Богомолец, Анджей

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Анджей Богомолец
Принадлежность

Польша Польша

Звание

подполковник

Награды и премии
Virtuti Militari
(степень неизвестна)

Анджей Богомолец (польск. Andrzej Bohomolec; (19001988) — польский улан, мореплаватель и писатель. Первый поляк, который пересек Атлантический океан на парусной яхте.





Происхождение

Анджей Богомолец относится к «витебской» ветви рода Богомольцев герба «Богория». Правнук Ромуальда Богомольца (17631840) — мэра Витебска, губернского предводителя дворянства. По линии жены прадеда Анджей был потомком древнего (с XIII в.) Ливонского баронского рода фон Фелькерзам. По матери, Каролине (Шарлотте) Сенкевич, приходился родственником знаменитого польского писателя Генрика Сенкевича (18461916).

Анджей Богомолец родился 9 ноября 1900 года в имении Горикольн Режицкого уезда Витебской губернии (сейчас на территории современной Латвии). Отец — Филипп Богомолец (1864—1926), богатый молокопромышленник и домовладелец; вместе с братом, Михаилом Богомольцем, владел несколькими доходными домами в Петербурге (до сих пор известны как «дома Богомольцев»). Мать — Каролина Сенкевич, правнучка участника Ноябрьского восстания (1830—1831).

Военная служба

В 18 лет вступил в уланский полк польской Добровольческой армии генерала Юзефа Галлера. В августе 1920 года участвовал в Варшавской битве («Чудо над Вислой») (13-25 августа 1920), а также в других боях войны против большевиков.

Был одним из первых, награждённых орденом «Крест Храбрых», учрежденным маршалом Юзефом Пилсудским буквально за два дня до начала Варшавской операции.

После войны Анджей Богомолец несколько лет продолжал службу поручиком в 1-м уланском Креховецком полку.

Мореходство

Ещё находясь на военной службе, Анджей Богомолец увлекся парусным спортом. Плавал с Мариушем Заруским — известным польским яхтсменом, командиром 11-го уланского полка, талантливым писателем. Плавая с Заруским, познакомился с Яном Витковским и Ежи Свеховским — будущими членами экипажа яхты «Даль» (Dal), на которой они в 1933—1934 гг. пересекли Атлантический океан. Богомолец и его друзья были первыми поляками, которым удалось это сделать.

Об этом походе Анджей Богомолец написал книгу «Путешествие на яхте „Даль“». Она выдержала несколько переизданий и считается и поныне настольной книгой каждого яхтсмена.

По окончании путешествия яхта осталась в Чикаго. Анджей Богомолец продал её за 1623 доллара тамошней польской общине. Некоторое время она находилась там в Морском музее, затем была удалена из экспозиции и только в августе 1980 года была перевезена в Польшу, в Гдыню, откуда в своё время вышла в поход.

Сейчас яхта находится в Центральном Морском музее города Гданьска.

В 1936—1939 годах Анджей Богомолец служил временным поверенным в делах Польши в Шанхае. Там его и застала вторая мировая война.

Участие во второй мировой войне

Анджей Богомолец воевал добровольцем в составе Польских Вооруженных Силах (Polskie Siły Zbrojne) во Франции (1940), после капитуляции французской армии оказался в Великобритании (по некоторым данным, служил в британской разведке, по другим — командиром подразделения британских коммандос). В Ливии, под Тобруком был тяжело ранен. После выздоровления участвовал в боях в Италии и за освобождение Парижа под командованием выдающегося военачальника, национального героя Польши, генерала Владислава Андерса.

За мужество в войне против гитлеровцев Анджей Богомолец удостоен высшей награды Франции — ордена Почетного Легиона.

После войны эмигрировал в Канаду, где до конца своей жизни жил в провинции Альберта.

Жизнь в эмиграции

Около 1958 года подполковник (Lt. Col.) Анджей Богомолец стал почетным полковником 19-го драгунского полка провинции Альберта (19th Alberta Dragoons). Кроме того, бывший кавалерийский офицер владел большим ранчо (почти 65 гектаров), которое часто посещали офицеры полка. Это ранчо затем принадлежало разным владельцам, последние из которых передали его государству. Сейчас там национальный заповедник, который так и называется — Bohomolec Ranch.

Анджей Богомолец помнил не только о своем польском, но и о белорусском происхождения. В 1954 году он подарил лондонскому «Дому Марии» (Marian House), где собирались белорусские национальные эмигрантские объединения, икону-деисис «Святые покровители белорусского народа». На ней изображены Иисус Христос, Дева Мария, Иоанн Креститель и пятеро белорусских святых. Среди этих пяти — Иосафат Кунцевич, полоцкий греко-католический архиепископ, убитый религиозными фанатиками в Витебске в 1623 году.

Анджей Богомолец также оказывал финансовую поддержку лидеру профсоюзного объединения «Солидарность» Леху Валенсе.

По возвращению яхты «Даль» в Польшу Анджей Богомолец основал в Гданьске часовню моряков-парусников (Kaplica Ludzi Morza) при костеле Святой Марии. Часовню украшает гравюра с изображением яхты «Даль» и надписью «Матери Божией, покровительнице далеких морей и океанов, часовню эту заложил моряк-парусник Анджей Богомолец» (Matce Bożej, patronce dalekich mórz i oceanów, kaplicę tę ufundował żeglarz Andrzej Bohomolec).

Умер Анджей Богомолец в 1988 году Эдмонтон, провинция Альберта (Канада).

Семья, родные

По некоторым данным, Анджей Богомолец был женат дважды; вторую жену звали Андреа.

Старшая сестра Анджея Богомольца — Адель-Мария-Каролина Богомолец (18971997), была замужем за историком и юристом Владиславом Желенским герба «Цьолек» (19032006), внуком известного польского композитора с таким же именем, племянником известного писателя Тадеуша Бой-Желенского (18741941), расстрелянного нацистами во Львове. Служа прокурором в Варшавском окружном суде, Владислав Желенский в 1935 году выступал как участник стороны обвинения в процессе об убийстве украинскими националистами министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого (на скамье подсудимых тогда был не кто иной, как лидер ОУН Степан Бандера).

Адель-Мария-Каролина Богомолец вместе с мужем участвовала в польском движении сопротивления против нацистов. После войны супруги были интернированы, а потом остались во Франции.

Желенские долгое время дружили с известным польским гуманистом Ежи Гедройцем. Владислав Желенский несколько лет печатал свои публицистические заметки в его издании «Культура». Он разделял взгляды Гедройца на необходимость польско-украинского примирения.

Еще одна старшая сестра — Мария-Каролина-Рене Богомолец (1899-?) — одна из первых польских спортивных летчиц.

Источники

  • Rocznik oficerski. — Warszawa, 1923.- S. 601, 688.
  • [www.jkazs.szczecin.pl/archiwum/dal2/wdx.htm Интервью с Войцехом Якобсоном. — «Zeszyty Żeglarskie»,23 sierpnia 2005 r.]
  • [www.spacery.gdansk.pl/gdansk/index.php?dzial=spacery&miasto=gdansk&id=madonny Интернет-страничка «Прогулки по Гданьску»]
  • [storico.radiovaticana.org/bie/storico/2007-04/129478______-.html Передача «Радио Ватикан»]
  • [www.pilsudski.org/Polish/Zbiory/Archiwum/Archiwum-131.html Институт Юзефа Пилсудского в США]

Напишите отзыв о статье "Богомолец, Анджей"

Ссылки

  • [sites.google.com/site/the19thalbertadragoons/1946-1964 Официальный сайт истории 19-го драгунского полка (провинция Альберта, Канада)]
  • [bazylikamariacka.pl/019.html Официальный сайт базилики Пресвятой Девы в Гданьске]

Отрывок, характеризующий Богомолец, Анджей

– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»