов, «Мадонна на земляничной грядке» и т. д. В легенде о Теофиле, возникшей в XIII веке в Византийской империи, но ставшей особо популярной в Западной Европе, в частности во Франции (горельефы тимпана Нотр-Дам в Париже, драматическое «действо о Теофиле», написанное Рютбёфом), рассказывается о юноше, состоявшем на службе у епископа. Он, устав от тягот жизни, продал свою душу дьяволу, и тем самым сделал быструю карьеру, однако раскаялся и обратился за помощью к Марии, которая отобрала расписку Теофила у дьявола. Отсюда пошёл мотив о Марии как о защитнице христиан. На эту тему в 1506 году да Монтерубиано написал картину, на которой изображена Мария, грозящая палицей бесу, который в свою очередь пытается вырвать из-под её покровительства вверенного ей отрока.

Западноевропейская иконопись в годы Средневековья постепенно изменяла стиль изображения Мадонны, в итоге её стали изображать более женственной, трепетно одухотворённой (С. Ботичелли, «Магнификат»). В Италии во время Ренессанса Мадонну наделили чертами античного стоического идеала невозмутимости (А. Мантенья, «Сретение»), пока в Северной Европе на фоне Реформации и протестантизма её приближают и вводят в картинах в традиционную обстановку бюргерства XVI века. Например, на картине Г. Давида Мария кормит младенца с ложечки. Рафаэль придал Мадонне черты античного и христианского элементов. В его шедеврах образ Мадонны строится на балансе земной красоты и величавого целомудрия, уюта и парадности («Мадонна в зелени», «Мадонна в кресле», «Сикстинская Мадонна»). Такой стиль изображения мадонны на иконах, фресках, в скульптуре, в мозаике просуществовал в католическом мире вплоть до XIX века.

Дева Мария в протестантизме

Почитание Девы Марии противоречит основному постулату Реформации — единоспасающей вере, исключающей любых посредников между Богом и человеком. Тем не менее Мартин Лютер еще признавал приснодевство Марии и даже возможность её заступничества перед Богом, и почитание некоторых богородичных праздников сохранялось в лютеранстве вплоть до эпохи Просвещения.

Однако уже Ульрих Цвингли отвергал возможность молитвенного обращения к Богородице, самым же решительным противником её почитания стал Жан Кальвин, считавший его идолослужением[54], поэтому в швейцарской Реформации оно угасло достаточно быстро.

Прочие традиции

Мария в гностицизме

Некоторые течения гностицизма (например последователи Керинфа) отрицали приснодевство Марии.[2]

Мария в несторианстве

Поскольку, согласно несторианству, рождение от Марии имеет отношение только к человеческой природе Христа, но не к божественной природе, термин «Богородица» в несторианстве считается богословски корректным и допустимым только с оговорками. Несторий, смягчая резкость выдвинутого им проповедника Анастасия, не предложил термин «человекородица». Но он и не отверг этого термина. Признал его только неполным. Вместо него предложил более полное наименование: Христородица. По Несторию, имя Богородицы неточно, потому что оно порождает мысль, будто само Божество Христово получило своё начало от Девы Марии. По Несторию, ту мысль, что Христос и от зачатия был Богом, лучше было бы обозначать словом Богоприимица — θεοδόχος. Ведь и всякая мать рождает только тело, а душа от Бога. Таким образом, и простая мать не душеродица, — ψυχοτόκος. Однако за пределами догматических рассуждений, в литургическом словоупотреблении, Несторий термин «Богородица» допускал, хотя его обвиняли в том, что он был против употребления термина "Богородица" народом. Термин "Богородица" никогда не употреблялся только предшественником Нестория - Иоанном Златоустом. Почитание Марии Григорием Богословом и в Восточно-Сирийской церкви предшествовало её почитанию в других церквах. «Хотя эта Церковь почитает Нестория святым, она не является Церковью, основанной Несторием, - пишет современный богослов Ассирийской Церкви Востока мар Апрем,- Несторий не знал сирийского, а сирийская Церковь Востока, находившаяся в Персидской империи, не знала греческого... Только после смерти Нестория сирийскую Церковь Востока, которая не принимала никакого участия в христологическом конфликте между Несторием и Кириллом и вообще не знала ничего об этих спорах при их жизни, стали, к сожалению, воспринимать как основанную Несторием».[55] Нет в этой церкви и термина "Христородица". В других древневосточных церквах почитание Марии началось только в V веке после признания христианства государственной религией, когда ей были посвящены прежние языческие храмы Артемиды (как, например, в Эфесе), Изиды, Астарты, и ей фактически поклонялись как совершенной богине, в отличие от несовершенных земных женщин. Поэтому несмотря на прямой запрет Нового Завета (среди нас нет ни мужского пола, ни женского) в Древневосточных миафизитских церквях земные женщины могли считаться несовершенными, и с целью достижения большего совершенства женщин среди верующих многих миафизитских общин до сих пор распространено обрезание женщин.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Сирийская традиция

В литургическом календаре Западно-сирийской Церкви особую роль занимает Христос и тайны Церкви и святых, поэтому Богородица почитается в этой тройной перспективе. Древнейшие праздники практически тождественны с праздниками Восточно-сирийской Церкви. В отдельные воскресенья вспоминаются Благовещение, посещение святой Елизаветы и благовещение святому Иосифу. Богородичные тексты Западно-сирийской Церкви основаны главным образом на поэзии святого Исаака Сирина и Иакова Серугского. В литургии есть, например, такой текст Иакова Серугского:

«Явилась Отроковица и […] старица, утро и вечер встретились в лобзании. Мария есть утро, несущее Солнце Правды. Елизавета же — вечер, несущий звезду света. Пришло утро и приветствовало вечер, подругу свою, а вечер взволновался, видя, что принял лобзание от утра. Молодая Дева была благоразумна, была смиренна, старица же, едва приняв Её, почтила Её как Мать. И как звезда не могла принять Солнце, то при появлении Его взволновалась и радостно взыграла».

Есть ещё 3 праздника, отмечающиеся как в Западно-сирийской, так и в Восточно-сирийской Церкви. 15 января празднуется день «Владычицы нашей семянной», в которой Богородица сравнивается с «благословенным полем, из которого произрос колос благословения (Христос), насыщающий алчущий мир». 15 мая отмечается праздник «Нашей Владычицы колосьев». В литургии в этот день Богоматерь также сравнивается с полем, дающим «Хлеб жизни». 15 августа справляется соединённое с Успением торжество «Богоматери-покровительницы лозы и винограда», где Богородица отождествляется с «прекрасной лозой, давшей миру божественную гроздь, от Неё же вино напояет вселенную». В этот же день подчёркивается прославление Богородицы в тайне Вознесения и смерть Её была блаженной. По традиции Богородица была похоронена в Гефсимании между Иерусалимом и Елеонской горой. Торжества сугубо Западно-сирийской Церкви — это два «Праздника поздравлений» с Рождеством Сына, дата которых правда такая же, как и в Восточно-сирийской Церкви — 26 декабря, и с его Воскресением. Другой богородичный день справляется 15 июня — тогда вспоминается освящение первого храма в честь Пресвятой Девы, но сирийские литургические календари не уточняют названия этой церкви.

Коптская традиция

У коптов почитание Марии уходит корнями в позднюю античность. Один из первых храмов в честь Богородицы был построен в Александрии, и особую роль в распространении марианского культа сыграл александрийский патриарх Кирилл в V в. Копты считают, что из всех земель Богородица особенно возлюбила Египет, потому что по традиции именно здесь Святое семейство нашло прибежище во время гонения Ирода. Исследователь коптской Церкви Дж. Джамберардини из-за неоднородности коптских богородичных праздников предложил поделить их на 4 группы:

  • праздники освящения церквей Богородицы. Количество этих праздников очень велико, к числу важнейших принадлежат освящения храмов в Филиппии, считающегося первым храмом в честь Марии в мире, в Атрибе (оба — 28 июня), церкви Владычицы нашей Каппадокийской (4 сентября) и в Даир аль-Мухарраке (15 ноября);
  • общие праздники Иисуса и Марии, в том числе Приход Святого семейства в Египет 19 мая;
  • память Успения, празднуемая 21 числа каждого месяца;
  • праздники, общие с другими Восточными Церквями.

В то же время среди Восточных Церквей коптская Церковь — единственная, где есть особый богородичный месяц — «киак», приходящийся на декабрь.

Маронитская традиция

Марониты соединяют образ Марии с библейскими текстами о «горах и кедрах Ливана», а многие ливанские церкви были возведены в честь «Благословенной Девы», тогда как на вершинах некоторых гор видны большие статуи Марии. Среди маронитских праздников выделяются обручение Марии и Иосифа (30 сентября) и праздник Мистической Розы (первое воскресенье октября), а самой Марии посвящены 3 месяца — август, май и октябрь. Богоматерь предстаёт как «добрая земля, из которой произросло благословенное древо», «гора, на которой горит Божий огонь», «новый Ноев ковчег», «брачный чертог, в котором поселился Тот, Кого не могут объять небо и земля», «Ковчег Завета», «соль очищенная, которая вкусом своим исправляет человечество, растленное грехом» и так далее.

Мария у свидетелей Иеговы

Свидетели Иеговы веруют, что Мария является матерью Иисуса Христа и что она зачала его непорочно. Поскольку они считают Иисуса Христа Сыном Божьим, но не Всемогущим Богом, поэтому они не считают Марию Богородицей[56] Они считают, что христиане должны молиться только Богу Отцу, но не Марии[57].

Мария в исламе

В исламе Мария рассматривается как девственная мать пророка Исы. О ней написано в Коране, в суре Мариам (араб. سورة مريم‎).

Мария, мать Иисуса, упоминается в Коране чаще чем в Новом Завете[58]. Она занимает почётную позицию среди женщин в Коране. Сура Мариам — единственная сура Корана, названная женским именем. В ней излагается история Марии (Мариам) и Иисуса (Иса) в соответствии с исламским взглядом на Иисуса.

Мария — единственная женщина, которая прямо названа по имени в Коране. Вместе с Иисусом она объявлена знамением Бога: «Мы сделали сына Марьям (Марии) и его мать знамением и поселили их в укромном месте на холме, где протекал ручей» ([www.falaq.ru/quran/kuli/23:50 Коран 23:50]). О ней говорится, что она сберегла целомудрие и была одной из покорных ([www.falaq.ru/quran/kuli/66:12 Коран 66:12]).

Подробные описания жизни и качеств Марии находятся в сурах 3 и 19.

В суре 3 говорится, что Аллах избрал Марию, очистил и возвысил над женщинами миров ([www.falaq.ru/quran/kuli/3:42 Коран 3:42]).

Информация в суре 19 практически идентична представленной в Евангелии от Луки. В обоих случаях повествование начинается с описания посещения Захарии ангелом и благой вестью о рождении Иоанна (Яхъя), следующей за упоминанием благовещения.

Образ Девы Марии в исторической науке

В исторической науке XIX века господствовал подход мифологической школы, согласно которому почитание Богородицы связывалось с проявлением в религиозных представлений ранних христиан архетипического культа Богини-матери восходившему к женских божествам политеистических религий древности (Исида, древнегреческий пантеон или индийский шактизм)[59][60].

Богородица в произведениях культуры

Иконография и символы Богородицы

Внешний вид Богородицы, кроме древнейших изображений, известен по описаниям церковных историков, например, Никифора Каллиста, монаха Епифания и др. Богородица традиционно изображается в определённых одеждах: пурпурном мафории (покрывале замужней женщины, закрывающем голову и плечи), и тунике (длинном платье) синего цвета. Мафорий украшают три звезды — на голове и плечах. В западноевропейской живописи традиционный атрибут Марии — белая лилия, символ непорочности.

Православная иконография Богородицы

Внешний вид Богородицы кроме древнейших изображений известен по описаниям церковных историков, например, Никифора Каллиста, монаха Епифания и др. В православной традиции Богородица изображается в определённых одеждах: пурпурном мафории (покрывале замужней женщины, закрывающем голову и плечи) и тунике (длинном платье) синего цвета. Мафорий украшают три звезды — на голове и плечах. Надпись на иконе даётся по традиции в греческом сокращении ΜΗΡ ΘΥ или ΜΡ ΘΥ (Матерь Божья).

Католическая иконография Богородицы

Символы Богородицы

Метафизическими символами Богородицы считаются лестница Иакова (так как в Богородице соединяются небеса, где пребывает Бог, и земля), Неопалимая Купина и сосуд с манной, поскольку её Сын является «хлебом жизни». Помимо этого непостижимое присутствие Бога в чреве Богородицы отражают такие символы, как Скиния собрания и руно Гедеона, аллегорией Богородицы являются также гора Фаран и Гора Нерукосечная, упоминаемая в книге пророка Даниила (Дан. 2:34), от которой без участия человека отделяется камень, рушащий истуканов. Из ветхозаветных прообразов выделяется пророчество Софонии о дщери Сиона.

Святитель Андрей Критский в своем «Слове на Рождество Пресвятой Богородицы» говорит так: «нет ни одного места во всем Богодухновенном Писании, где бы внимательный исследователь не увидел разных, повсюду рассеянных указаний на Божию Матерь». Святитель Григорий Нисский говорил, что уже пророк Моисей в видении неопалимой купины — горевшего, но не сгоравшего куста, «предузнал тайну» будущего материнства и девства Божией Матери (Исх. 3:2). Свт. Андрей Критский в указанном выше творении приводит перечень ветхозаветных прообразов Божией Матери: «Сколь величественными именами Она украшена, и как выразительно во многих местах Писания показана. Так, желая говорить о Ней, оно именует Её Девой, Отроковицей, Пророчицей, далее — Брачным Черто́гом, Домом Божиим, Храмом Святым, Второй Ски́нией, Святой Трапе́зой, Же́ртвенником, Очисти́лищем, Злато́й Кади́льницей, Святым Святых, Херувимом славы, Златой Ста́мной, Ковче́гом Заве́та, Иере́йским Жезлом, Царским Ски́петром, Диади́мой Красоты, Сосудом с миром помазания, Алава́стром, Све́щником, Курением, Светильником, Светильницей, Колесницей, Купино́й, Камнем, Землей, Раем, Страной, Нивой, Источником, А́гницей…»[61].

Богородица в музыке

Богородица в светской культуре

В живописи

Титулование в православном песнопении Марии как «всех стихий земных и небесных освящение», «всех времён года благословение» было подчёркнуто персонажем Достоевского («Богородица — великая мать сыра земля есть»). Но в Новое время, например, у Петрова-Водкина, завершилась секуляризация образа Марии.

В поэзии

Западная позднесредневековая куртуазная поэзия подчеркнула в Марии образ Прекрасной Дамы. Это нашло отражение в стихотворении А. С. Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный»:

Полон верой и любовью,
Верен набожной мечте,
Ave, Mater Dei кровью
Написал он на щите.

М. Ю. Лермонтов в стихотворении «Молитва (Я, Матерь Божия)» охарактеризовал Марию как «тёплую заступницу мира холодного».

В скульптуре

  • В январе 2013 года в городе Оруро во время ежегодного городского фестиваля состоялось открытие 45-метрового изваяния Девы Марии с младенцем Иисусом на руках. Материалом послужил цемент, железо и стекловолокна. Изготовление статуи заняло четыре года и обошлось в 1,2 миллиона долларов США[62][63].

См. также

  • Каннон — тайные японские христиане во время преследований маскировали статуи Марии под Каннон, подробнее см. Какурэ-кириситан.

Напишите отзыв о статье "Богородица"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Давыдов, 2003, Богоро́дица, Богома́терь, Де́ва Мари́я (Мариа́м, от евр. корня MRH „быть тучным“, взятом в переносном смысле — „сильная“, „прекрасная“), Мадо́нна — земная мать Иисуса Христа., с. 283.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 [www.krugosvet.ru/print/36558?page=0,0 Богородица] — статья из энциклопедии «Кругосвет»
  3. 1 2 Богоматерь-Богородица // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  4. 1 2 [slovari.yandex.ru/~книги/Словарь%20изобразительного%20искусства/%22Царица%20небесная%22/ Царица Небесная](недоступная ссылка) // Власов В. Г. Новый энциклопедический словарь изобразительного искусства: В 10 т. — Т. X: Ф — Я. — СПб.: Азбука-классика, 2009. — 927 с: ил. + вкл
  5. Датой её рождения иногда называют 19 год до н. э., а её Успение относят к 31 году (Гусляров Е. Н. Христос в жизни: Систематический свод воспоминаний современников, документов эпохи, исторических версий. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — С.30)
  6. Иоанн Дамаскин. [www.orthlib.ru/John_of_Damascus/vera4_14.html Точное изложение православной веры. Книга 4, Глава XIV, «О родословии Господа и о святой Богородице»]
  7. Mary, Mother of Jesus by Bruce E. Dana 2001 ISBN 1-55517-557-0 page 1
  8. [books.google.com.tr/books?id=ML1mnUBwmhcC&pg=PR3&hl=ru&source=gbs_selected_pages&cad=2#v=onepage&q=Galilean&f=false Mary in the New Testament] / Eds. Raymond Edward Brown (англ.), Joseph A. Fitzmyer, Karl Paul Donfried. — NJ: Paulist Press, 1978. — P. 260. — 336 p.
  9. Али-заде, А. А. [slovar-islam.ru/books/M.html#Mariam18 Мариам (I)] : [[web.archive.org/web/20111001002751/slovar-islam.ru/books/M.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.С.445—447([islam-book.info/books/drugie_knigi_saita/slovari_entsiklopedii.html копия 1], [www.krelib.com/files/Religion/I_dict_Ali.pdf копия 2])</span>
  10. 1 2 Давыдов, 2003, Богородица, Богоматерь, Дева Мария (Мариам, от евр. корня MRH „быть тучным“, взятом в переносном смысле — „сильная“, „прекрасная“), Мадонна — земная мать Иисуса Христа., с. 283.
  11. Аверинцев С. С. [myfhology.info/heroes/m/mariya.html «Мария»]// Мифологический словарь/ Гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М.:Советская энциклопедия, 1990. — С. 345
  12. [www.abarim-publications.com/Meaning/Miriam.html#.UIfuwcXqm7I Meaning and etymology of the name Miriam] (англ.)
  13. [azbyka.ru/otechnik/Sokrat_Sholastik/tserkovnaja-istorija-socrata/7_32 Сократ Схоластик. Церковная история. VII. 32. О пресвитере Анастасии, которым Несторий вовлечен был в нечестие.]
  14. Давыденков О.В.[fanread.ru/book/5004211/?page=54 Догматическое Богословие. 3.1.4.3. По отношению к Деве Марии. а) Дева Мария именуется Богородицей (по-гречески)]
  15. Давыденков О.В. [www.pravlib.narod.ru/david1.html Катехизис. Курс лекций] — М. Православный Свято-Тихоновский богословский институт, 2000. — 232 с. Автор — доктор богословия, кандидат философских наук, профессор кафедры догматического богословия ПСТГУ, заведующий кафедрой восточно-христианской филологии и Восточных Церквей ПСТГУ
  16. Игумен Арсений (Соколов). [www.pravmir.ru/tajna-bogorodicy/ Тайна Богородицы]. // Православие и мир. — 21 сентября 2010.
  17. 1 2 Квливидзе Н. В. [www.pravenc.ru/text/149527.html Богородица] // Православная энциклопедия. Том V. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002. — С. 486-504. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2
  18. [predanie.ru/lib/book/69476/#toc3 Догматы Вселенских Соборов]
  19. Давыдов, 2003, Несколько раз упоминается в Новом Завете (Мф. 1:16, Мф. 1:18—25, Мф. 13:55; Мк. 3:31—35; Лк. 1:26—56, Лк. 2:1—40, 48, Ин. 19:25—27; Деян. 1:14), но библейские сведения о её жизни скудны., с. 283.
  20. [www.newadvent.org/cathen/15464b.htm The Blessed Virgin Mary] (англ.). Catholic Encyclopedia. Проверено 13 марта 2011. [www.webcitation.org/614rAZ5s9 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  21. St. Pius X, Ad diem illum. ASS 36. 458 — 59.
  22. Paul VI, Signum Magnum, May 13, 1967 AAS 59.
  23. Давыдов, 2003, Значительно больший материал содержится в апокрифической «Книге о рождестве Марии» («Первоевангелие Иакова Младшего», 2 в.), с. 283.
  24. Давыдов, 2003, Значительно больший материал содержится в апокрифической «Книге о рождестве Марии» («Первоевангелие Иакова Младшего», II век), с. 283.
  25. 1 2 3 4 Малков П. Ю. [www.sedmitza.ru/text/476236.html Житие Пресвятой Богородицы] // «Православная энциклопедия». — Т. 5. — С. 486—487
  26. 1 2 Simon Claude Mimouni (Simon Claude Mimouni. Dormition et assomption de Marie : Histoire des traditions anciennes, Beauchesne, coll. « Théologie historique » (98), 716 p. ISBN 2-7010-1320-8 * 1998 : Le Judéo-christianisme ancien : Essais historiques, Éditions du Cerf, coll. « Patrimoines », 547 p. ISBN 2-204-05937-4
  27. New Bible Dictionary. — Inter-varsity Press, 1990. — P. 746. — ISBN 0851106307.
  28. Событие, известное среди христиан как Благовещение (Лк. 1:35)
  29. Watson E. Mills, Roger Aubrey Bullard Mercer dictionary of the Bible. — P.429 1998 ISBN 0-86554-373-9
  30. Laurie Watson Manhardt The Life of Jesus , 2005. — P.29. ISBN 1-931018-28-6
  31. Здесь и далее Протоевангелие Иакова цитируется по тексту на сайте [www.icon-art.info/book_contents.php?lng=&book_id=1&chap= «Христианство в искусстве»]
  32. Зачатие святой богопраматери Анны, когда зачала святую Богородицу
  33. [virginnativity.paskha.ru/history/Detstvo_Bogoroditzi/ Детство и родители Пресвятой Богородицы]
  34. Протоевангелие Иакова. 7:5
  35. Евангелие псевдо-Матфея. 4
  36. [days.pravoslavie.ru/Life/life2575.htm Введение во храм Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии]
  37. А. А. Лукашевич [www.pravenc.ru/text/155236.html Воплощение] // Православная энциклопедия. — Т. 9. — С. 326-362
  38. De incarn. II 6.
  39. Е. Кавлелашвили. [www.pravenc.ru/text/77236.html Ацкурская икона Божией Матери] // Православная энциклопедия. Том IV. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002. — С. 223-224. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-009-9
  40. Порфирий (Успенский), епископ. История Афона СПб., 1892. Ч. 2. С. 129—131
  41. [fanread.ru/book/1760420/?page=23 Святого Иоанна Богослова сказание об успении Святой Богородицы. Апокрифические сказания об Иисусе, Святом Семействе и Свидетелях Христовых]
  42. [www.pravoslavie.ru/31719.html#_ftn1 Успение Пресвятой Богородицы // Православие.ру]
  43. Скабалланович М. Н.[azbyka.ru/otechnik/Mihail_Skaballanovich/uspenie-presvjatoj-bogoroditsy/#0_1 Успение Пресвятой Богородицы. Событие и предание о нем]
  44. Мифологический словарь. /Главный редактор Е. М. Мелетинский. — М.: Советская энциклопедия, 1991. — С. 345—346.
  45. Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима (Милаша) епископа далматинско-истрийского. Перевод с сербского. М., 1993 г.
  46. [days.pravoslavie.ru/Life/life1638.htm Покров Пресвятой Богородицы]
  47. [days.pravoslavie.ru/Life/life6418.htm Благоверный великий князь Андрей Боголюбский]
  48. [days.pravoslavie.ru/Life/life4513.htm Явление Пресвятой Богородицы преподобному Сергию Радонежскому]
  49. [days.pravoslavie.ru/Life/life6828.htm Преподобный Серафим Саровский чудотворец]
  50. Ср. Катехизис Католической Церкви, 491: «предохранена ото всякой скверны первородного греха»
  51. Ср. Катехизис Католической Церкви, 508: «с первого мгновения Своего зачатия Она полностью предохранена от скверны первородного греха»
  52. Ср. Ineffabilis Deus: «сохранена не запятнанной никаким пятном первородного греха»
  53. Индекс // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  54. Кальвин Ж. Наставление в христианской вере. М., 1998. Т. 3. С. 338.
  55. Иеромонах ИЛЛАРИОН (Алфеев) Ассирийская Церковь Востока: взгляд на историю и современное положение. – История Древней Церкви в научных традициях XX века. Материалы церковно-научной конференции, посвященной 100-летию со дня кончины В. В. Болотова. СПб., 2000. С. 72–75.
  56. [www.watchtower.org/e/20091101/article_06.htm Myth 5: Mary Is the Mother of God]
  57. [www.watchtower.org/e/20050908a/article_01.htm Should You Pray to the Virgin Mary?]
  58. [www.readingislam.com/servlet/Satellite?cid=1123996015504&pagename=IslamOnline-English-AAbout_Islam/AskAboutIslamE/AskAboutIslamE Mary and Angels](недоступная ссылка — история). Readingislam.com (1 сентября 2002). Проверено 2 марта 2010. [web.archive.org/20130531111007/www.readingislam.com/servlet/Satellite?cid=1123996015504&pagename=IslamOnline-English-AAbout_Islam/AskAboutIslamE/AskAboutIslamE Архивировано из первоисточника 31 мая 2013].
  59. Культ Марии в христианстве сложился под влиянием языческих культов богини-матери, богини плодородия (Исиды, Астарты и др.). Большая советская энциклопедия. Мария (Богородица)
  60. "В этом случае мы также наблюдаем процесс ассимиляции и придания новой ценности архаической, широко распространенной религиозной идее. В сущности, богословие Марии, матери-девственницы, воспринимает и доводит до совершенства древние азиатские и средиземноморские концепции партеногенеза, способности самооплодотворения, которой обладали Великие Богини (например, Гера: см. §93). Мариология представляет собой трансфигурацию самого раннего и самого полнозначного преклонения перед религиозной тайной женственности, практикуемого с доисторических времен" — Мирча Элиаде, История веры и религиозных идей Том II. — М.:«Критерион». — С. 181 ISBN 5-901337-07-7
  61. [www.mepar.ru/library/vedomosti/58/1106/ Архимандрит Николай (Погребняк). Иконография пророческого служения]
  62. [www.ridus.ru/news/65855/ В Боливии установили гигантскую статую Девы Марии]
  63. [www.sbsun.com/ci_22498823/bolivia-mining-town-erects-huge-statue-virgin Bolivia mining town erects huge statue of Virgin] // Associated Press/San Bernardino Sun (англ.), 02.01.2013
  64. </ol>

Литература

См. также

Ссылки

  • [pravenc.ru/text/149527.html Богородица] (статья в Православной энциклопедии)
  • [www.holyspirit.ru/Mariam.htm «Дева Мария и духовная реализация»]
  • [www.udayton.edu/mary/aboutmary2.html www.udayton.edu — один из самых больших сайтов о Марии (англ.)]
  • [www.questia.com/PM.qst?a=o&d=9348951 Giovanni Miegge, Waldo Smith, John A. Mackay. The Virgin Mary: The Roman Catholic Marian Doctrine]
  • [www.museum.com.ua/project/oldodessa/ant_otkr/ant_otkritki_ru_madon.html Образы Мадонны на старинных открытках]
  • [www.damian.ru/Actualn_tema/Chistakov/avemaria.html священник Георгий Чистяков, Мария Дева в гимнологии христианского Запада]
  • [www.booknik.ru/context/?id=26239&type=BigContext&articleNum=1 Евангельская Богородица: история и апокрифы.]
  • [ros-vos.net/christian-culture/praz/bogoroditsa/6/ Образ Богородицы и молитвы к ней в русской поэзии]
  • [ros-vos.net/christian-culture/praz/bogoroditsa/8/ Образ Богородицы в русской живописи]
  • [ros-vos.net/christian-culture/praz/bogoroditsa/5/ Богородичные праздники в русской живописи]
  • [ros-vos.net/christian-culture/praz/bogoroditsa/3/ Богородичные праздники в русской поэзии]

Отрывок, характеризующий Богородица

Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.