Богословский, Никита Владимирович
Поделись знанием:
«Я на подвиг тебя провожала,
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
| Никита Богословский | |||||||||||||
 | |||||||||||||
| Основная информация | |||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Полное имя |
Никита Владимирович Богословский | ||||||||||||
| Дата рождения | |||||||||||||
| Место рождения | |||||||||||||
| Дата смерти | |||||||||||||
| Место смерти | |||||||||||||
| Страна | |||||||||||||
| Профессии | |||||||||||||
| Награды |
| ||||||||||||
Ники́та Влади́мирович Богосло́вский (1913—2004) — советский российский композитор, дирижёр, пианист, публицист. Народный артист СССР (1983).
Содержание
Биография
Никита Богословский родился 9 (22) мая 1913 года в Санкт-Петербурге в дворянской семье[1].
В 1920—1929 годах учился в единой трудовой школе Ленинграда. По его воспоминаниям, в эти годы было получено главное музыкальное образование, значившее больше чем всё последующее консерваторское обучение. Это произошло на длившихся почти два года, воскресных занятиях с композитором А. К. Глазуновым (1927—1928)[2].
Самое первое своё сочинение написал в восьмилетнем возрасте[3]. Школьные годы отмечены первыми известными композициями. Это вальс «Дита», сочинённый и подаренный Э. Л. Утёсовой на её шестой день рождения. К собственному пятнадцатилетию написал оперетту «Ночь перед Рождеством». Премьера прошла в Ленинградском театре музыкальной комедии, но автора туда, по малолетству, не пустили[4].
С 1929 года учился на композиторском отделении Ленинградского центрального музыкального техникума (ныне Санкт-Петербургский музыкальный колледж имени М. П. Мусоргского) по классу композиции Г. Н. Попова, затем в Ленинградской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова по классу композиции (экстернат) (класс композиции П. Б. Рязанова, полифонии, инструментовки, анализа музыкальных форм - X. С. Кушнарёва, М. О. Штейнберга, В. В. Щербачёва), которую окончил в 1934 году[5].
Ещё в студенческие годы вошёл в круг писателей и режиссёров, связанных с театром, эстрадой и кино. Сочинял музыку для спектаклей Ленинградского театра малых форм («Уха из петуха», «Весна на Стрелке» (1933—1934) и др.).
После убийства С. М. Кирова, в ходе начавшихся репрессий, как выходец из дворянской семьи, подлежал высылке из Ленинграда в Сыктывкар. Однако, решил рискнуть и туда не ехать. Ему повезло и о нём забыли[2].
С 1937 года начал писать музыку для кино. Он «проснулся известным» уже после своего первого фильма — «Остров сокровищ», где прозвучала песенка Дженни на стихи В. И. Лебедева-Кумача[6]:
над страною гремела гроза.
Я тебя провожала,
но слёзы сдержала,
и были сухими глаза…
…если ранили друга, сумеет подруга
врагам отомстить за него.
Если ранили друга, перевяжет подруга
Став знаменитым, перебрался в Москву[4], где были написаны такие песни, как: «Любимый город» (стихи Е. А. Долматовского, к/ф «Истребители», 1939), «Спят курганы тёмные» (стихи Б. С. Ласкина, к/ф «Большая жизнь», 1940).
Война застала композитора на Киевской киностудии (ныне Киностудия им. А. Довженко). Вместе с ней его эвакуировали в Ташкент. Там была создана такая песенная классика, как «Лизавета» (1942, стихи Е. А. Долматовского, к/ф «Александр Пархоменко»), «Тёмная ночь», «Шаланды, полные кефали» (обе на стихи В. Г. Агатова, 1942, к/ф «Два бойца»), «Солдатский вальс» (стихи В. А. Дыховичного, 1944).
По окончании войны им были написаны песни «Три года ты мне снилась» (стихи А. И. Фатьянова, 1946, к/ф «Большая жизнь», 2-я сер.), Романс Рощина (стихи Н. К. Доризо, 1956, к/ф «Разные судьбы»).
Всего композитором было создано более трёхсот песен, музыка к ста девятнадцати фильмам и восьмидесяти спектаклям[5].
Как дирижёр выступал в России и за рубежом, с концертами и творческими вечерами побывал во многих странах[7].
В конце 50-х и 60-х годах часто выступал на телевидении и радио в качестве ведущего развлекательных программ. Был одним из зачинателей и первым ведущим популярной передачи тех лет — Клуб Весёлых и Находчивых, которая сначала называлась «Вечер весёлых вопросов».
Последняя песня, которая была написана на стихи М. С. Пляцковского в 1984 году — «Кукушка» в исполнении А. Б. Пугачевой.
С 1938 года — член, в 1976—1980 — член правления Союза композиторов СССР. С 1958 года — член, с 1971 — председатель комиссии композиторов, в 1981—1985 — член правления Союза кинематографистов СССР. С 1984 года — член Союза театральных деятелей РСФСР. С 1965 года — член Союза журналистов СССР, однако вышел из него по собственной инициативе в 1984 году. Член редколлегии журналов «Советский экран» и «Эстрада и цирк». Вице-президент общества «СССР - Франция» (с 1965). Был почётным президентом Ассоциации друзей Франции (1974).
Своё отношение к жизни сформулировал следующими словами: «Может быть, это стыдно, но я никогда не интересовался страной. Все мои мысли были направлены на творческое благополучие и на свою судьбу в этом мире, который я воспринимал иронически. В духовном плане у меня не было драм и трагедий. Только ясное, радостное ощущение жизни, праздник бытия»[2].
Богословский увлекался разведением экзотических рыбок, содержал три огромных аквариума[7].
Умер 4 апреля 2004 года в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 10)[8].
Семья
- Прапрадед — Антон Игнатьевич Поземковский, майор Северского конно-егерского полка. В начале XIX века внесён в родословную книгу тамбовского дворянства. Был женат на дочери воронежского помещика Елизавете Петровне Гардениной[1].
- Прадед — Фёдор Антонович Поземковский, крупный чиновник путей сообщения, имел чин тайного советника и постоянно жил в Петербурге.
- Дед — Михаил Фёдорович Поземковский, камергер императорского двора. Служил в министерстве юстиции, в канцелярии Сената и государственной канцелярии. За заслуги в организации детских приютов был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени и медалями.
- Отец — Владимир Львович Богословский, надворный советник, служил в Главном управлении почт и телеграфов.
- Мать — Елена Михайловна Богословская (Поземковская), помещица.
- Дядя — Георгий Михайлович Поземковский, русский оперный певец, лирический тенор. С 1919 года в эмиграции[9].
- Так как родители развелись, а мать вскоре вышла замуж, своего отца Никита не знал и воспитывался отчимом[4].
- Когда умер отчим, к которому Н. Богословский относился с большим уважением и любил, на похороны не поехал. Не был он и на похоронах старшего сына — Кирилла.
- Более двадцати лет супругой и верным помощником композитора была Наталья Ивановна Богословская, дочь И. С. Макарьева, мать младшего сына — Андрея (1953—2007), композитора и поэта, автора песни «Рисуют мальчики войну»[10], с которым отец много и плодотворно общался, часто приглашая в свои авторские концерты[4].
- Последней супругой была композитор Алла Николаевна Сивашова (род. 1949)[7].
Награды и звания
- Заслуженный деятель искусств РСФСР (1968)
- Народный артист РСФСР (1973)
- Народный артист СССР (1983)
- Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (1998) — за большой личный вклад в развитие отечественного музыкального искусства[11]
- Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (11 июня 2003) — за большой вклад в развитие отечественного музыкального искусства[12]
- Орден Трудового Красного Знамени (1971)
- Орден Красной Звезды (1946)
- Полный кавалер знака «Шахтёрская слава» (1966, 1968, 1973)
- Орден «За артистическую деятельность» (1978, Франция)
- Офицер орден Искусств и литературы (1980, Франция)[13]
- Орден «Кирилл и Мефодий» I степени (1986, Болгария)
- Медаль имени А. В. Александрова (1986)
- 17 военных и гражданских медалей.
- Международная премия Андрея Первозванного «За веру и верность» (2003) — за «особый вклад в укрепление государственности и приумножение национальной славы России».
Театр для себя
В течение всей жизни был знаменит розыгрышами, которые зачастую ставились им по законам драматургии и развивались во времени[2]. По мнению М. И. Веллера: «Задолго до появления слов „хэппенинг“ и „реалити-шоу“ он возвёл розыгрыш на высоту искусства в сумасшедшем доме»[14].
Сам композитор считал, что «Розыгрыш — это театр для себя»[2]. А театр этот получался разным. И безобидным, и с последствиями. Например, в его воспоминаниях описано неизменно выигрываемое пари об авторстве раннего пейзажа Левитана, висевшего в квартире[15]. Под Левитаном спорщики полагали художника-передвижника И. И. Левитана, что, естественно, полностью исключалось ввиду изображённого ужаса. На самом деле это был созданный по просьбе Н. Богословского единственный живописный опыт известного диктора радио Ю. Б. Левитана — однофамильца художника. Жертвы спора прекрасно и давно знали шутки композитора, но попадались всё равно.
Иногда действия Н. Богословского приводили к весьма нежелательным последствиям. Например, закрытию в 1957 году телевизионной передачи — Вечер Весёлых Вопросов, первого варианта Клуба Весёлых и Находчивых[16]. Композитор придумал для неё условия конкурса, заключавшиеся в приезде летом на передачу в шубе и валенках. Для того чтобы снизить число победителей, было решено добавить к условиям конкурса ещё и то, чтобы участники должны были привезти с собой прошлогоднюю газету за 31 декабря. Однако Н. Богословский, который был ведущим программы, о газете не упомянул.
Как следствие, по летнему зною на передачу в прямом эфире явилось столько разгорячённых людей в шубах и валенках, что образовалась настоящая свалка. Трансляцию пришлось прервать. Несколько часов в эфире демонстрировалась заставка «Перерыв по техническим причинам». Передачу закрыли, а ЦК КПСС принял постановление, где говорилось: "Работники телестудии стали на путь подражания худшим приёмам и нравам буржуазного телевидения… Подобный случай мог произойти только в условиях политической беспечности руководства телевидением. Партийно-политическая работа поставлена слабо, до сих пор среди работников студии не обсуждена статья Н. С. Хрущева «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа…».
Никита Богословский и публикации
Живя в сложное историческое время, он часто подвергался критике за якобы чуждую советскому человеку музыку. «Чем же объясняется успех произведений Никиты Богословского „«Темная ночь»“ и „Шаланды, полные кефали“? Если это и музыка, то — блатная…» Советские СМИ 1930—1940-х годов были полны подобными рецензиями. Так писали журнал «Искусство и жизнь», газеты «Вечерняя Москва», «Советское искусство», «Известия», «Московский большевик»… Вышеперечисленные цитаты замыкает постановление ЦК ВКП (б) от 4 сентября 1946 года о кинофильме «Большая жизнь»: «Введённые в фильм песни Н. В. Богословского проникнуты кабацкой меланхолией и чужды советским людям».
Позже, во второй половине своей жизни, Н. Богословский сам иногда выступал в СМИ о текущем положении в эстрадной музыке. Известны, например, его слова о британская рок-группе «Битлз» (в статье «Из жизни „пчёл“ и навозных жуков»[17])— «Трое с гитарами, один ударник — и все четверо, чуть было не сказал — поют! Трудно себе даже представить, какие звуки издают эти молодые люди под собственный аккомпанемент, какое содержание в этих опусах… Но готов биться об заклад, что протянете вы еще год-полтора, а потом появятся молодые люди с еще более дурацкими прическами и дикими голосами, и все кончится!… И придётся вам с трудом пристраиваться в маленькие провинциальные кабачки на временную работу или идти „пчёлами“ к новым „жукам“…»[18].
Кроме множества статей, заметок, критических материалов, фельетонов, мемуарных публикаций в центральной и московской прессе, композитор опубликовал восемь книг: «Божества и убожества» (1964), «Музей муз» (1968), «Тысяча мелочей» (1973), «Очевидное, но вероятное» (1981), «Интересное кино» (повесть-гипербола, 1990), «Завещание Глинки» (роман-сатира, 1993), «Заметки на полях шляпы и кое-что ещё» (1997), «Что было и чего не было и кое-что ещё…» (1999)[5].
В 2008 году вдова композитора Алла Сивашова издала в Нью-Йорке в издательстве «Либерти/Liberty» книгу воспоминаний под названием «Я люблю тебя, Алка» — эти слова были последними, которые композитор написал своей рукой. В 2009 году некоторые выдержки из этих воспоминаний, вместе с избранными «„Заметками на полях шляпы“ острослова Н. Б.» были изданы в России[19].
Композиторское наследие
В списке произведений композитора значительно присутствие симфонической и камерной музыки:
- 8 симфоний (1940—1991)
- симфоническая повесть «Василий Тёркин» (по одноимённой поэме А. Т. Твардовского, 1950, 2 ред. 1969)
- 2 струнных квартета (1931, 1988)[andrey141250.kroogi.com/?locale=ru]
- музыкальные драмы по А. А. Блоку: «Незнакомка» (1972) и «Балаганчик» (1976)
- балет-сказка «Королевство кривых зеркал» (1953)
- 3 оперы, в том числе одноактная опера «Соль» (по И. Э. Бабелю, 1981)
- 17 оперетт и музыкальных комедий, в том числе «Ночь перед Рождеством» (по Н. В. Гоголю, Ленинград, 1929), «Остров 5-К» (1933, Ленинградский театр музыкальной комедии), «Как её зовут» (1935, Ленинградский театр музыкальной комедии), «Раскинулось море широко» (1943, Ташкент), «Одиннадцать неизвестных» (1946, Московский театр оперетты), «Звезда экрана» (1947, Москва), «Когда поют соловьи» (1948, Ростовский театр музыкальной комедии), «Южная ночь» (1948, Тула), «Я люблю, Архимед!» (1961, Одесский академический театр музыкальной комедии), «Алло, Варшава» (1967, Свердловский театр музыкальной комедии), «Весна в Москве» (1972, Московский театр оперетты), «Брак по расчету» (1973, Иркутск)
- оратория «Песня в пути» (1973)
- для оркестра — Русская сюита (1952), Скерцо (1951), «Эскадрон проходит мимо» (1950), картинка «Старая Одесса» (1969), Романтическая увертюра (1971), Увертюра в классическом стиле (1972)
- для голоса с оркестром — поэма «Казнь декабристов» (сл. Б. М. Лихарева)
- для оркестра народных инструментов — 2 симфонии (1959—1960)
- для скрипки с фортепиано — Венгерские напевы (1952), 4 русские пьесы (1952)
- Русские напевы (1954), 12 пьес для начинающих: для баяна — 5 концертных пьес (1953)
- для хора без сопровождения — романтическая поэма «Песня о ветре» (сл. В. А. Луговского, 1966)
- для скрипки с оркестром — пьесы [leonarda.kroogi.com/ru/content/562799-Nikita-Bogoslovskiy-i-Leonarda-Brushteyn.html]
- песни (более 300)
- музыка к спектаклям (около 80, в т. ч.: «Божественная комедия» Данте, «Чёртова мельница» И. В. Штока, «Ноев ковчег» И. В. Штока (все в Центральном театре кукол), «Факир на час» по пьесе В. А. Дыховичного и М. Р. Слободского и «Свадебное путешествие» В. А. Дыховичного в Московском театре Сатиры, «Итак, мы начинаем» (1960) и «О, Маргарита!» (1964) в Московском театре миниатюр под руководством В. С. Полякова, «В сиреневом саду» Ц. С. Солодаря, «Ты это я»), эстрадным представлениям (более 50, в т. ч.: «Где-то в Москве» (1944, Московский театр миниатюр), «На чашку чая» (1953, Ленинградский театр миниатюр под руководством А. И. Райкина), «На карнавале» (1954), программа А. И. Шурова и Н. Н. Рыкунина в «Эрмитаже», «Обозрение Афанасия Белова» (1955) в «Эрмитаже», «Программа Геннадия Дудника» (1959)) и фильмам (120) и др.
Известные песни
- Ленин в каждом из нас (слова М. Львовского)
- Звезда моих полей (слова Л. Давидович и В. Драгунского)
- Русской зимы красота (слова Е. Аграновича)
- Спасибо вам за тишину (слова Е. Евтушенко)
- Тюльпаны мая (слова П. Иванова)
- Любимый город (из кинофильма «Истребители», слова Е. Долматовского)
- Ты ждёшь, Лизавета (слова Е. Долматовского)
- Тёмная ночь (слова В. Агатова)
- Солдатский вальс (слова В. Дыховичного)
- Песенка Джени (слова В. Лебедева-Кумача)
- Где ты, утро раннее? (слова А. Жарова)
- Сияет лампочка шахтёра (слова М. Матусовского)
- Давно не бывал я в Донбассе (слова Н. Доризо)
- В шахтёрском общежитии (слова М. Пляцковского)
- Спят курганы тёмные (из кинофильма «Большая жизнь», слова Б. Ласкина)
- Улыбка (слова Б. Ласкина)
- Моему другу (слова М. Матусовского)
- Бывают в жизни дни (слова М. Танича)
- Не улетай (слова Е. Аграновича)
- Романс Рощина (из кинофильма «Разные судьбы», слова Н. Доризо)
- Молодость песней станет (слова М. Пляцковского)
- Звёздный час (слова М. Пляцковского)
- Дорожная (слова М. Львовского и В. Коростылёва)
- Есть закон у тайги (слова М. Танича)
- Песня о молодом солдате (слова Н. Доризо)
- Солдатский привет (слова М. Пляцковского)
- Пехота — есть пехота! (слова М. Пляцковского)
- Не верьте тишине (слова М. Матусовского)
- У нас на заставе (слова М. Пляцковского)
- Мой Севастополь ( слова А. Поперечного)
- Морская песенка (слова В. Дыховичного и М. Слободского)
- Приморский город (слова М. Пляцковского)
- Песня о дружбе (слова М. Танича)
- Берёзонька (слова Л. Давидович и В. Драгунского)
- Алёнушка (слова А. Коваленкова)
- Без тебя (слова М. Пляцковского)
- Пойми меня (слова И. Кохановского)
- Кружится лист (слова И. Шаферана)
- Настя (слова К. Ваншенкина)
- А я в ответ (слова М. Танича)
- Мужской разговор (сова Н. Доризо)
- Песенка об одиноком друге (слова Н. Доризо)
- Три года ты мне снилась (слова А. Фатьянова)
- Московские улочки (слова Н. Доризо)
- Колокольчик (слова Е. Евтушенко)
- Слово (слова Н. Закусиной)
- Напрасно (слова М. Пляцковского)
- Вот какое положенье (слова В. Бахнова и Я. Костюковского)
- Разговоры (слова В. Бахнова и Я. Костюковского)
- Дождик, дождик (слова В. Масса и М. Червинского)
- Я к тебе со всей душою (слова И. Шаферана)
- Ты да я, да мы с тобою (слова В. Бахнова и Я. Костюковского)
- Песня старого извозчика (слова Я. Родионова)
- Не смейте забывать учителей (слова А. Дементьева)
- Вечный вальс (слова И. Кохановского)
- Ты ведь русской девчонкой была (слова С. Острового)
- У дипломатов, как у солдат (слова М. Танича)
- Дорогой мой человек (из кинофильма «Легкая жизнь», слова А. Галича)
- Уснувший Париж (из кинофильма «Эскадра уходит на запад», слова М. Матусовского)
- Байкальский ветер (из кинофильма «Приезжайте на Байкал», слова М. Матусовского)
- Ночные зарницы (из кинофильма «Приезжайте на Байкал», слова М. Матусовского)
- Про холостого омуля (из кинофильма «Приезжайте на Байкал», слова М. Матусовского)
- Песня выпускников (из кинофильма «Разные судьбы», слова Н. Доризо)
- Спящая красавица (из кинофильма «Нет и да», слова М. Танича).
Фильмография
Художественные фильмы
- 1937 — Граница на замке
- 1937 — Остров сокровищ
- 1939 — Аринка
- 1939 — Большая жизнь
- 1939 — Истребители
- 1940 — Галя (короткометражный)
- 1941 — Боевой киносборник № 8 (новелла «Ночь над Белградом»)
- 1941 — Мать (короткометражный)
- 1941 — Последняя очередь (короткометражный)
- 1941 — Таинственный остров
- 1942 — Александр Пархоменко
- 1942 — Дорога к звёздам
- 1942 — Музыкальный киносборник (новелла «Открытие сезона») (короткометражный)
- 1942 — Славный малый (совм. с Н. Н. Крюковым
- 1943 — Два бойца
- 1945 — Это было в Донбассе
- 1945 — Пятнадцатилетний капитан
- 1954 — Морской охотник
- 1954 — Мы с вами где-то встречались (совм. с А. Я. Лепиным)
- 1956 — Путешествие в молодость (совм. с О. А. Сандлером)
- 1956 — Безумный день
- 1956 — Разные судьбы
- 1957 — К Чёрному морю
- 1958 — Олеко Дундич
- 1959 — Необыкновенное путешествие Мишки Стрекачёва
- 1960 — Леон Гаррос ищет друга (совм. с Х. Падилья)
- 1960 — Рыжик
- 1960 — Трижды воскресший
- 1961 — Пёс Барбос и необычный кросс (фильм №5, киноальманах «Совершенно серьёзно»)
- 1961 — Самогонщики (короткометражный)
- 1961 — Любушка
- 1962 — Без страха и упрёка
- 1963 — Большой фитиль (киноальманах) (совм. с В. Баснером, М. Мееровичем, Б. Чайковским)
- 1963 — Внимание! В городе волшебник!
- 1963 — Штрафной удар
- 1963 — Фитиль (№ 18 «Солнце, воздух и вода...») (короткометражный)
- 1964 — Лёгкая жизнь
- 1965 — Эскадра уходит на запад
- 1965 — Пограничная тишина
- 1965 — Приезжайте на Байкал
- 1966 — Нет и да
- 1967 — Человек в зеленой перчатке (стереоскопический (3D) фильм)
- 1967 — Таинственный монах (стереоскопический (3D) фильм)
- 1968 — Золотые часы
- 1969 — Фитиль (№ 177 «Счастливый конец») (короткометражный)
- 1969 — Архимеды XX-го века (фильм-спектакль)
- 1969 — Марки, йоги и 7-ой «а» (фильм-спектакль)
- 1969 — Старый знакомый
- 1970 — День да ночь
- 1970 — Смерти нет, ребята!
- 1971 — Алло, Варшава!
- 1971 — Факир на час
- 1971 — Ехали в трамвае Ильф и Петров — роль — тапёр
- 1972 — Нервы, нервы
- 1973 — Берега
- 1973 — Божественная комедия (фильм-спектакль)
- 1973 — Всадник без головы
- 1973 — Жили три холостяка — роль — играющий на фортепьяно в антракте
- 1974 — Кто, если не ты...
- 1975 — Долгие вёрсты войны
- 1976 — «SOS» над тайгой
- 1976 — Ноев ковчег (фильм-спектакль)
- 1978 — Живите в радости
- 1978 — Золушка (фильм-спектакль)
- 1979 — Незнакомка
- 2010 — Песня самогонщиков (из документального цикла «Спето в СССР»)
Документальное кино
- 1999 — Dolce… (нежно) А. Н. Сокурова
Мультипликационные фильмы
- 1938 — Кот в сапогах
- 1938 — Три мушкетёра
- 1939 — Мойдодыр
- 1939 — Воинственные бобры
- 1939 — Лимпопо
- 1941 — Лгунишка
- 1941 — Бармалей
- 1942 — Елка (новогодняя сказка)
- 1944 — Синдбад-мореход (совм. с Ю. С. Никольским)
- 1944 — Синица
- 1944 — Орёл и крот
- 1954 — На даче
- 1954 — Подпись неразборчива
- 1955 — Снеговик-почтовик
- 1955 — Это что за птица?
- 1956 — Кораблик
- 1957 — Опять двойка
- 1958 — Мы за солнышком идём
- 1958 — Петя и Красная Шапочка
- 1958 — Кошкин дом
- 1959 — Три дровосека
- 1960 — Светлячок № 1
- 1960 — Мурзилка на спутнике
- 1960 — Непьющий воробей
- 1960 — Разные колёса
- 1960 — Человечка нарисовал я
- 1961 — Дорогая копейка
- 1961 — Семейная хроника
- 1961 — Мультипликационный Крокодил № 4. На чистую воду
- 1962 — Небесная история
- 1963 — Бабушкин козлик. Сказка для взрослых (совм. с Б. И. Савельевым)
- 1964 — Следы на асфальте
- 1964 — Дюймовочка
- 1964 — Страна Оркестрия
- 1965 — Портрет
- 1966 — Букет
- 1966 — Мой зеленый крокодил
- 1966 — Про бегемота, который боялся прививок
- 1966 — Рай в шалаше
- 1966 — Потерялась внучка
- 1967 — Заяц-симулянт
- 1967 — Сказки для больших и маленьких
- 1967 — Скамейка
- 1968 — Козлёнок, который считал до десяти
- 1970 — Я нарисую солнце
- 1970 — Это в наших силах
- 1971 — Сердце
- 1971 — Терем-теремок
- 1972 — Осторожные козлы
- 1972 — Симулянт
- 1983 — Следствие ведут колобки. 1-я часть.
Участие в фильмах
- 1971 — Поговорить нам необходимо... (документальный)
- 1983 — Я возвращаю Ваш портрет (документальный)
- 1987 — ...Всё, что на сердце у меня... (документальный)
- 2010 — Песня самогонщиков (из документального цикла «Спето в СССР»)
Память
- В 1993 году открыта Малая планета 3710 «Богословский»
- В 1998 году на Площади звёзд эстрады в Москве появилась его звезда.
Напишите отзыв о статье "Богословский, Никита Владимирович"
Примечания
- ↑ 1 2 А.М. Белкин, заслуженный работник культуры России. [www.tambovlib.ru/?view=editions.bibliograf.music.belkin2 Внук камергера Его величества]. Тамбовская областная универсальная научная библиотека имени А. С. Пушкина (2006).
- ↑ 1 2 3 4 5 [1001.ru/arc/issue1107/ Александр Сирота Никита Владимирович Богословский. Проделки маэстро. Опубликовано 14 ноября 2008 на Сайте 1001.ru]
- ↑ Ардов Михаил, протоиерей И вундеркинд, и долгожитель // Метро : Газета Metro, Санкт-Петербург. — Пятница, 22 мая 2015. — № 90 (3184). — С. 08.
- ↑ 1 2 3 4 [www.c-cafe.ru/days/bio/34/016_34.php Липовец Ирина Великий Никитос. Издательский Дом «Собеседник» 07.04.2009 на Сайте C-cafe.ru]
- ↑ 1 2 3 [bogoslovski.narod.ru/ Никита Богословский на Сайте Narod.ru]
- ↑ [www.sovmusic.ru/download.php?fname=jenny Песенка Дженни из к/ф «Остров сокровищ» Музыка: Н. Богословский Слова: В. Лебедев-Кумач 1937 г. Исполняет: Ляля Сатеева Исполнение 1938 г.]
- ↑ 1 2 3 [www.c-cafe.ru/days/bio/16/070_16.php Биография Никиты Владимировича Богословского]
- ↑ [novodevichye.com/bogoslovsky/ Надгробие Н. В. Богословского на Новодевичьем кладбище]
- ↑ [enc-dic.com/enc_biography/Pozemkovski-georgi-mihalovich-2021.html Поземковский, Георгий Михайлович]. Большая биографическая энциклопедия (2009).
- ↑ [jooov.net/text/1547378/janna_bichevskaya-risuyut_malchiki_voynu.htmls Песня А. Богословского «Рисуют мальчики войну»]
- ↑ Указ Президента РФ от 22 мая 1998 г. [document.kremlin.ru/doc.asp?ID=068448 № 565]
- ↑ Указ Президента РФ от 11 июня 2003 г. [document.kremlin.ru/doc.asp?ID=017880 № 666]
- ↑ [ale07.ru/music/notes/song/songbook/bogoslovskyi.htm Ноты Аккорды композитор Никита Богословский Песни для голоса в сопровождении фортепиано баяна]
- ↑ Михаил Веллер. Шутник Советского союза // Легенды Арбата. — М.: Издательство АСТ, 2010. — С. 130-145. — 318 с. — 100 000 экз. — ISBN 978-5-17-062228-3.
- ↑ Никита Богословский. Что было и чего не было и кое-что еще… — М.: Олма-Пресс, 1999. — 383 с. — 5000 экз. — ISBN 5-224-00484-5.
- ↑ [w3.amik.ru/page/4.html КВН-история. С чего все начиналось. На официальном сайте МС КВН]
- ↑ [nesher9.blogspot.ru/2008/09/beatles.html Компьютеры и Интернет: Никита Богословский оплевал Beatles]
- ↑ [pics.livejournal.com/rikki_t_tavi/pic/0001p75g Н. Богословский Из жизни пчёл и навозных жуков], «Литературная газета», 19 декабря 1964 года
- ↑ Алла Богословская. [www.zakharov.ru/component/option,com_books/task,book_details/id,521/Itemid,56/ Как я оседлала Никиту Богословского]. — М.: Захаров, 2009. — 232 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-8159-0884-0.
Ссылки
- [www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=3&e_dept_id=1&e_person_id=1254 Никита Богословский на сайте Энциклопедия отечественного кино]
- [www.sovmusic.ru/person.php?idperson=29 Песни Н. Богословского в различном исполнении]
- Богословский Никита Владимирович (1913—2004) // Кто есть кто в современной культуре : В 2 вып. / Гл. ред. С. М. Семенов, авт. и сост. Н. И. Шадрина, Р. В. Пигарев и др.. — М.: МК-Периодика, 2006—2007. — ISBN 5-93696-007-3, 5-93696-010-2.
- [www.youtube.com/watch?v=L7Q89B0C16A&feature=player_embedded Передача «Театральные встречи». В гостях у Никиты Богословского. 1966 г. Марк Бернес и Никита Богословский исполняют попурри из песен Н. Богословского]
Отрывок, характеризующий Богословский, Никита Владимирович
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Категории:
- Родившиеся 22 мая
- Родившиеся в 1913 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Санкт-Петербурге
- Умершие 4 апреля
- Умершие в 2004 году
- Умершие в Москве
- Музыканты по алфавиту
- Композиторы по алфавиту
- Композиторы СССР
- Композиторы России
- Композиторы XX века
- Кинокомпозиторы СССР
- Кинокомпозиторы России
- Дирижёры по алфавиту
- Дирижёры СССР
- Дирижёры России
- Дирижёры XX века
- Пианисты по алфавиту
- Пианисты СССР
- Пианисты России
- Пианисты XX века
- Публицисты по алфавиту
- Публицисты СССР
- Публицисты России
- Публицисты XX века
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 3 степени
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 4 степени
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена Красной Звезды
- Кавалеры ордена «Кирилл и Мефодий»
- Офицеры французского ордена Искусств и литературы
- Народные артисты СССР
- Народные артисты РСФСР
- Заслуженные деятели искусств РСФСР
- Награждённые знаком «Шахтёрская слава»
- Выпускники Санкт-Петербургского музыкального колледжа имени М. П. Мусоргского
- Выпускники Санкт-Петербургской консерватории
- Композиторы-песенники
- Композиторы оперетт
- Оперные композиторы
- Академические музыканты России
- Академические музыканты СССР
- Члены Союза композиторов СССР
- Члены Союза кинематографистов СССР
- Общественные деятели СССР
- Общественные деятели России
- Похороненные на Новодевичьем кладбище
