Богословие

Запрос «Богослов» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Богосло́вие, или теоло́гия (калька греч. θεολογία, от греч. θεός — Бог и греч. λόγος — слово, учение, наука) — систематическое изложение и истолкование какого-либо религиозного учения, догматов какой-либо религии. Представляет собой комплекс дисциплин, занимающихся изучением, изложением, обоснованием и защитой вероучения о Боге, его деятельности в мире и его откровении, а также связанных с ним учениях о нравственных нормах и формах Богопочитания.

Богословие следует отличать от религиоведения и философии религии.

История

Слово «богословие» (теология, др.-греч. θεολογία, лат. theologia) в различные времена имело различные значения. В значении учения о Боге слово «теология» утвердилось с первой половины XIII века после появления книги Абеляра «Христианская теология» (Theologia christiana) и открытия в Парижском университете теологического факультета.

Древняя Греция

В греческой мысли под словом θεολογία понималось «учение о богах». Слово произошло от др.-греч. θεολόγοι («теологи»); так греки называли древнегреческих поэтов, которые записали предания о богах: Орфея, Гесиода, Гомера. Позже богословами стали называть толкователей древних мифов, например, Ферекида Сиросского и Эпименида Критского.

У Аристотеля теология — часть философии (наряду с математикой и физикой), «учение о божественном» (др.-греч. φίλοσοφία θεολογική). Теологическим учением Аристотеля обосновывали необходимость астрологии. В дальнейшем в Средние века интерес к запретной христианам астрологии проявился в том, что даже в «Изборнике Святослава» содержались астрологические сведения.

Стоики интерпретировали философскую теологию как изучение божественного откровения об устройстве мира. Так, Марк Теренций Варрон различал теологию мифическую (которой занимаются поэты), физическую (для философов) и гражданскую (которой ведает народ).

Раннее христианство

Трактовка теологии Варроном подверглась критике Августином (см. «О граде Божьем», кн. 18), который понимает под истинной теологией «теорию, дающую объяснение о Боге», «учение или речь о божестве» («О граде Божьем», кн. VI, гл. 5-8; кн. VIII, гл. 1) в отличие от языческого («баснословного») учения о богах. Но до Средних веков христианские авторы обозначали термином др.-греч. θεολογία («богословие») триадологию — учение о Пресвятой Троице. Впервые это слово использовал Афинагор Афинский, его определение закрепилось за триадологией благодаря трудам Климента Александрийского и Оригена; считается, что термин вошёл в широкое употребление с IV века. Именно этот смысл закрепился в именах Григория Богослова и Симеона Нового Богослова в связи с их вкладом в триадологию. Остальные части современного богословия (о творении мира, о воплощении Бога Слова (Логоса), о спасении, о Церкви, о Втором Пришествии и т. д.) относились к области Божественного домостроительства или Божественной экономии (др.-греч. οίκονομία), то есть, деятельности Бога в творении, Промысле и спасении мира.

Ориген называл первым богословом Иисуса Христа, сообщившего, что он — Сын Божий, и положившего начало триадологии. Иисуса Христа первым богословом, но уже в современном понимании, называл и святитель Григорий Палама. Первым после Иисуса Христа теологом часто называют благоразумного разбойника, произнёсшего: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в царствие твое».

Христиане считают, что Св. Писание Нового Завета, апостольские послания являются богословием ранней Церкви, осмыслением данного ей Откровения; отчасти оно апеллирует и к тем схемам понимания, которые были распространены в то время в обществе. Так, евангелист Иоанн подчёркивал, что Слово (Логос) было Бог, что не только было цитатой из таргумов, но и, видимо, должно было напомнить язычникам и иудеям об учениях Платона, Филона Александрийского и их последователей.

В богословии ранней Церкви важное место занимали так называемые мужи апостольские (например, Игнатий Антиохийский, Климент Римский, Поликарп Смирнский), и апологеты, писавшие сочинения, направленные на оправдание христианской религии в глазах светской власти и интеллигенции. Апологетами были такие писатели, как Кодрат Афинский, автор «Слова о благоразумном разбойнике» Аристид Афинский, автор концепции «христиан до Христа» (ветхозаветные пророки и добродетельные философы) Иустин Философ (Юстин Мученик), Афинагор Афинский, Тертуллиан, также Ориген («Против Цельса») и другие. Период апологетики приходится на II—III века (а в 313 г. Миланским эдиктом христианам была дана свобода вероисповедания).

Руководитель Огласительного училища Климент Александрийский разъяснял, что философия была пестуном ко Христу для язычников; она дала им то же, что Закон Божий дал иудеям. «Закон и пророки в надлежащее время даны были иудеям, а греки получили философию, которая должна была подготовлять их к слушанию Евангелия. Философы были для своего народа тем же, чем пророки для евреев». Климент Александрийский считал, что великие философы заимствовали свои идеи из Закона Моисеева. При этом в каждой философской системе содержится только часть истины, а в богословии находится вся её полнота. По его мнению, богословие — это греч. σοφία (София — мастерство, мудрость), по отношению к богословию философия — «госпожа наук» — только «служительница», «является подготовкой для тех, кто ищет веру через доказательства». Идеалом богослова («истинного гностика», поскольку богословием Климент называл только триадологию), по Клименту Александрийскому, является тот, «кто, охватив своим разумом все науки, светские и духовные, одухотворяет и увенчивает их глубочайшим чувством веры, доходящим до ясности, очевидности, непосредственного созерцания и, сверх того, неразрывно соединяющимся с соответствующим выработанному миросозерцанию образом жизни», включающим активное участие в деятельности Церкви. Но для обычных верующих учение Спасителя, будучи самодостаточным, в принципе не нуждается в «дополнении» его греческой философией, ибо оно ни в чём не нуждается.

К апологетическим сочинениям примыкает развивающий идеи Климента о «земной церкви» и «небесной церкви», «граде земном» и «граде небесном» знаменитый труд крестника и ученика Амвросия Медиоланского Августина «О граде Божьем», написанный после взятия Рима варварами в 410 г уже в эпоху вселенских соборов. И вообще, отцы Церкви восприняли и переосмыслили опыт античной учености, старались выразить положения христианской веры на языке, понятном современным им людям, и пользовались философскими и риторическими методами. В притворах древнехристианских храмов наряду с мучениками и святыми изображались Сократ, Платон и Аристотель как предтечи и провозвестники истины. Если Августин Блаженный (354—430 гг.) в сочинении «О граде Божьем» только отмечает близость к христианской философии сократовской мудрости и сократовской тяги к вечной истине, то представители греческой ветви патристики склонны к частым параллелям между Сократом и Христом.

Эпоха Вселенских соборов

Когда эпоха гонений на христиан завершилась, то с ясностью обнаружились внутренние проблемы, то есть, развитие ересей (хотя ереси существовали и раньше), прежде всего, арианства, гностицизма, монтанизма, манихейства. Для противодействия существующим ересям и предупреждения появления новых было необходимо чётко сформулировать церковное учение. Следующей эпохой в истории богословской мысли стала эпоха Вселенских соборов. I Вселенский собор был созван в 325 г., он, в частности, принял решение, что, поскольку христианская вера — это вера в Святую Троицу, то она отделяется от иудаизма, христианский выходной день переносится с субботы на общепринятый в империи День Солнца — воскресенье, а христиане не должны молиться в синагогах и состоять в единых иудеохристианских общинах, как это было во времена гонений, и осудил монтанизм и Ария, подобно иудеям представлявшего Божественное существо до Вознесения Иисуса всецело замкнутым в ипостаси Отца. Арианская смута внутри Церкви, как и совместное проведение обрядов паствой ортодоксальных сторонников Никейского символа веры (далее — кафоликами), еретиками и иудеями в синагогах, обличавшиеся и значительно позднее соратником и сподвижником Амвросия Медиоланского на Востоке вселенским учителем христианской церкви святителем Иоанном Златоустом, не закончились и после собора, и волновали Церковь весь IV век.

Выдающимися богословами IV в. стали также Афанасий Великий, вселенские учители святители Василий Великий, Григорий Богослов. В это время состоявший в личной переписке с Василием Великим глубоко изучивший подлинники произведений восточных Отцов Церкви, усвоивший и продолживший их идеи, перекинув, таким образом, мостик от них в латинское богословие, добившийся отделения всех языческих религий от государства Святитель Амвросий Медиоланский вновь проводит мысль, что эллинские авторы отнюдь не обладали истинным гнозисом, но черпали его из Священного Писания. По мнению свт. Амвросия, именно ветхозаветные патриархи до принятия Закона Моисеева были первыми христианами, а библейские ветхозаветные мужи стояли у истоков лучших идей языческой мысли. Поэтому Медиоланский епископ призывал свою паству изучать лучших античных мыслителей, говоря, что тем самым христиане не заимствуют чужое, но лишь возвращают то, что принадлежит им по праву (то есть, Священное Писание). Амвросию и другим передовым, мыслящим деятелям единой кафолической церкви следует поставить в заслугу, что благодаря их стараниям сохранилось очень многое из бесценного античного наследия, и не всё было уничтожено безумными фанатиками, особенно арианами. (Арианство было государственной религией и готов, и прославивших своё имя как нарицательное вандалов, разграбивших Рим, и подавляющего большинства других варваров, совершавших «крестовые походы» на принадлежавшие императорам-кафоликам Рим и Константинополь и в провинции и в своём «благочестивом христианском рвении» уничтожавших величайшие творения мировой культуры). Амвросий учил, что только царство Троицы является нераздельным и непобедимым, и кафолики не должны перенимать никакие верования других народов (Амвросий Медиоланский, О вере, I,II). В соответствии с заветами святителя Амвросия Русская православная церковь не заключает никакие унии с церквами других наций, в том числе, и для того, чтобы эти нации не превратились во врагов окормляемых Русской православной церковью народов, и её чада могли иметь евангельскую любовь не только между собой, но и с людьми других вер, конфессий и убеждений. В IV веке были разрешены триадологические споры (то есть, относящиеся к отношениям Лиц Св. Троицы), и с начала V в. появились споры христологические. III Вселенский собор был созван в 431 г., против Нестория, родом иранца, признававшего во Христе два Лица; оппонентом его был Кирилл Александрийский. Иран тогда был основным врагом Константинополя на востоке, подобно тому, как с запада и севера империи противостояли ариане. Затем во время монофизитской и монофелитской смут заметными богословами были Лев, папа Римский, Максим Исповедник, Софроний Иерусалимский и другие.

Выдающимся систематизатором бывшей до него богословской мысли стал Иоанн Дамаскин (VIII в.), составивший «Философские главы», «О ста ересях вкратце» и «Точное изложение православной веры». Иоанн испытывал некоторое влияние Аристотеля. Утвердивший учение Иоанна Дамаскина Второй Никейский собор собор 787 года считается Русской православной церковью последним VII Вселенским собором. Римская церковь в это время защищала единое вероучение и не поддавалась давлению королей Запада. Но в XI веке произошёл раскол единой Вселенской кафолической церкви на Западную (Католическую) и Восточную (по-русски — православную кафолическую восточную церковь, греко-кафолическую, православную греко-кафолическую, с 1917 года — просто Православную) церковь; в это время заметными богословами были исихаст Симеон Новый Богослов, Никита Стифат, Петр Дамиани и др. На Западе оказавшая влияние на Иоанна Дамаскина философия Аристотеля отвергалась до тех пор, пока под воздействием тщательно изученных им трудов Иоанна Дамаскина Альберт Великий, основными авторитетами для которого также были Августин и Иоанн Златоуст, не показал отсутствие противоречий между учением Аристотеля и христианством и возможность синтеза неоплатонизма августинианцев и перипатетики. В результате ученик Альберта Великого Фома Аквинский развил его идеи и написал ещё более фундаментальную, чем труды Дамаскина, но отличающуюся значительно большей опорой на формальную логику и аристотелизм «Сумму теологии».

Хотя теология не может обойтись без философского понятийного аппарата (неоплатонический термин «единосущный» в христианском «символе веры»), она по сути своей отлична от философии, в том числе, и от религиозной философии. В пределах теологии как таковой философское мышление подчинено гетерономным основаниям: разуму отводится служебная герменевтическая (истолковательная) роль, он принимает некритически и только разъясняет «слово божие». Теология авторитарна; в этом смысле она является отрицанием всякой автономной мысли, в том числе, философии. В латинской патристике и теологии складываются как бы два уровня: нижний уровень — философские размышления об абсолюте как о сущности, первопричине и цели всех вещей (то, что называл теологией ещё Аристотель — синоним «первой философии», или «метафизики»); верхний уровень — не постигаемые разумом «истины откровения». В эпоху схоластики эти два вида теологии получили обозначение «естественной» и «богооткровенной» соответственно. Частью естественной теологии является «вечная философия», например, геоцентрическая система Аристотеля; Альберт Великий и Фома Аквинский, зная о гелиоцентрической системе, считали правильным для обычных христиан верить в геоцентрическую, чтобы не подрывать авторитет Аристотеля и «вечной философии». (Правда, тогда не знали об эллиптической форме орбит планет, и практическое использование гелиоцентрической системы действительно бы только привело к ошибкам). Такая структура теологии наиболее характерна для традиционных католических доктрин. Протестантская теология иногда тяготела к отказу от понятия «естественная теология», но, например, Лютер был её сторонником. Некоторое сближение теологии и православного богословия достигнуто в XV веке благодаря трудам Николая Кузанского, который внедрил в практику теологии «негативную теологию» — апофатическое богословие, ранее после разделения церквей характерное почти исключительно для православного богословия. Но перенос акцента на запечатлённый в Священном Предании православной церкви мистико-аскетический опыт, особенно исихазма, определяет облик православного богословия и его кардинальные отличия от теологии: единое Предание не допускает существования никакой «вечной философии» и не позволяет ни «естественной теологии», ни библеистике вычлениться из богословия. В XIV в. разгорелись т. наз. паламитские споры, связанные с развитием исихазма, и представителями исихазма XIV века, признаваемыми в православии святыми, были Григорий Палама, Григорий Синаит, Николай Кавасила, Евфимий Тырновский, Киприан (митрополит Киевский), Сергий Радонежский, Стефан Пермский, Андрей Рублёв. Но учение Паламы об обожении не было воспринято на Руси, где церковь осталась приверженной обожению в трактовке отцов церкви греческой ветви патристики, поэтому в непаламитском смысле, в смысле Симеона Нового Богослова всех видных деятелей русского монашества, начиная с пречудного лекаря преподобного Антония Печерского, не только преподобных Сергия Радонежского и Нила Сорского, можно рассматривать как исихастов. Изучивший исихазм на Афоне Нил Сорский, опираясь на авторитет апостолов и отцов церкви, учивших «не делаяй да не яст» (Не трудящийся — да не ест), сблизил этическое учение русской церкви с часто ошибочно называемой «протестантской» трудовой этикой русского народа, основанной на связанных с глубоким уважением народа к «монархии» Бога-Отца ветхозаветных традициях, и не только требовал: «от праведных трудов своего рукоделия и работы дневную пищу и прочая нужныя потребы себе приобретаем», «излишних не подобает нам имети… ни желати то стяжати», — но он разъяснял и ту социальную неправду, какая скрывается за мирскими богатствами, жертвуемыми монастырям, особенно не вследствие истинного раскаяния, а в ожидании конца Света. Люди жертвуют «стяжаниа, иже по насилию от чюжих трудов собираема», и эта жертва «отнюдь несть нам на пользу». Не на пользу церкви, учил Нил, и некритическое отношение к любым литературным источникам, и стремление считать всё, что написано кем бы то ни было, учением церкви. Но и категорически неприемлющий казни, пытки и любые формы насилия и унижения человеческого достоинства в отношении не совершавших уголовные преступления еретиков Нил Сорский, и восхищавшийся испанской инквизицией Геннадий Новгородский, и считавший необходимым тщательное изучение её методов для принятия решения о возможности применения в Московском государстве некоторых из них Иосиф Волоцкий были согласны: несмотря на ожидания конца Старого Света в 1492 году и позднее первопричиной распространения ересей в конце 15—16 веках было отсутствие регулярного систематического непрерывного богословского образования.

Термины «богословие» и «теология» в русском языке

В русском языке первая буква «т» в слове «теология» подчёркивает заимствование через латынь, а не непосредственно из преимущественно используемого в православии древнегреческого. Термин «калька» подчёркивает, что в русском языке «теология», в отличие от «богословия», часто не рассматривается как перевод древнегреческого θεολογία. В традиции российского православия явно прослеживается устойчивая тенденция использовать в свой адрес только слово «богословие», но никак не «теология» … «ни один православный священник в России никогда не употребит по отношению к своей Церкви слово „теология“ — поскольку оно ассоциируется с латинством». Но русское богословие усердно отслеживало движение западной теологии, пользуясь с большою осторожностью и часто с великим умением её богатыми результатами для своих задач и целей. Основоположник русской религиозной философии И. В. Киреевский называет теологию (инославное богословие, в том числе, греко-католических церквей) «учёным (в негативном смысле) богословием».

Богословское образование

В раннем христианстве

В начале IV века создаются катехизические училища, в которых читали лекции по христианскому вероучению для готовящихся к крещению. Такие училища были в Александрии, в Палестине. Первым высшим учебным заведением для подготовки богословов стало Огласительное училище, где катехизация сочеталась с образованием, и помимо основ вероучения и богословия будущие миссионеры тщательно изучали философию, логику, риторику, математику, географию, астрономию, естественные науки, искусства. «Наш Педагог есть святой Бог Иисус, Слово (Логос), ведущее всё человечество, и Сам Человеколюбивый Бог есть [наш] Педагог».

В Средние века

В 988 году в Каире при мечети Аль-Азхар (сокращение от «Аль-Джами аль-Азхар» — «Светозарнейшая (араб. الزهرة‎‎ — также одно из имён Фатимы) Соборная мечеть») Фатимидами основывается Университет Аль-Азхар — старейшая, на сегодняшний день, мусульманская духовная академия-университет. Исламские университеты были образцами для начавших обучение студентов обычно при храмах, но также и для дававших частные уроки (уроки Абеляра Элоизе) первых западных теологов на континенте (например, воскресившего термин «теология» Абеляра).

После начального периода становления университетов в средневековой Европе к XIII—XIV веку типичный университет включал четыре факультета: «младший» (свободных наук (свободных искусств)) и три «старших»: юридический, медицинский и богословский. Эта структура сохранялась в течение долгого времени (в некоторых университетах и поныне).

В России

В отличие от Запада, для преподавания богословия в средневековой Руси образцами служили школы Византии (например, Константинопольский университет) и Болгарии и, возможно, Англии и Ирландии.

Вначале в русских землях существовали школы начального обучения — дьяковские, с учителем псаломщиком, а также школы при храмах и монастырях, где учили чтению, письму, счету, церковному пению. 2-я пол. XVI в. является временем бурного развития протестантантских (кальвинистских, арианских, социнианских и т. д.) и католических школ на западнорусских землях (первые иезуитские коллегии появились в Вильно и Ярослав(л)е (Галицком) в 1570 и 1571), причём ввиду отсутствия православного богословского образования православные шляхтичи и богатые русские охотно отдавали детей в эти школы, особенно в иезуитские коллегии, где иезуиты обещали не заниматься прозелитизмом, но на практике оказалось, что многие выпускники или переходили в римокатоличество, или становились сторонниками унии, хотя многие известны и как ревнители православия (Например, Хмельницкий). Острожская славяно-греко-латинская школа, основанная в 1576 г. князем Константином Острожским как альтернатива инославному теологическому образованию, стала первой православной высшей школой в Восточной Европе. Первые Братские школы известны как вузы в 1585 г. при Львовском Успенском (Львовская братская школа) в центре Русского воеводства Польши и Виленском Троицком братствах. Именно эти вузы играли ведущую роль в образовательной системе православного богословия до появления Киево-Могилянской коллегии (1632). Братские школы были созданы также в Бресте (1591), Могилёве (1590—1592), при Рогатинском (1589), Городокском (1591), Перемышльском (1592), Комарнинском (1592), Бельском (1594), Люблинском (1594), Каменец-Подольском (90-е гг. XVI в.), Галичском (кон. XVI в.) братствах. На организацию этих братств и их школ оказывало непосредственное влияние Львовское братство, направлявшее учителей, выкупившее типографию первопечатника Ивана Фёдорова, снабжавшее другие братства и школы и все русские земли, в том числе, Русское государство, книгами из собственной типографии. В XVII в. число школ увеличилось: в 1609 г. существовала школа при Львовском Богоявленском братстве, в 1613 г. открылась школа при Минском Петропавловском 2-м братстве, в Киеве братская школа появилась в 1615 г. в год учреждения Киевского братства, в Луцке — в 1619/20 г. В нач. XVII в. возникли братские школы в Замостье, Холме, Виннице, Немирове, Пинске. Школы с начальным обучением стали организовываться и при небольших сельских или местечковых братствах. Между братствами существовало тесное сотрудничество, в том числе, в сфере образования. Так, вначале Львовское братство посылало в Вильно учителей и книги, воспитанники виленского училища (Сильвестр Коссов, Исаия Трофимович-Козловский) преподавали во Львове; в 20-х гг. XVII в. многие учителя уехали из Львова в Киев. Типичным явлением были временные учителя и ученики, не имевшие постоянного места преподавания или обучения. Судьба братских школ на западнорусских землях была различна. На протяжении всего времени своего существования важнейшим центром духовного просвещения оставалась киевская школа, после преобразования в коллегию оказавшаяся в сер. XVII в. в составе Московского государства. Однако большинство братских школ потеряли своё значение, упадок братского просвещения начался в сер. XVII в.. В кон. XVII — нач. XVIII в. многие братства под давлением католиков и униатов закрылись или приняли унию. До кон. XVIII — нач. XIX в. продолжали существование братства в Бресте, Бельске, Вильно, Минске, Заблудове (теперь Белостокское воеводство Польши), Пинске, Слуцке, Мозыре и др. городах и местечках, но школы при братствах, по-видимому, закрылись или преподавание в них было низведено на уровень начального обучения грамоте. Ставропигийский институт, всегда придерживавшийся, как и Львовское братство, русофильской ориентации, был ликвидирован после присоединения Львова к СССР за отказ профессуры от признания себя украинцами. Первой ставропигиальной духовной школой на Руси стала Киево-Могилянская Академия (называвшаяся первоначально коллегией), созданная митрополитом Петром Могилой (Петру Мовилэ) в Киеве в сер. XVII в. по образцу коллегий Общества Иисуса, до 1592 года отличавшихся полным отрицанием расизма, национализма и русофобии. Пётр устроил независимо от киево-братской школы высшее училище «для преподавания свободных наук на греческом, славянском и латинском языках» (1631) при Киевской лавре, но когда братчики признали его блюстителем и опекуном своей школы и подчинили её исключительно власти Константинопольского патриарха, которого представлял в Киеве Пётр, он объединил свою лаврскую школу с братской. Первым ректором стал впоследствии первый русский доктор богословия Исаия Трофимович-Козловский. В 17 в. К.-М. а. имела 8 классов, делившихся на младшее (4 класса), среднее (2 класса) и старшее (2 класса) отделения. Продолжительность обучения в академии доходила до 12 лет. В коллегии преподавались: славянские, греческий, латинский и польский языки, грамматика, риторика, пиитика (поэзия), философия, арифметика, геометрия, астрономия, музыка, богословие. В младших и средних отделениях учащиеся назывались учениками (спудеями), преподаватели — учителями (дидаскалами); в двух старших отделениях — студентами и профессорами. Преподавание велось главным образом на латыни, церковнославянский язык использовался, в основном, только при богослужении. Ввиду отсутствия единого живого языка русских (старобелорусский язык не был уже живым и не был в ходу в Черниговско-Северской земле, присоединённой к Украине только в Смуту) в этой же коллегии по предложению А. Киселя на основе синтаксиса черниговско-курского диалекта был впоследствии разработан российский (нынешний русский) литературный язык и для преподавания богословия и свободных наук и, как предлагал Кисель, как перспективный единый государственный язык Московского государства и Речи Посполитой. План Киселя избрать московского государя королём Речи Посполитой — вассалом римского папы — в соответствии с православным принципом Симфонии означал пусть расплывчатую и широкую, но некую новую унию. Развитие всей этой многоконфессиональной и межконфессиональной учёности вначале не приветствовалось Московским государством, на границе которого в результате с конца 16 века стали не только крестить иудеев, но и проводить новое крещение вообще всех въезжающих из Речи Посполитой, хотя, например, обычно даже римокатоликам, как исповедующим наиболее близкую, халкидонскую веру, достаточно причащения. Положение кардинально изменилось только после присоединения Украины к России и введения в едином государстве патриархом Никоном нового единого обряда, основой которого стал обряд западнорусской церкви, что подняло авторитет западнорусских православных богословов, способных успешно спорить со старообрядцами разных направлений.

Таким образом, в России богословие исторически развивалось в рамках религиозных учебных заведений (духовных семинарий и академий), где преподавалось вместе с рядом прикладных дисциплин (устав, апологетика, церковное пение, пастырское богословие), в отличие от стран Запада, где теология всегда оставалась частью университетского образования, и на теологических факультетах многих университетов до сих пор остаются практические специализации для подготовки священников. По образцу западных университетов, сочетавших светское и духовное образование, после присоединения Украины в едином Московском государстве действовала только преобразованная позднее в Московскую духовную академию основанная по инициативе Симеона Полоцкого Славяно-греко-латинская академия (до реформ Платона (Левшина) в конце XVIII века — Славяно-Латинская, а во времена М. В. Ломоносова — Спасские школы). По уставу заведение называлось Гуманитарной академией Российского православного царства, во главе стояли греки братья Иоанникий и Софроний Лихуды — выпускники Падуанского университета. Академия должна была давать общее гуманитарное образование, изучались «семена мудрости» — науки духовные и гражданские, «начиная от грамматики, пиитики, риторики, диалектики, философии разумительной, естественной, нравной даже до богословия» — то есть, весь цикл школы от низших классов до высших. Предполагалось, что училище будет открыто для всех, независимо от социального положения. Учились от детей князей Одоевских до детей холопов, не говоря уже о свободных, в том числе, среди учащихся были М. В. Ломоносов, Л. Ф. Магницкий, В. К. Тредиаковский, П. В. Постников и др. По уставу в будущем, за исключением знати, только выпускники школы могли занимать государственные должности. Академия должна была получить широкую автономию — согласно уставу профессора и учащиеся подчинялись собственной юрисдикции. Но в 1694 году Лихуды были отстранены от преподавания в академии по предложению в своё время направившего их патриарха Досифея Иерусалимского, так как православное духовенство опасалось, как бы академия, куда Лихуды принимали на работу теологов, не стала проводником ересей, и, действительно, под влиянием теологии и схоластики её духовные лица поначалу вмешивались в светские дела и проводили экспертизу «на православие».

В 1724 г. лейб-медик Блюментрост, впоследствии первый попечитель Московского университета, представил по указанию Петра в Сенат регламент устройства в России высшего учебного учреждения — Академии наук и при ней университета и гимназии. Предполагалось, что в университете будут три факультета: юридический, медицинский и философский, на которых должны читаться лекции по математическим и гуманитарным наукам, а богословский факультет, в отличие от всех известных тогда университетов, не предусматривался. Сенат это утвердил. Проект об Учреждении Московского университета, утверждённый Елизаветой Петровной в 1755 году, также явно исключал богословие из основной структуры университета:

§ 4. Хотя во всяком Университете кроме философских наук и юриспруденции должно такожде предлагаемы быть богословские знания, однако попечение о богословии справедливо оставляется святейшему Синоду.

В результате в XVIII веке Академический университет в Санкт-Петербурге и Московский университет отличались от всех остальных во всём мире тем, что в них не было богословского факультета (кафедра богословия в Московском появилась в 1819 году). Это стало особенностью всех, кроме Дерптского, теологический факультет которого готовил лютеранское духовенство, университетов Российской империи. После раздела Польши в юрисдикции России был также Виленский университет с теологическим факультетом, но при его закрытии в результате восстания 1830 года теологический факультет был преобразован в Римско-католическую духовную семинарию и затем переведён в Петербург. Одновременно c Виленским был закрыт и основанный Александром в 1817 году Варшавский университет с теологическим факультетом. Этот университет и его теологический факультет возобновили свою деятельность только в 1869 году. До революции структура богословского образования России включала в себя духовные училища, семинарии, академии (последние только в начале ХIХ века стали продолжением семинарского образования), в университетах России православных богословских факультетов не было. Но многие высокообразованные богословы преподавали светские дисциплины на различных кафедрах, в том числе, на кафедрах нравственных и политических наук. С начала XIX века в университетах появились кафедры богословия, всеобщей церковной истории, русской церковной истории, канонического права, которые чаще всего возглавляли священнослужители — кандидаты, магистры и доктора богословия, церковной истории и церковного права. Однако в XIX веке взаимодействие духовной и светской высших школ оставалось весьма ограниченным. А. И. Герцен в своих воспоминаниях отмечал, что в Московском университете только выпускники богословских школ хорошо и правильно понимали философию. Для предотвращения правильного понимания и распространения зарубежных философских учений в России согласно уставу 1884 года, отменённому в 1904 году, способные научить хорошо понимающих философию богословов производству взрывчатых веществ выпускники гимназий и реальных училищ не могли поступать в духовные семинарии, а обучавшиеся в духовных семинариях — в университеты, кроме филологических факультетов, лишь к концу XIX века отличникам семинарий разрешили поступать в Варшавский (уже в 1886 — на историко-филологический и физико-математический факультеты), Томский и Юрьевский университеты. Но многие видные деятели науки, естествознания, медицины России всё же учились в духовных школах (например, профессора П. Н. Кудрявцев, П. А. Некрасов, члены-корреспонденты Академии наук Н. Я. Бичурин, А. А. Воскресенский, В. В. Болотов, академики М. М. Сперанский, В. О. Ключевский, И. П. Павлов, А. А. Ухтомский и др.). Православное богословие оказало большое влияние на развитие Московской математической школы. Но православная традиция показывает, что несмотря на пользу преподавания богословия в вузах как факультативного предмета светские учебные заведения не могут готовить православных богословов. После того, как в XVII веке сформировалась так называемая «киевская ученость», на базе которой возникли духовные академии и семинарии, даже эти учебные заведения с самого начала жили замкнутой жизнью, оторванной от церковной действительности. Противостояние между монастырями и духовными школами можно проследить на протяжении всего синодального периода. Сложились две богословские традиции, два подхода к духовной жизни. Монастыри продолжали жить наследием Древней Церкви и Византии; основными источниками оставались творения Отцов Восточной Церкви; упор делался на практическое освоение святоотеческого наследия, а не на теоретическое обоснование истин христианской веры. В духовных школах, напротив, было сильно влияние сначала католической схоластики (XVII—XVIII века), а затем и протестантского рационализма (XIX век); преподаватели и студенты увлекались модными западными философскими течениями. К началу XX века две стороны перестали не только понимать, но и слышать друг друга: они говорили на разных языках, пользовались разным понятийным аппаратом, апеллировали к разным авторитетам. За время советской власти в России было уничтожено преподавание богословия и церковной истории в светских высших учебных заведениях. Но сейчас появилась светская богословская специальность под названием «теология». В МГУ открыта кафедра церковной истории. Для специальности «Филология» была введена теологическая специализация с присвоением квалификации: «Филолог со знанием основ теологии». Были введены специализация «Церковное шитье» для специальности «Декоративно-прикладное искусство и народные промыслы», специализация «Иконопись» по специальности «Живопись», а также обсуждается введение специализации «Регентование» по специальности «Хоровое дирижирование».

Современность

Ислам

Университет Аль-Азхар послужил образцом для университетов на Европейском континенте. В 1961 году университет был реорганизован Насером, добавившим ряд светских факультетов (административного управления, медицины, сельского хозяйства и пр.). Всего в высшем учебном заведении работает около 50 факультетов. Университет ставит одной из своих главных задач воспитание молодых мусульман в духе толерантности и терпимости. Преподаватели университета, в котором все дисциплины изучаются в соответствии с одним из мазхабов суннитов, и преподаватели Эр-Риядского университета, где изучается новая религия без мазхабов , учат шакирдов и в медресе России. В исламе нет чёткой грани между духовенством и мирянами.

Христианство

Широко распространён взгляд на теологию (хотя теологическое образование может и не включать изучение церковно-практических дисциплин и не готовить для пастырского служения) и особенно на богословие как на профессиональное образование для христианского духовенства (клира). Такой взгляд, к примеру, был использован в качестве обоснования для включения теологии в список изучаемых дисциплин Берлинского университета в 1810 году.

Германия

В Германии теологические факультеты государственных университетов обычно привязаны к конкретной религии (римско-католической, протестантской или исламу) и имеют соответствующие степени и должности. (Например, в Тюбингенском университете — три (католический, протестантский, исламский), а в Боннском университете — два теологических факультета (католический и протестантский)). При этом основной целью теологического обучения является академическое образование духовенства и школьных учителей. Теологические факультеты существовали и в бывшей Германской Демократической республике.

Франция

Во Франции в соответствии с Конституцией, отделяющей церковь от государства, в государственных университетах теологические факультеты, вообще говоря, теоретически существовать не могут, однако на практике после присоединения ранее принадлежавшего Германии региона Эльзас-Лотарингия (Эльзас-Мозель по названию департаментов Верхний Рейн, Нижний Рейн, Мозель) к Франции в результате первой мировой войны и ликвидации Эльзасской Советской республики теологические факультеты и факультет религиозной педагогики государственных вузов сохранились в регионе Эльзас-Лотарингия, чтобы не ухудшать положение населения — причём католические ещё и на основании продления Францией касающихся их международных соглашений между Германией и Ватиканом, а протестантские — чтобы не осуществлять дискриминацию протестантов Эльзаса по сравнению с католиками и в соответствии с используемыми только в этом регионе Франции положениями Кодекса Наполеона 1801 года, согласно которому римско-католической, лютеранской и кальвинистской церквям, а также иудейским синагогам, предоставляются субсидии, а обучение в религиозном духе в государственных учебных заведениях возможно для всех этих конфессий. Французский закон 1905 года о практических мерах по отделению религии от государства здесь не действует, более того, возникают дискуссии по поводу расширения списка поддерживаемых конфессий. Закон Франции от 18 марта 1880 г. запрещает частным высшим образовательным учреждениях называться Университетами. Поэтому Католические вузы на остальной территории Франции — негосударственные и называются институтами. Католическая церковь — единственная во Франции, которая создала многопредметные образовательные структуры такой величины, как католические Институты (согласно закону 2001 года они имеют особый статус общественно полезных организаций Французской республики). У других конфессий существуют образовательные структуры, подобные неприсоединённым католическим факультетам, но значительно меньшей величины. Главной особенностью организации католических Институтов во Франции является то, что теологию (все её специальности) изучает только приблизительно четверть из более чем 20 000 студентов католических Институтов Франции, для поступления на теологические специальности нет необходимости иметь церковный сан, и выпускники принимать его не обязаны (аналогичные правила для обучающихся в духовных школах в Российской империи действовали ещё ранее, с 1869 года), и католические институты сочетают чисто теологическое образование с различными направлениями нерелигиозного образования либо на факультетах свободных наук, урегулированных Законом от 1875 г., либо в высших школах, функционирующих в соответствии с профильным законодательством в их сферах деятельности (сельскохозяйственное, художественное, техническое образование, и т. д.). Но государственные экзамены по всем нетеологическим специальностям выпускники сдают профессорам государственных университетов, без этого их дипломы вообще недействительны, поэтому католическим институтам трудно конкурировать с государственной системой высшего образования. Впрочем, католические институты получают государственные субсидии на нетеологическое образование наравне с государственными вузами. При характеристике католических Институтов следует отметить разнообразие учреждений, присоединённых к ним. Можно составить довольно точное представление о деятельности католических Институтов, представив концентрические круги, центром которых являлся бы факультет(ы) теологии, оказывающий(е) влияние на другие образовательные и культурные (например, в составе Парижского католического института есть музей «Библия и Святая земля» и музей французского изобретателя радио Э. Бранли) структуры с различной интенсивностью в зависимости от удаленности их от центра. Близкие к центру этой модели факультеты свободных наук ещё испытывают влияние теологии. Напротив, для многочисленных негуманитарных учреждений и школ, иногда децентрализованных географически, присоединение к этой концентрической модели является данью воспоминаниям об их истоках, осуществляется только благодаря устанавливаемой уставом представленности католического Института в их Административном совете. Речь идет об учреждениях технического образования, о школах коммерции, инженерных школах, образовательных учреждениях в области сельского хозяйства, которых насчитываются десятки на каждый католический Институт. Каждое частное образовательное учреждение, присоединённое к католическому Институту, регулируется нормами об образовании в той области, к которой оно имеет отношение (техническое, сельскохозяйственное, парамедицинское образовательное учреждение и пр.) Католические Институты, не составляя однородную совокупность, объединяют значительное количество достаточно разнообразных структур, при этом каждый из пяти Институтов Франции полностью автономен и регулируется в рамках французского законодательства каноническим правом, а также своими собственными правилами организации и функционирования. Каждый Институт связан с епархиями, которые ему направляют, по крайней мере, в принципе, своих студентов. Архиепископы и учредители, объединённые в ассоциацию или в Высший совет, гарантируют сохранение основной цели учреждения, которое они контролируют.

Различные канонические дисциплины (каноническое право, философия, социология) могут преподаваться на отдельных факультетах или в независимых школах, или же они могут быть объединены в единый факультет теологии. В Париже и в Тулузе, например, каноническое право преподаётся на специализированном факультете. Важной задачей факультетов теологии является, в соответствии с каноническим законодательством, научное теологическое образование священников и тех, кто готовится к исполнению пасторских функций. Но поступление на католические теологические факультеты не является обязательным условием, чтобы стать священником (священники получают теологическое образование, главным образом, не в Католических институтах, а в семинариях, хотя и семинаристы, если это географически доступно, могут посещать лекции). Курсы Католических институтов часто изучаются не только семинаристами католических семинарий, но, например, некоторые из них требует от своих семинаристов и православная Русская духовная семинария во Франции. Поскольку семинария имеет соглашение с государственным Университетом Париж — Сорбонна, где читаются светские дисциплины, её выпускники наряду с церковным дипломом получают и диплом магистра философии Сорбонны. Среди выпускников Сорбонны были Альберт Великий, Фома Аквинский, Раймунд Луллий, Роджер Бэкон, Иоанн Дунс Скот, Вильям Оккам, Эразм Роттердамский, Клод Бернар, Пьер Тейяр де Шарден, М. В. Остроградский, Н. С. Гумилёв, М. И. Цветаева и многие другие. Русская семинария во Франции является единственным высшим учебным заведением Русской православной церкви в Западной Европе, а также единственным подобным учебным заведением РПЦ за пределами её канонической территории, отвечающим требованиям Болонского процесса. Срок обучения составляет 3 года бакалавриата, 2 года в магистратуре. Таким образом, в отличие от католических семинарий Франции, Русская духовная семинария является своеобразным аналогом православного богословского факультета Парижского Католического института. Факультеты теологии осуществляют подготовку для получения канонических степеней бакалавров, лиценциатов, «мэтриз», докторатов, но могут также предложить студентам и собственные (негосударственные) дипломы. Факультеты теологии дополнительно принимают большое количество так называемых вольных слушателей, которые стремятся получить образование без какой-либо другой цели, кроме как для углубления личных познаний и в обеспечение личных исследований. Факультеты теологии готовят также и к государственным дипломам. Для этой цели они заключают соглашения о приеме экзаменов с публичными (государственными) университетами на условиях, определённых Законом от 1971 г. Например, у факультетов теологии Католических институтов Анжера и Парижа имеются такие соглашения с государственными университетами.

Католические Институты играют важную роль в педагогической и духовной подготовке преподавателей системы негосударственного школьного образования. Некоторые педагогические институты, ответственные за подготовку учителей начальной школы, были длительное время присоединены к ним. Сегодня эта роль оказалась поставленной под сомнение вследствие новых правил, регулирующих подготовку магистров системы частного образования. Но за католическими институтами остаётся непрерывное образование преподавателей частных католических школ, так же как и их духовное образование.

Англосаксонские страны

В Великобритании и США ряд известных колледжей и университетов был основан специально для обучения христианского духовенства, например, Оксфордский университет (Начало школьной деятельности в Оксфорде относится к временам до Альфреда Великого, который выступал арбитром в спорах между его богословами), Кембриджский университет, Гарвардский, Джорджтаунский, Бостонский, Йельский и Принстонский университеты.

Эстония

Согласно Уставу Теологического факультета Тартуского университета от 24 ноября 2000 г., Теологический факультет является академической единицей в структуре Тартуского университета. Цель Теологического факультета состоит в реализации образования в рамках трёх уровней: бакалавр, магистр и доктор. Задачами Теологического факультета являются: организация и реализация образовательного процесса и научно-исследовательских работ в области евангельской (протестантской) теологии. В то же время факультет является общим для ряда конфессий и не подчинён никакой церкви и не требует их признания при сотрудничестве с ними. Направление узкоспециализированного профессионального религиозного образования (духовного образования) как подготовки священнослужителей осталось в компетенции Пасторской семинарии Лютеранской церкви и соответствующих образовательных учреждений других церквей. Студенты Факультета могут получить квалификацию преподавателя религиозного образования после прохождения соответствующих модулей изучения. Теологический факультет в Университете города Тарту был при его открытии в 1632 г. шведским королём Густавом II Адольфом. Тогда университет носил название — Академия Густавиана. Данная школа, изучавшая религию и готовившая священников и богословов, просуществовала в Тарту 24 года, пока не переехала в Ревель (ныне — Таллин), где и была закрыта в 1665 году. Рабочим языком был латинский. Попытки возобновить работу школы богословия сначала в Тарту, затем в Пярну (где она и была расформирована окончательно) в конце XVII-века -начале XVIII-го века завершились неудачей: немецкое дворянство и городское население северной Прибалтики отказались выполнять шведские распоряжения, перейдя на службу российской короне. Но попечители академии остались верны Швеции. В музее истории Тартуского университета имеется адресованное русскому царю Петру Первому письмо-ответ совета попечителей Академии Густавианы, в котором совет отказывается восстановить деятельность академии, несмотря на предложение царя. В течение периода с 1802 года, когда университет был восстановлен Александром Первым, по 1918 г. теологический факультет Императорского университета Тарту (Kaiserliche Universität zu Dorpat) осуществлял подготовку лютеранских пасторов не только для священнической деятельности в Эстонии, но и для лютеранских конгрегаций в целом по Российской империи. Труды профессора Феодосия Харнака, его сына, выпускника университета Адольфа Гарнака в области практического богословия сделали теологический факультет Тартуского университета известным во всём лютеранском мире. Учреждение Эстонского национального университета в 1919 г. привело к реорганизации теологического факультета, который стал школой эстонской, а не немецкоязычной и русскоязычной, как ранее, теологической мысли и нового поколения эстонских пасторов. Перспективные тенденции были прерваны в 1940 г., когда советскими властями факультет был закрыт. Вопрос о возобновлении функционирования теологического факультета был поднят в 1991 г., вскоре после объявления о восстановлении независимой Эстонской Республики. В первое время на факультете, возобновившем свою работу, были открыты три кафедры: кафедра Ветхого Завета, кафедра Нового Завета, кафедра сравнительной теологии. В сентябре 1991 г. был проведён набор первых 32 студентов.

Финляндия

Третьей в Швеции после Упсальской и Дерптской академий стала открытая в 1640 году Королевская академия Або. После пожара в Або (Турку) в 1827 году она была переведена в Гельсингфорс и преобразована в Гельсингфорсский университет имени Александра I, где сохранился лютеранский теологический факультет. (Финляндия не была частью Российской империи, а находилась в личной унии — российский император был её великим князем, и примерные Уставы российских университетов не использовались, да и в самой империи существовал теологический факультет Дерптского (Юрьевского) университета). В современной Финляндии, где православие является одной из государственных религий, православных священников готовит отделение православного богословия школы теологии философского факультета (государственного) Университета Восточной Финляндии, а православная семинария выпускает церковнослужителей.

Польша

Хотя в большинстве европейских государств отсутствуют официальные государственные образовательные стандарты по теологии, в Польше такой стандарт действует. Он был выработан на основании рекомендаций Католической церкви. Польская православная церковь и другие конфессии адаптируют его для своих нужд. Православное богословское образование в Польше осуществляется кафедрой православного богословия в Белостокском университете, Христианской богословской академией в Варшаве и Варшавской духовной семинарией. Кафедра Православного Богословия была открыта в Белостокском университете 5 марта 1999 года. Она является межфакультетской, напрямую подчинённой ректору. Руководитель кафедры — имеющий звание профессора Его Блаженство Митрополит Варшавский и всея Польши Савва. На кафедру могут поступать успешно закончившие курс магистратуры гуманитарных факультетов. Выпускники кафедры получают дополнительную квалификацию, аналогичную второму высшему образованию, и, таким образом, имеют большие возможности трудоустройства. Деятельность кафедры ориентирована, прежде всего, на подготовку преподавателей закона Божия в средней школе для освещения учения Православной Церкви. В настоящее время рассматривается перспектива преобразования кафедры в православный богословский факультет. В связи с этим кафедра заинтересована в сотрудничестве с Русской Православной Церковью. Христианская богословская академия в Варшаве является наследницей отделения евангелической теологии и курсов православного богословия, действовавших в Варшавском университете в период между первой и второй мировыми войнами. Коммунисты после прихода к власти не дали разрешения возобновить деятельность курсов православного богословия. Отдел евангелической теологии в 1954 году был выведен из состава Варшавского университета и преобразован в Христианскую богословскую академию, которая первоначально состояла из двух секций: евангелической и старокатолической. В 1957 году в Академии была открыта и секция православного богословия. При этом не происходит никакое смешение вер, так как объединены только хозяйственные службы, бухгалтерия, кафедры филологии, общеобразовательных дисциплин, первой помощи и т. д. Ректорами Академии могут избираться представители разных конфессий. В настоящее время ректором Академии является православный архиепископ Вроцлавский и Щецинский Иеремия. Христианская богословская академия в Варшаве является поликонфессиональным высшим учебным заведением, подчиняющимся министерству народного образования Польши. Академия выдаёт дипломы государственного образца и присваивает учёные степени. Студенты Академии получают квалификацию в области теологии и педагогики. Выпускники Академии трудятся не только как пастыри различных христианских конфессий, но и как специалисты в области религии в гражданских учреждениях, социальные работники и педагоги. В Академию принимаются выпускники средних школ. Возможна дневная и заочная формы обучения. Сегодня в Академии обучение ведется по следующим специальностям: 1. Теология (по направлениям: евангелическая теология, старокатолическая теология, православная теология). Срок обучения 5 лет. Выпускники получают диплом магистра. 2. Педагогика (направления: школьная педагогика, социальная работа в общественных организациях, межкультурная педагогика и педагогика взрослых). Срок обучения 3 года. Выпускники получают диплом лицентиата (бакалавра). 3. Обучение второй ступени по специальности теология (направление: педагогика религии). Срок обучения 2 года. Выпускники получают диплом магистра. На вторую ступень обучения принимаются выпускники высших учебных заведений или духовных семинарий Евангелической, Старокатолической и Православной Церквей, выдающих диплом лицентиата (бакалавра). Варшавская духовная семинария является учебным заведением Польской Православной Церкви. Её задача — подготовка кандидатов в священный сан. Срок обучения в семинарии — 3 года. Выпускники семинарии получают признаваемый государством диплом лицентиата (бакалавра), и могут поступать в Христианскую богословскую академию на третий курс.

Южная Европа

Киево-Могилянская академия стала фактически первым высшим богословским учебным заведением в православном мире. И потому не удивительно, что она оказала определяющее влияние на развитие богословского образования не только на Украине, в России и в Беларуси, но и в других православных странах. В 1641 году митрополит Петр (Мовилэ) основывает при монастыре «Трех Святителей» в Яссы школу по образцу Киевской коллегии. Сначала ею руководит Сороний Почацкий, бывший воспитанник и ректор Киево-Могилянской коллегии, прибывший по приглашению господаря Василия Лупу в Молдавское княжество (Русовлахию) с группой преподавателей и запасом учебной литературы. После преобразования Киевской коллегии в Академию Карловацкий митрополит Моисей Петрович писал Петру Великому: «Не материальные блага испрашиваю, а духовные. Не денег требую, а помощи в просвещении, оружия душам нашим. Будь нам вторым Моисеем и избавь нас из Египта незнаний!». В феврале 1724 года Петром был издан указ «О направлении из Св. Синода в Сербию для обучения тамошнего народа детей латинского и словенского диалектов двух учителей». Однако при жизни Петра осуществить просветительские планы не удалось, и первый русский учитель, Максим Терентьевич Суворов, прибыл на Балканы уже в правление Екатерины I, в августе 1725 года. За 12 лет он подготовил сотни священников. В 1733 году Киевский митрополит Рафаил Заборовский по просьбе нового Карловацкого митрополита Викентия Иоанновича направил к сербам группу киевских учителей, которые открыли в Сремских Карловцах школу. Её ректором стал Эммануил Козачинский (впоследствии — архимандрит Михаил). Кроме того, выходцы с Балкан приезжали в Киев для получения образования. В списках студентов Киевской академии XVIII века встречаются также греки, молдаване, валахи и выходцы из Венгрии (жители современной Закарпатской Украины и соседних территорий нынешних Словакии, Румынии, Венгрии). Выпускники Киево-Могило-Заборовской Академии играли затем важную роль в церковной жизни у себя на родине. Так, например, окончившие её епископ Дионисий Новакович, архимандрит Иоанн Раич, Евстафий Склеретич стали наиболее известными сербскими церковными писателями XVIII века.

Балканы

В ходе национально-освободительной борьбы в XIX веке на Балканах было создано несколько национальных государств, в которых были воссозданы или вновь образованы автокефальные или с широкой степенью автономии Православные Церкви. Греция, Сербия, Болгария и Румыния в XIX веке столкнулись с проблемой качественной подготовки кандидатов в священство и создания системы высшего богословского образования. В результате все эти страны пошли по традиционному европейскому пути, создав богословские факультеты в составе государственных университетов. Первый такой факультет был создан в Греции. Независимость Греции была признана великими державами в 1830 году, а в 1837 году в Афинах был открыт университет, в составе которого было четыре факультета: богословский, юридический, медицинский и философский. С этого времени богословские факультеты являются неотъемлемой частью греческой системы высшего образования. Второй богословский факультет в Греции был открыт в 1942 году в Фессалоникийском университете. Не все выпускники принимают сан, и даже среди профессиональных богословов немало мирян. Поэтому всё большее значение приобретает подготовка священников в семинариях. Монашеская республика на горе Афон находится вне юрисдикции Элладской церкви — она, как и некоторые епархии Греции, подчиняется Вселенскому патриарху. Связь богословского образования Греции с монашеством и Элладской церкви, и Вселенского патриархата, в основном, осуществляется за счёт заочного образования насельников и насельниц монастырей на богословских факультетах. Примерно тем же путём пошли и другие государства на Балканах. Так, в Румынии были открыты богословские факультеты в Яссах (1860—1864 гг.); в Бухаресте (в 1881—1883 гг. основан как академия, в 1890—1948 гг. — в составе Бухарестского университета), при этом секуляризация богословского образования и перевод богослужения с церковнославянского языка на румынский в значительной степени подорвали восстановленную в Румынии Паисием Величковским исихастскую традицию. Основание богословских семинарий Румынии в Сокольском Монастыре в Яссах относится к 1804 году; в Сибиу — 1811 году (с 1943 — факультет университета); Араде — 1892 году; Бухаресте (епархиальная семинария) — 1834 году; Бузэу — 1836 году; Куртя-де-Арджеше — 1836 году; Рымнику-Вылча — 1837 году; Бухаресте («имени Митрополита Нифонта») — 1872 году. В Румынии сейчас действуют факультеты православного богословия в университетах городов Бухарест, Алба-Юлия, Арад, Бая-Маре, Клуж-Напока, Констанца, Крайова, Галац, Яссы, Орадя, Питешти, Сибиу, Тырговиште, Тимишоара. Ещё два православных богословских факультета (в Сербии и Болгарии) были открыты уже в ХХ веке благодаря эмиграции российских богословов, так как не было местных кадров. Кроме того, в состав королевства Югославия после первой мировой войны вошли Сремски Карловцы, где благодаря помощи русских богословов действовала Богословия (семинария), в значительной мере соответствовавшая стандартам высшей школы. Православный богословский факультет Белградского университета был создан в 1920 году, а богословский факультет Софийского университета начал работу в сентябре 1923 года. После прихода коммунистов к власти в Румынии в 1949 году церковь была отделена от системы светского образования (в странах «народной демократии» религия обычно не отделялась от государства, по крайней мере, в том виде, как это было в СССР), а богословский факультет был выведен из состава Бухарестского университета и преобразован в самостоятельный Богословский институт. Аналогичные решения были приняты и властями Болгарии и Югославии. В 1951 году решением Болгарского правительства богословский факультет был выведен из состава Софийского университета и преобразован в духовную академию имени святого Климента Охридского, которая являлась высшим церковным учебным заведением и не имела государственного признания. Но согласно разработанному при активном участии протоиерея Всеволода Шпиллера законодательству Болгарии церковь была признана культурообразующей и имеющей основополагающее значение в жизни народа. Церковь отделялась от государства, но, в то же время, получала от него поддержку. Все монастыри и храмы содержались за счёт государства. Более того, священникам разрешалось участвовать в жизни школ, в отличие от Румынии, где церковь не была отделена от государства, но категорически отделена от школы. Болгарские священники несмотря на провозглашённое отделение церкви от государства получали от него зарплату, как необходимые в воспитании и культурном образовании молодёжи и народа. Создавались совместные формы хранения святынь, музейных церковных ценностей и т. д. В ряде других стран — не только в Болгарии, но и в Венгрии и ГДР — государственные власти также осуществляли финансовое субсидирование религиозных объединений; в Польше выплачивалась зарплата всем священникам, осуществлявшим катехизацию детей в специальных пунктах (к концу 80-х гг. таких пунктов насчитывалось около 22 тысяч). В 1946 году начались попытки вывода Белградского богословского факультета из состава Белградского университета. Священный Синод Сербской православной церкви во главе с митрополитом Скопленским Иосифом решительно воспротивился этому процессу. Однако 15 февраля 1952 г. правительство Народной Республики Сербии по предложению министра-председателя Совета по образованию, науке и культуре М. Митровича приняло решение об упразднении Белградского богословского факультета как государственного учебного заведения, и уже на следующий день университетский совет образовал комиссию по ликвидации, осуществлённой 30 июня 1952 года. Бывший факультет стал самостоятельным высшим учебным заведением Сербской Православной Церкви. Но затем, после падения режимов «народной демократии» эти учебные заведения вновь стали теологическими факультетами университетов. Так, 9 января 2004 года правительство Сербии отменило решение от 15 февраля 1952 года об исключении богословского факультета из состава Белградского университета.

Современное богословие за пределами России

В средние века монополия на образование находилась в руках церкви, а само образование приняло преимущественно богословский характер. Теология была основным предметом и светской, в том числе высшей, школы. С тех пор по-прежнему за пределами России к богословию относятся как к гуманитарной дисциплине наравне с философией (например, в Оксфорде есть специализация «Философия и теология»). Некоторые университеты из числа традиционно входящих в десятку лучших естественнонаучных школ мира (Гарвард, Принстон) имеют факультеты и присуждают степени по теологии.

Широко известно, что богословами были Исаак Ньютон (1643—1727) и Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646—1716), а целый ряд известных западных естествоиспытателей, изобретателей, философов, историков, писателей, политиков, деятелей искусства и даже актёров нового времени имели теологическое образование, например: Исаак Барроу (1630—1677), Бартоломеу де Гусман (1685—1724), Леопольд Моцарт (1719—1787), Ральф Уолдо Эмерсон (1803—1882), Чарльз Дарвин (1809—1882), Грегор Мендель (1822—1884), Эдвин Эбботт Эбботт (1838—1926), Генри Джеймс (1843—1916), Альберт Швейцер (1875—1965), Пьер Тейяр де Шарден (1881—1955), Уолтер Онг (1912—2003), Алан Уилсон Уотс (1915—1973), Перл Бэйли (1918—1990), Мартин Лютер Кинг (1929—1968), Рудольф Зимек (1954—) и другие.

Тем не менее, как объяснял ученик и друг Дарвина К. А. Тимирязев, в развитии биологии именно научный прием «оказался способным к разрешению самых сложных проблем, перед которыми беспомощно остановилась поэтическая интуиция теолога и самая тонкая диалектика метафизика».

Богословие в странах СНГ

Высшая аттестационная комиссия Украины внесла богословие в список специальностей, по которым проводится защита диссертаций на соискание учёных степеней. Кабинет министров пока не утвердил это решение. В Азербайджане в Бакинском государственном университете осуществляется подготовка магистров по специальности «Теология». В Армении в Ереванском государственном университете функционирует богословский факультет, где ведётся преподавание богословских дисциплин. В Белоруссии в Белорусском государственном университете действует Институт теологии имени свв. Мефодия и Кирилла.

Специальность «теология» в современной России

В современной российской системе светского образования предпринята попытка дать следующее определение теологии, разработанное при участии Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета: «Теология — это комплекс наук, которые изучают историю вероучений и институционных форм религиозной жизни, религиозное культурное наследие (религиозное искусство, памятники религиозной письменности, религиозное образование и научно-исследовательскую деятельность), традиционное для религии право, археологические памятники истории религий, историю и современное состояние взаимоотношений между различными религиозными учениями и религиозными организациями. Предметом теологии являются накопленные в течение длительного исторического срока религиозный опыт, памятники религиозной культуры, а также интеллектуальное и духовное богатство», при этом в государственных вузах в число дисциплин христианской теологии входят в том числе догматическое и литургическое богословие. По мнению религиоведа Марианны Шахнович такое определение теологии противоречит многолетней богословской традиции и содержит, скорее, характеристику проблемного поля религиоведческой науки.

Противники добавления теологии в программу российских университетов указывают на существенную разницу между образовательными структурами России и Запада: «в отличие от России, в других странах — участницах Болонского соглашения нет системы государственной аттестации, а учёные степени присуждаются конкретным университетом или иным учебным заведением», что позволяет тем странам Запада, где религия отделена от государства, как сказано в одном из решений Верховного суда США, «для предотвращения разложения власти и деградации религии», избежать неконституционного признания системы религиозных догматов на государственном уровне.

Согласно Приказу № 1010 от 06.04.2000 Министерства образования и науки Российской Федерации, специальность 520200 «Теология» была расположена в разделе 520000 «Гуманитарные и социально-экономические науки» Перечня направлений подготовки и специальностей высшего профессионального образования (приложение № 2).

В последующем, после принятия Приказа Минобрнауки России «Об утверждении и введении в действие федеральных государственных образовательных стандартов высшего профессионального образования», специальность Теология (квалификация (степень) «магистр» и «бакалавр») должна была быть изменена на № 033400 того же раздела вложения.

17 января 2011 года министр образования и науки России А. А. Фурсенко издал Приказ № 49 «Об утверждении и введении в действие федерального государственного образовательного стандарта высшего профессионального образования по направлению подготовки 033400 Теология (квалификация (степень) „магистр“)». В России 36 вузов, в том числе 21 государственный, сегодня выдают дипломы бакалавров и магистров теологии. Согласно стандарту «образование специалистов теологии не преследует цели подготовки священнослужителей». Но аккредитованные Министерством образования и науки духовные школы Русской православной церкви помимо богословского диплома об окончании семинарии церковного образца выдают дипломы «бакалавра теологии» государственного образца, так как в курсе «Сравнительное богословие» они изучают и основы других религий.

В современной России теология долгое время не входила в государственный перечень научных специальностей. Представители православия и других конфессий добивались её включения в этот перечень, против чего выступали министр образования А. Фурсенко, эксперты ВАКа, некоторые академики Российской академии наук и часть научной общественности (см. Письмо десяти академиков). В феврале 2008 года 225 докторов и кандидатов наук выступило за официальное признание теологии отдельной отраслью науки, на что в марте того же года последовала негативная реакция СМИ и части научного сообщества. В поддержку признания в России на государственном уровне теологических дипломов, кандидатских и докторских диссертаций в декабре 2010 года выступил ряд профессоров известных немецких университетов.

Теология как «учение о Боге», то есть, дисциплина, связанная с религиозной философией, не входила в российскую номенклатуру специальностей научных работников; диссертации по вопросам теологии представляются к защите по научной специальности 09.00.13 — «Религиоведение, философская антропология, философия культуры». Также Министерство образования и науки РФ предполагает, что вместо открытия научной специальности «Теология» в паспорт научной специальности «История» или же любой другой гуманитарной дисциплины будет заложена возможность защитить диссертацию духовного содержания.

С 1 сентября 2014 года в России вступил в силу приказ Министерства образования и науки РФ об утверждении федерального государственного образовательного стандарта высшего образования подготовки кадров высшей квалификации аспирантура) по направлению «теология». Направлению присвоен код 48.06.01. Но направленность (специальность научного работника) диссертации может быть либо по утверждённому государством списку, в котором "теологии" пока нет, либо по конфессиональному документу, можно и сочетать. Обучаться можно только в вузе или в научной организации и только христианской, исламской, буддийской или иудейской теологии какой-либо зарегистрированной в РФ конфессии, но не языческой, тенгрианской, шаманской, межконфессиональной, межпланетной, межгалактической, сектантской и т. д. теологии.

30 мая 2016 года приказом Министерства образование и науки Российской Федерации создан объединённый диссертационный совет Общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова и Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации «пo защите диссертаций на соискание учёной степени кандидата наук, на соискание учёной степени доктора наук Д 999.073.04 по научной специальности 26.00.01. — Теология (исторические науки, философские науки)».

Болонский процесс в РПЦ

По инициативе патриарха Кирилла в РПЦ начинается реформирование духовного образования. Преобразования нацелены на интеграцию российского духовного образования в европейское и отечественное образовательное и научное пространство. Главная цель реформы — это повышение уровня качества духовного образования России.

В соответствии с Болонским процессом духовное образование в РПЦ будет трёхуровневым:

• Первый уровень — это бакалавриат: 4 года (обязательных) и 1 год (пастырский и практический) обучения в Семинарии, итогом которого становится написание дипломной работы на соискание степени «Бакалавр богословия».
• Второй уровень — это магистратура: 2-годичная программа в духовных академиях, итогом которой становится написание магистерской диссертации на соискание степени «Магистр богословия».
• Третий уровень — это аспирантура: 3-годичная программа в духовных академиях, итогом которой становится написание кандидатской диссертации на соискание степени «Кандидат богословия» (в европейской классификации — «Доктор теологии I степени»).
• Особо отличившиеся кандидаты богословия могут продолжить заниматься богословскими дисциплинами в докторантуре при Общецерковной аспирантуре и докторантуре им. свв. Кирилла и Мефодия, а также в Славяно-Греко-Латинской Академии, и защитить докторскую диссертацию на соискание степени «Доктор богословия» (в европейской классификации — «Доктор теологии II степени» или «Doctor of Divinity»).

В 2010 году формирование трёхуровневого духовного образования, в соответствии с Болонским процессом, практически завершено пока только в двух высших учебных заведениях РПЦ на её канонической территории — в Ужгородской богословской академии им. свв. Кирилла и Мефодия и Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете в Москве.

Христианское богословие (теология)

Отрасли (дисциплины) богословия:

• Фундаментальное (теоретическое) или систематическое богословие:
  • триадология — учение о Святой Троице
  • ангелология — учение об ангелах
  • антропология — учение о человеке
  • хамартология — учение о грехе
  • понерология — учение о зле
  • христология — учение о природах и лице Иисуса Христа
  • сотериология — учение о спасении
  • экклезиология — учение о Церкви
  • иконология — учение об иконе
  • сакраментология — учение о таинствах
  • эсхатология — учение о последних судьбах мира
• Догматическое богословие (догматика) — системная интерпретация догматов вероучения
• Апологетическое богословие (апологетика) — обоснование вероучения с помощью рациональных средств
• Сравнительное богословие — компаративный анализ базового вероучения с основоположениями других религий
• Пастырское богословие:
  • литургика — теория и практика богослужения
  • гомилетика — теория и практика проповеднической деятельности
  • катехитика — первоначальное учение о вере
  • каноника — теория церковного права
• Нравственное богословие — учение Церкви о нравственном сознании и нравственном поведении человека
• Библейское богословие:
  • экзегетика — критическое объяснение или интерпретация библейских текстов
  • герменевтика — теория и методология истолкования религиозных источников
  • исагогика — раздел библеистики, предметом которого являются исторические источники религиозных текстов в авторском, культурном, хронологическом и других аспектах
• Историческое богословие:
  • церковная археология — история церкви, история Библии и её истолкований и др.
  • библейская история
  • история Древней Церкви
  • византология
  • история поместных церквей
  • история РПЦ

Исламское богословие

• Акыда — вероучение (у суннитов в соответствии с одним из мазхабов акыды)
• Фикх — исламское правоведение: знание шариата и мазхабов фикха
• Тарих — история Пророков
• Кыраат — корпус знаний о произношении Корана
• Таджвид — правила чтения Корана
• Хифз — заучивание Корана
• Ахляк — нравственное поведение
• Хадисоведение — знание хадисов, важным разделом является Израильят, исследующий традиции, обычаи, представления, унаследованные от иудеев и христиан; этот раздел связан и с тафсиром, специализирующиеся на этом разделе исламские учёные изучают христианское богословие. Известно, что уже Муавия был арбитром в спорах между христианскими богословами.
• Тафсир — толкование Корана
• Сарф — морфология арабского языка.

Калам, проблемное поле которого включает, в том числе, вопросы религиоведения и сравнительного богословия (российской специальности «теология»), хотя и изучается в медресе, не является частью исламской теологии (или богословия): термин «теология» в исламе не имеет никакого негативного оттенка ввиду широкого использования философии Аристотеля в исламском богословии и каламе (из-за этого до Альберта Великого учение Аристотеля обычно отвергалось католицизмом).

Отдельной дисциплиной, нацеленной на нравственное совершенствование и «очищение сердца», является тасаввуф. На Северном Кавказе главным обрядом подобной исихазму мистической практики мусульман — членов тарикатов — является зикр — ритуальное «поминание» Бога. В обоснование зикра ссылаются на Коран: «Вспоминайте Бога частым упоминанием» (33:41); «Вспоминайте же Меня, Я вспоминаю вас» (2:152). Зикр состоит обычно в многократном повторении определённых формул, как то: Аллах (Бог); Аллах хайй (Бог присножив); ля илаха илла-Ллах (Нет божества, кроме Бога); Аллах акбар (Бог превелик) и др. Чтобы не сбиться со счета при повторении формул, пользуются чётками. Зикр отправляется громким или тихим голосом, индивидуально или коллективно. С другой стороны, и сам зикр повлиял на российское имяславие («В горах Кавказа»).

В большинстве братств зикр сочетается с обрядом сама — или этот обряд рассматривается как форма зикра — «слушание» музыки, обычно коллективное, которое часто сопровождается распеванием Корана или мистических стихов. Некоторые братства к пению добавляют и танец. Наиболее ярко такую практику осуществляют мюриды из братства мавлавииййа, известные как «пляшущие дервиши».

В целом тарикаты Северного Кавказа выступают как чрезвычайно многоликое явление, в котором уживаются самые различные, порой противоречивые, социально-политические и духовно-нравственные ориентации: от превознесения бедности до благословения богатства, от анархического неприятия государства, связанного с историей вольных аулов, до активной его поддержки, от граничащей с индифферентизмом абсолютной веротерпимости и толерантности до усердного распространения Ислама исключительно силой оружия, от презрения к рациональному познанию до увлечения философским теоретизированием — причём одни и те же люди в одном и том же тарикате активно проповедуют разные истины и ведут себя в соответствии с ними в зависимости от внешних условий и внутреннего состояния тариката, поскольку всё это укладывается в основную доктрину «величайшей любви».

В поэтической форме эту доктрину выразил «величайший шейх» тарикатов Ибн Араби, описывая собственное преодоление состояния отчуждения, когда «я осуждал моего товарища, если его религия не была близкой к моей», и свою проповедь всеобщей любви, которая объемлет все религии:

Сердце мое приемлет всякий образ:
Оно и пастбище для газелей, и монастырь для монахов,
Храм для идолов и Кааба для паломников,
Скрижали Торы и свитки Корана.
Я исповедую любовь, и только любовь,

Она — моя религия и моя вера.

«Люди исповедуют разные верования о Боге, я же исповедую все их верования», — завещал своим последователям шейх.

В 2011—2013 годах государство выделяет свыше миллиарда рублей на развитие исламского образования с применением высоких технологий. Разработан государственный образовательный стандарт высшего образования «Исламская идеология».

Главными источниками исламского богословия являются Священное писание и Сунна, а шариата — только Коран и Сунна. Калам является частью исламской идеологии и не является частью исламского богословия.

См. также

► Богословие

Литература

научная

• Свящ. Владимир Шмалий [www.pravenc.ru/text/149559.html Богословие] // Православная энциклопедия. Том V: «Бессонов — Бонвеч». — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002. — С. 520. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2
• Васильев П. П. Богословие // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Прот. Иоанн Мейендорф. [krotov.info/library/13_m/mey/patr_00.html Введение в святоотеческое богословие] Минск: Лучи Софии, 2007.
• Адо П. [ec-dejavu.ru/a/Apophatic.html Апофатизм, или Негативная теология] // Духовные упражнения и античная философия. М.; СПб., 2005, с. 215—226
• Писманик М. Г. [elibrary.ru/item.asp?id=15275891 Религиоведы и богословы: нужны и возможны ли диалоги?] // Государство, религия, Церковь в России и за рубежом. — М.: Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации, 2010. — № 3. — С. 279-290. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2073-7203&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2073-7203].
• Польсков К. О. [cyberleninka.ru/article/n/teologiya-i-religiovedenie-v-kontekste-vozrozhdeniya-gumanitarnoy-nauki-v-sovremennoy-rossii Теология и религиоведение в контексте возрождения гуманитарной науки в современной России] // Вестник ПСТГУ IV: Педагогика. Психология. — 2006. — Вып. 3. — С. 20-27.
• Польсков К. О. [vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=163&Itemid=52 К вопросу о научном богословском методе] // Вопросы философии. — 2010. — № 7. — С. 93-101.
• Элбакян Е. С. [www.religiopolis.org/documents/849-eselbakjan-protsessy-klerikalizatsii-v-sovremennoj-rossii-materialy-mezhdunarodnoj-nauchnoj-konferentsii-svoboda-religii-i-demokratii-starye-i-novye-vyzovy-kiev-avgust-2010.html Процессы клерикализации в современной России] // Материалы Международной научной конференции «Свобода религии и демократии: старые и новые вызовы», НАН Украины, Киев, 6 августа 2010.
• Элбакян Е. С. [www.bogoslov.ru/data/2011/03/17/1233233743/Religiovedenie_i_teologija._K_probleme_demarkatsii_ob_ektov_issledovanija.rar Религиоведение и теология: к проблеме демаркации объектов исследования] // Религиоведение. — № 1. — 2001.
• Элбакян Е. С. Теология — не наука // Учёный совет. — М.: Просвещение, 2011. — № 3. — С. 24—26. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2074-9953&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2074-9953].
• [www.religion.ranepa.ru/sites/default/files/GRC_3_2016.pdf Круглый стол в редакции журнала на тему «В чем научность теологии?»] (участвуют Ольга Васильева, Николай Гринцер, Аскольд Иванчик, Борис Кнорре, Светлана Коначева, Александр Кырлежев, Константин Польсков, Владислав Раздъяконов, Андрей Шишков) // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. — 2016. — № 3 (34). — С. 205—223. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2073–7203&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2073–7203].

публицистика

• Элбакян Е. С. [religiopolis.org/publications/81-profannaja-teologija-ili-profanatsija-nauki.html Профанная теология или профанация науки?] // ReligioPolis, 24.02.2010
• Вяткин В. В. [archive.is/20131129115604/ng.ru/history/2010-06-02/7_science.html Между наукой и богословием] // «НГ-Религии», 2.06.2010

Ссылки

• [www.bogoslov.ru/ Научный богословский портал]
• [www.teologia-tula.ru/ Кафедра теологии Тульского государственного университета]
• [www.teologos.ru/ Факультет теологии Российского православного института]
• [www.inst.by/ Институт теологии Белорусского государственного университета]
• [pstgu.ru/ Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет]
• [kursmda.ru/ Православные богословские курсы при Московской Духовной Академии]

Отрывок, характеризующий Богословие

– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.