Богослово (Ногинский район)

Село Богослово Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Московская областьМосковская область Муниципальный район Ногинский Сельское поселение Буньковское Координаты 55°51′15″ с. ш. 38°34′16″ в. д.55.85417° с. ш. 38.57111° в. д. / 55.85417; 38.57111    Прежние названия Богословское Высота центра 126 м Население ↗46 человек (2010) Национальный состав русские Конфессиональный состав православные Часовой пояс UTC+3 Почтовый индекс 142438 Автомобильный код 50, 90, 150, 190, 750 Богослово Москва Ногинск Богослово Ногинск Богослово

Богосло́во — село в Ногинском районе Московской области России, входит в состав сельского поселения Буньковское.

Население

Численность населения
1852	1859	1890	1926	2002	2006	2010
58	↗76	↘26	↗116	↘37	↘29	↗46

География

Расположено в междуречье Клязьмы и Шерны в километре к западу от деревни Большое Буньково и в 5 километрах к востоку от города Ногинска по автомобильной трассе М7 «Волга».

В границах села от магистрали М7 существует ответвление, ведущее в Караваево, где с 1857 года располагается «Караваевская бумажная фабрика».

В 12 км к югу от села проходит Носовихинское шоссе, в 8 км к западу — Московское малое кольцо А107, в 16 км к северо-востоку — Московское большое кольцо А108. Ближайшие населённые пункты — посёлок Затишье, деревни Караваево и Большое Буньково.

К селу приписаны дачное партнёрство (ДНП) и садоводческое товарищество (СНТ).

Связано автобусным сообщением с городами Ногинском, Электрогорском, Павловским Посадом и Москвой.

История

Было дворцовым селом, расположившимся вокруг деревянной церкви Иоанна Богослова, которая сгорела в Смутное время, после чего церковная земля долгое время сдавалась в оброк.

В 1710 г. монах Троице-Сергиевой лавры Питирим выстроил на сохранившемся Богословском кладбище деревянную часовню, а в 1719 г. возобновил деревянную же Богословскую церковь, вокруг который тотчас образовалась одноимённая пу́стынь. В 1723 г. из Свято-Введенского Островного монастыря в пу́стынь переселился настоятель оного — иеромонах Нектарий, — а в 1727—1729 гг. и сам Островной монастырь оказался приписанным к Иоанно-Богословской пу́стыни.

В 1729 г., когда настоятелем Богословского монастыря был иеромонах Пётр, деревянную Богословскую церковь заменили храмом в честь Успения Божией Матери с тёплым приделом во имя ап. Иоанна Богослова, который был закончен несколько позже — в 1731 г. В 1740 г. пу́стынь приписали к Воскресенскому Ново-Иерусалимскому монастырю. В следующем, 1741 г., на престол взошла Елизавета Петровна и в годы её царствования в Иоанно-Богословском монастыре была обнаружена хлыстовская ересь, за что строитель пу́стыни Дмитрий был арестован.

В 1764 г., уже при Екатерине Великой, Богословский монастырь был упразднён, а Успенский собор превратили в приходскую церковь. В 1826 г. Успенскую церковь перестроили, к 1849 г. к ней пристроили трапезную, а в 1853 г. — трёхъярусную колокольню. В 1911 г. Успенский храм переосвятили в честь Казанской иконы Божией Матери.

В конце 1937 г. или в начале 1938 г., вскоре после расстрела на Бутовском полигоне двух последних настоятелей — о. Александра Воздвиженского и о. Алексея Сперанского, — храм в Богослове закрыли и вернули православной общине только в 1990 г.

В середине XIX века село Богословское относилось ко 2-му стану Богородского уезда Московской губернии и принадлежало коллежскому асессору И. П. Лебедеву, в селе было 4 двора, церковь, крестьян 25 душ мужского пола и 33 души женского.

В «Списке населённых мест» 1862 года — владельческое село 2-го стана Богородского уезда Московской губернии на Владимирском шоссе, в 7 верстах от уездного города и 29 верстах от становой квартиры, при реках Шарне и Клязьме, с 10 дворами и 76 жителями (36 мужчин, 40 женщин).

По данным на 1890 год — село Буньковской волости 2-го стана Богородского уезда с 26 жителями.

В 1913 году — 15 дворов.

По материалам Всесоюзной переписи населения 1926 года — центр Караваево-Богословского сельсовета Пригородной волости Богородского уезда на Владимирском шоссе и в 7,6 км от станции Богородск Нижегородской железной дороги, проживало 116 жителей (48 мужчин, 68 женщин), насчитывалось 30 хозяйств, из которых 19 крестьянских.

С 1929 года — населённый пункт Московской области.

Административно-территориальная принадлежность

1929—1930 гг. — центр Караваево-Богословского сельсовета Павлово-Посадского района (до 9.10.1929) и село Буньковского сельсовета Богородского района.

1930—1963, 1965—1994 гг. — село Буньковского сельсовета Ногинского района.

1963—1965 гг. — село Буньковского сельсовета Орехово-Зуевского укрупнённого сельского района.

1994—2006 гг. — село Буньковского сельского округа Ногинского района.

С 2006 года — село сельского поселения Буньковское Ногинского муниципального района.

Достопримечательности

• Церковь Успения Пресвятой Богородицы, объект культурного наследия России, как памятник архитектуры регионального значения.
• Братская могила советских воинов, погибших в годы Великой Отечественной войны, памятник истории регионального значения.

Литература

• Справочник по административно-территориальному делению Московской области 1929—2004 гг. — М.: Кучково поле, 2011. — 896 с. — 1500 экз. — ISBN 978-5-9950-0105-8.

Отрывок, характеризующий Богослово (Ногинский район)

Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.