Богородско-Уфимская икона Божией Матери

Богородско-Уфимская икона Божией Матери
Дата появления:	1621 год
Иконографический тип:	Одигитрия
Местонахождение:	первообраз утрачен
Дата празднования	6 (19) июля

Богоро́дско-Уфи́мская ико́на Бо́жией Ма́тери — почитаемая чудотворной икона Богородицы, явившаяся в селе Богородском (ныне район г.Уфа). С 27 января 1993 года включена в святцы Русской Православной Церкви. Явление произошло вероятно в 1600 году. Прославлена 1621 году, когда ей был посвящён первый храм.

Иконографический тип — Одигитрия. По мнению специалистов, это список с Казанской иконы Божией Матери и отличается от неё только более тёмным фоном.

Размер иконы 23х21 см. Именовалась она различно: по типу изображения — Казанской, по месту явления — Богородской, по расположению — Уфимской. Также менялось название с течением времени в XVII—XIX веках именовалась Казанской, явленной в с. Богородское, в 20‑е годы XX века — Богородской (Уфимской), с 1993 года — современное название.

Обретение иконы

Согласно Богородской летописи село было основано крестьянами воеводы Никиты Годунова в 1600 году. Ещё до построения первого храма в селе, и даже, до начала строительства первых дворов икона чудесным образом явилась некой девице. Но уже к 1621 году икона прославилась как чудотворная:

По преданию, крестьянин Стефан, однажды по ложному доносу приговоренный к побитию розгами. Не в состоянии перенести позор, он решил пойти в лес и покончить жизнь самоубийством. Уже в лесу он был остановлен женским голосом, сказавшим: «Куда ты идешь? Воротись и скажи священнику и народу, чтобы взяли меня отсюда, ибо я спасу ваше село». Сбитый с толку услышанным, он вернулся домой. Но на другой день вновь отправился в лес с прежним намерением. И на этот раз на том же самом месте услышал тот же голос, но уже сказавший строже: «Иди, Стефан, скажи священнику и народу, что если не возьмут меня сейчас, то село сгорит, и вы погибнете». Удивлённый Стефан не знал, что делать, и тут в третий раз услышал те же самые слова, но сказанные совсем строго. Осмотревшись вокруг, он увидел над собой сияющую икону Божией Матери, зависшую в воздухе.

Забыв о своём первоначальном намерении, крестьянин поспешно возвратился в село и рассказал обо всём священнику и народу. Ему не поверили, но ради любопытства пошли следом и узрели в парящую в воздухе икону. Только после этих чудесных знамений до жителей дошло, что к ним пожаловала сама Богородица. Поспешно они вернулись в церковь и с иконами крестным ходом (КХ) пошли в лес. Но несмотря на прилежные молитвы святая икона не давалась в руки. И только когда додумались обратиться к Стефану, образ Богородицы сошёл к нему на руки, давая понять о его невиновности и православные в благоговении вернулись в село. С тех пор оно стало называться Богородским.

История почитания иконы

На месте явления иконы вскоре забил источник, ставший почитаться как целебный, а самой иконе стали приписывать многочисленные чудеса и помощь. Божья Матерь через свою чудотворную икону спасала село и город Уфу от эпидемий холеры и тифа.

В 1674 году уже совершался КХ из села в г. Уфу.

В 1677 году икона по обету связанному со спасением села Богородского в период башкирских восстаний перенесена в Смоленский собор города Уфы. Однако, жители села поставили условие, что на день своего явления святыня будет приноситься обратно.

Благодаря этим событиям КХ сформировался в виде значительного религиозного праздника, проходившего в течение 2-х дней: Из Уфимского собора 21 июля после литургии начинался КХ с чудотворной Богородско-Уфимской иконой. Торжественное шествие двигалось 18 верст и вечером завершалось всенощным бдением в церкви села Богородского. Затем утром 22-го после литургии, которую обыкновенно возглавлял архиерей, крестный ход направлялся к часовне на месте явления чудотворной иконы. А вечером икону уносили обратно в Уфу.

В XVIII веке почитание иконы разрастается, чему способствует чудесное спасение села Богородского во время Пугачёвского восстания и самой Уфы. Причём повстанцы знали об Уфимской святыне. Так, на «круге» Чика — главарь осаждавших Уфу войск объявил, что «зароет в землю живым всякого, кто покусится хоть пальцем тронуть церковь, где находилась явленная икона Божией Матери».

В XIX веке икона становится епархиальной святыней. Перед нею зажигается неугасимая лампада. В 1816 году Марфа Жульбина жертвует первую серебряную ризу весом 84 фунта. В 1841 году освящается новый кафедральный собор, посвящённый Воскресению Спасителя, где обретает своё почетное место чудотворная икона в собственном приделе.

Однако КХ проводился не регулярно. Зачастую это было в виде компромисса между настойчивостью верующих и удобством причта кафедрального собора. Например, часто упоминается один из таких конфликтов, когда сельский диакон Богородской церкви в пылу споров якобы убил священника, сопровождавшего икону от собора, но в селе Богородском это событие верующие всегда отрицали. Имелись даже попытки прекратить совершение крестного хода. Так, Уфимский архиерей Августин (Сахаров) запретил крестный ход в 1806 году. Однако, после того как он был уволен на покой, крестный ход в 1819 году снова возродился.

С 1824 года икона Божией Матери многократно была переносима во многие окрестные деревни и села, однако без особого расписания.

В 1826 году по ходатайству Уфимского епископа Феофила (Кожемяченко) КХ получает первое Высочайшее утверждение. С 1834 года «в уважение к святыне» КХ сопровождается эскортом 12 казаков с урядником и офицером Уфимской Казачьей станции и 2-х жандармов под началом унтер-офицера. В 1848 году епископ Иоанникий (Образцов) засвидетельствовал совершением благодарственного молебна в соборе перед чудотворной иконой о многочисленных чудесах исцелений и помощи во время эпидемии холеры от святой иконы. Но несмотря на это, все ещё находились причины для отказа в совершении КХ. Так, жителям деревни Муравино, относящихся к приходу церкви села Шемяк (в 20 верстах от г. Уфы) после двукратного отказа, только на третий удалось получить разрешение от Уфимского епископа Иосифа (Богословского). По его же ходатайству появляется новое «Высочайшее соизволение Государя Императора» и ношение иконы стало распространяться в соседние уезды Уфимской губернии.

В 1858 году на многочисленные пожертвования была не только обновлена серебреная риза, но и сама икона была буквально усыпана алмазами, жемчугом и изумрудами.

С 1876 года по требованию жителей г. Уфы был выделен один месяц с первого воскресенья после Пасхи когда причт с иконой мог ходить по домам и храмам города.

В начале XX века КХ расширился практически на всю северную часть территории губернии. Состоял из трех частей:

Первая продолжалась с 22 мая по 15 июля. За это время икона посещала Уфимский и Бирский уезды. График посещений был довольно плотным. Иногда за один день икона должна была посетить до 7-10 населенных пунктов, как это было, например 6 июля 1914 года, когда чудотворная икона должна была посетить 10 селений. Разумеется, что села не находились на одной дороге и чтобы успеть их посетить, а также окружающие деревни и хутора, приходилось дольно быстро передвигаться по проселкам.

Вторая часть посвящалась собственно г. Уфе и состояла из празднования явления чудотворной иконы и торжественного перенесения из Кафедрального собора в село Богородское на место её явления. Затем икона участвовала в престольном празднике Успенского Уфимского монастыря, когда 28 августа святую икону с КХ носили из собора в Успенский монастырь.

Третья часть начиналась сразу после праздника Успения и простиралась до Благовещения уже следующего года. Это была самая продолжительная часть похода, который двигался по следующим основным направлениям: с. Охлебинино, с. Иглино, с. Богородское, Благовещенский завод, с. Николо-Березовка, г. Мензелинск, г. Елабуга, с. Бакалы, с. Дюртюли, с. Месягутово, Симский, Миньярский и Ашинский заводы.

К началу революции уже ни одно торжество будь оно гражданского или духовного характера не мыслилось без участия Богородско-Уфимской иконы.

История иконы в советское время

В 1919 году из Уфы в село Богородское дважды проводился традиционный КХ. Сначала в мае — когда ещё в Уфе были белые, а затем, в июле хотя город уже захватили большевики. Тем не менее жители Уфы ежедневно молились перед иконой.

В 1920 году не смотря на массовые репрессии против духовенства и голод охвативший Башкирию КХ продолжался 21 июля в нём принимал участие Свя­щенномученик епископ Симон (Шлеев).

Несмотря на обновленческий раскол КХ продолжался до 1924 года, когда НКВД попыталось прекратить эту традицию: Разрешалось перенесение иконы только с 21 по 22 июля в сопровождении всего пятеро человек, при этом запрещались даже краткие молебны в попутных деревнях. Однако верующим удалось отстоять и даже расширить крестный ход.

В 1926 году икона переходит к обновленцам и с 1927 года КХ по Башкирии не встречал препятствий со стороны НКВД.

В сентябре 1928 года НКВД пытается снова запретить КХ сократив его продолжительность на один месяц. По требованию властей КХ проводятся «без церемоний», то есть без молебнов, встреч и проводов. Икона перевозится в карете и только внутри храмов позволялись торжественные встречи.

В марте 1933 года икона была реквизирована при закрытии обновленческой Вознесенской церкви.

Но память о ней сохранилась в народе и в 1990 году был освящён храм Богородско-Уфимской иконы Божией Матери в Уфе, а на месте явления иконы сооружена часовня и благоустроен святой родник. Возобновились и крестные ходы, вновь собирающие тысячи верующих.

По ходатайству Никона, Епископа Уфимского и Стерлитамакского и Приходского Совета Богородской церкви, с благословения Патриарха Московского и всея Руси Алексия II резолюцией от 27 января 1993 года Святая Богородская икона вновь занесена в списки чтимых икон Православной церкви, и Указом № 275 от 5 августа этого же года отдельно выделен день празднования этого чудотворного образа 6 (19) июля, как епархиальный Уфимский праздник.

В Уфимской Епархии имеются старинные и современные копии иконы. Ежегодный праздник в честь иконы до 30‑х года 20 в. отмечался 21 июля, с 1994 года — 19 июля. В 1993 году икона внесена в список общероссийских святынь.

Литература

Еварестов Евграф. «Сказание о святой чудотворной иконе Божией Матери, по изображению именуемой Казанскою, а по месту явления Богородскою, ныне находящейся в Уфимском Воскресенском Кафедральном Соборе». Уфа, 1898.

Сергеев В. П. прот. [чудотворный-образ.рф/?page_id=1279 О времени явления и почитании Богородско-Уфимской чудотворной иконы] // Научное, педагогическое и просветительское наследие М. К. Любавского и актуальные проблемы социально-экономической и политической истории России и её регионов XVI—XX вв. — Уфа: БГПУ, 2010. С. 33-35.; Крестные ходы в Уфимской епархии в первые годы советской власти // XIX ЕБК ПСТГУ. т. 1. М.: ПСТГУ, 2009. С. 288—294.; [чудотворный-образ.рф/?page_id=1310 Открытое почитание святынь в Уфимской епархии в условиях репрессий 30-х годов.] //Проблемы истории, филологии, культуры. № 1(31) 2011. Москва-Магнитогорск:2011. С.126-135.

Ссылки

• [eparhia-ufa.ru/?/holy/bgu Богородско-Уфимская икона Божией Матери] Офиц. сайт Уфимской епархии РПЦ МП об иконе.
• [www.k-istine.ru/suicide/suicide_uf-bogorodskai.htm Сказание о иконе Божией Матери Богородско-Уфимской, явленной в селе Богородском, в Уфимской епархии близ града Уфы] www.k-istine.ru

Отрывок, характеризующий Богородско-Уфимская икона Божией Матери

– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.