Бодрый (эсминец, 1936)
«Бодрый» — эскадренный миноносец Черноморского флота СССР, головной корабль проекта 7, участник Великой Отечественной войны.
Содержание
Предпосылки к строительству корабля
В июле 1931 года Совет Труда и Обороны СССР одобрил программу военно-морского строительства, в которой предусматривалось создание новых, более эффективных эскадренных миноносцев, и объявил о создании Центрального конструкторского бюро спецсудостроения (ЦКБС-1), главным инженером которого был назначен В. А. Никитин, а ответственным исполнителем работ — П. О. Трахтенберг. Комиссия Союзверфи во главе с В. А. Никитиным в 1932 году отправилась в Италию для изучения технико-тактических характеристик итальянских эсминцев судостроительной фирмы «Ансальдо» и дальнейшей корректировки своего проекта. Ознакомившись с документацией эсминцев типа «Мистрале», инженеры официально внесли корректировки в свой проект. Таким образом, основой для кораблей проекта 7 стали итальянские эсминцы этого типа. 21 декабря 1934 проект был утверждён Союзом Труда и Обороны.
Стараниями ЦКБС-1 новые корабли данного типа оказались одними из лучших в мире: ни по боевым качествам, ни по показателям стрельбы, ни по скорости хода, качеству энергетической установки и надёжности эсминцы проекта 7 не уступали даже германским образцам. Но главной заслугой советских конструкторов стало то, что такая крупная серия кораблей была построена своевременно ещё до начала Великой Отечественной войны. Головным кораблём данного проекта стал именно эсминец «Бодрый».
Строительство эсминца и предвоенная служба
Эскадренный миноносец «Бодрый» был заложен 31 декабря 1935 на заводе имени 61-го Коммунара в Николаеве. Спуск на воду состоялся 1 августа 1936, а сам корабль вошёл в строй 6 ноября 1938. В ходе заводских и приёмных испытаний были выявлены некоторые дефекты конструкции корабля, вследствие чего были дополнительно укреплены главные котлы, оборудовано раздельное питание силовой и осветительной электросетей, заменены торпедные аппараты и артиллерия главного калибра, а также переделана изоляция во всех помещениях. Позднее на следующих эсминцах данного типа усовершенствования шли во время строительства. Дважды корабль прошёл ремонты до войны: гарантийный с июля 1939 года по апрель 1940 года в Николаеве на заводе № 198 и текущий с августа по октябрь 1940 года в Севастополе на заводе № 201. Также в апреле 1941 на эсминце заменили 130-мм орудия Б-13 первой серии на вторую. В июне 1940 года «Бодрый» посетил румынский порт Констанцу.
Великая Отечественная война
Оборона Одессы
Начало войны эсминец встретил в Севастополе, где производил чистку и щелочение паровых котлов. С начала боевых действий он нёс дозорную службу, обеспечивал ПВО главной базы и прикрывал отход кораблей Дунайской флотилии. В июле он одним из первых был оборудован размагничивающими обмотками ЛФТИ, проложенными по борту рядом с привальным брусом. В августе 1941 года он участвовал активно в обороне Одессы: сопровождал транспорты с припасами и подкреплениями, отражал авианалёты, обстреливал сухопутные позиции противника. При помощи береговых корректировочных постов экипаж эсминца эффективно боролся с вражескими силами и даже получил благодарность командования Одесской военно-морской базы за уничтожение командного пункта и штаба одной из румынских дивизий.
13 августа эсминец был перевооружён зенитными автоматами 70-К вместо 45-мм полуавтоматов, что стало очень своевременным: через пять дней эсминец подвергся двумя воздушным атакам по возвращении в базу. Затем налёты повторились 22, 25 и 28 августа, однако бомбардировщики не смогли повредить эсминец. И всё же 9 сентября в Одессе корабль, доставлявший 1040 снарядов для полевой артиллерии гарнизона, был повреждён 6-дюймовым снарядом. Взрыв перебил 171-й, 172-й и 173-й шпангоуты, оборвали кабели и трубопроводы, уничтожил оборудование лазарета, а осколки проникли в нефтяные цистерны и орудийные погреба. К счастью, воспламенения топлива или боезапаса не произошло. Эсминец сохранил боеспособность и, прикрывшись дымовой завесой, благополучно вышел из гавани. Пробоину в наружной обшивке временно заделали пластырем.
В течение следующих пяти дней «Бодрый» обстрелял 18 береговых батарей противника и пять раз подвергнулся обстрелу с их стороны, а также неоднократно отражал воздушные атаки. Благодаря своевременному применению дымоаппаратуры повреждений удалось избежать. 14 сентября корабль прибыл в Севастополь, где за полтора дня на нём восстановили всё повреждённое оборудование, исправили повреждения от разрыва снаряда и изменили расположение противоминной обмотки, перенеся её с борта на верхнюю палубу. 17 сентября эсминец вновь вышел в море и в течение месяца непрерывно занимался конвойной службой, а также совершил одну минную постановку. В октябре он принял участие в эвакуации одесского гарнизона и за четыре дня израсходовал огромное количество боеприпасов. 16 октября по пути в Севастополь он попал в 8-балльный шторм (волна до 7 баллов), но получил небольшие повреждения.
Авианалёты в Севастополе
31 октября 1941 в 16:25 на дистанции 60 кабельтовых от корабля, который шёл в Севастополь после обстрела занятых противником береговых позиций в районе Евпатории, были обнаружены 9 самолётов Ju-87 и 6 самолётов Me-109. Корабль увеличил скорость и открыл огонь по самолётам. Пилоты люфтваффе, однако, действовали грамотно в ответ на стрельбу: они поднимались выше облаков и пикировали на цель со стороны солнца. Немцы сбросили 36 бомб и выпустили огромное количество пуль и снарядов. Прямых попаданий бомб не было (бомбардировщики скрылись тут же), но некоторые взорвались на расстоянии 7-10 метров от корпуса корабля. Помимо этого истребители противника в течение часа до конца пути эсминца продолжали его обстрел.
Ремонтники насчитали около 2 тысяч пробоин в надстройках и надводном борту, а также 19 пробоин по левому борту в районе ватерлинии. Из топливных цистерн вытекала нефть (за борт и внутрь корабля), давление в котлах резко упало и привело к снижению скорости. Также произошло возгорание дымовых шашек и 37-мм снарядов в кранцах, плюс ко всему вышли из строя некоторые приборы. Жертвами авианалёта стали 4 убитых и 49 раненых (ранен был и командир корабля, капитан 3 ранга В. М. Митин). Борьба за живучесть корабля шла в сложных условиях под огнём с истребителей, и в её ходе чуть не произошла катастрофа: вентиляторы затянули дым от горевших дымовых шашек во второе котельное отделение, а в это время от сотрясения корпуса открылась крышка люка котельного отделения, и оттуда повалил густой дым. Моряки решили, что что там вспыхнул пожар, и бросили в люк баллоны с углекислотой, но те чудом не сработали (в противном случае котельное отделение могло выйти из строя).
Через два дня у стенки Севморзавода эсминец снова вступил в бой: три бомбардировщика резко спикировали на корабль. Четыре бомбы массой 250 кг каждая угодили в баржу у левого борта «Бодрого» и утопили её. В корпусе эсминца образовалось около тысячи новых осколочных пробоин, из них 14 в подводной части корпуса. Повреждения усугубило загоревшееся топливо, которое ещё и растеклось по воде. Убито 10 человек, ранено 16. Продолжать ремонт было опасно, и поэтому в ночь на 3 ноября «Бодрый» своим ходом в сопровождении «Безупречного» поспешил в Поти. На переходе сквозь наспех заделанные деревянными пробками пробоины начала просачиваться вода, из-за чего крен достигал 10° (один раз пришлось даже останавливать турбины). В Поти за полтора месяца эсминец был отремонтирован и доукомплектован экипажем.
Прорыв в Севастополь. Оборона города
16 декабря 1941 года эсминец, приняв на борт 227 человек десанта, вышел в Туапсе, а оттуда в Новороссийск. Четыре дня спустя «Бодрый» в составе отряда командующего флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского (крейсера «Красный Крым», «Красный Кавказ», лидер «Харьков» и эсминец «Незаможник») участвовал в знаменитом прорыве в осаждённый Севастополь. Отряд отразил многочисленные атаки бомбардировщиков люфтваффе и доставил в город 4 тысячи бойцов 79-й бригады морской пехоты. На борту «Бодрого» в этом походе находилось 340 десантников, 6 противотанковых орудий и 35 т боеприпасов. Более суток эсминец находился в Севастополе, почти непрерывно ведя огонь по вражеским самолётам и сухопутным войскам, а вечером 22 декабря ушёл в Поти. Зенитчикам корабля удалось подбить один Junkers Ju 88.
В январе 1942 года «Бодрый» прошёл планово-предупредительный ремонт в Поти, совершил два выхода в море для обстрела береговых позиций гитлеровцев (израсходовал 174 снаряда калибром 130 мм) и произвёл высадку десанта в районе Судака. В конце февраля эсминец был поставлен на капитальный ремонт в Туапсе и одновременно включён в систему ПВО города. 26 марта огнём из 130-мм орудий моряки сбили вражеский самолёт. Приближение немцев заставило 8 июля перебазировать эсминец в Поти для завершения ремонта.
Бомбардировка в Поти
Работы уже были закончены, когда произошла трагедия: 16 июля 1942 года 16 вражеских бомбардировщиков приблизились к базе на большой высоте (6-7 км) и группами спикировали на корабли. В корму «Бодрого» почти одновременно с сигналом боевой тревоги попали 2 бомбы: первая пробила настил палубы по правому борту в районе 166-167-го шпангоутов и ударилась во вспомогательный упорный подшипник гребного вала, а затем, изменив направление, пронзила несколько переборок и цистерн, но не взорвалась; вторая угодила в кормовое машинное отделение и взорвалась; третья бомба разорвалась между стенкой пирса и кормой корабля в районе 220-го шпангоута. Взрыв был огромной силы, и несколько моряков были выброшены ударной волной за борт. Все помещения позади 133-го шпангоута быстро заполнились водой, корабль осел кормой на 5,7 м. Экипаж немедленно включился в борьбу за живучесть корабля. Сначала морякам удалось локализовать поступление воды внутрь корпуса, затем с помощью подошедшего буксира СП-13 они осушили ряд помещений и подвели под корму два 80-тонных понтона. На следующий день, предварительно обрезав висевший на искорёженных листах обшивки торпедный аппарат, эсминец ввели в плавучий док. При осушении дока раздался сильный треск: это разорвались связи в районе 159-го шпангоута. Кормовая часть «Бодрого» фактически отломилась. Два с половиной года шёл ремонт корабля, и лишь 31 декабря 1944, когда боевые действия на Чёрном море уже завершились, эсминец вступил в строй.
За годы войны он прошёл 12 120 миль, 13 раз выходил на обстрелы береговых позиций противника, произвёл 72 зенитные стрельбы, выпустил по неприятелю следующее количество снарядов:
- 1332 снаряда калибра 130 мм
- 988 снарядов калибра 76 мм
- 12 снарядов калибра 45 мм
- 1771 снаряд калибра 37 мм
- 1433 пули калибра 12,7 мм
Также корабль поставил 50 мин КБ-3. Итого он сбил два самолёта и два повредил, торпеды и глубинные бомбы не сбрасывал.
После войны
Эсминец с 1951 до конца 1953 стоял на капитальном ремонте. 17 февраля 1956 его вывели из боевого состава и переформировали сначала в судно-цель ЦЛ-3, а 13 октября 1959 в учебно-тренировочную станцию УТС-8. 9 сентября1962 он был превращён в плавучую мишень и вскоре посажен на прибрежную отмель у Тендровской косы, где сохранился и по сей день.
Командиры
- 10.1936 - 08.1937 - Харламов Николай Михайлович
- 194? - 07.1942 - капитан 3-го ранга Митин Владимир Михайлович
- 16.07.1942 - 04.1944 - капитан 3-го ранга Козлов Евгений Андреевич
- 24.04.1944 - 194? - капитан 2-го ранга Жиров Ф.В.
Напишите отзыв о статье "Бодрый (эсминец, 1936)"
Ссылки
- [flot.sevastopol.info/ship/esminets/bodriy.htm Эскадренный миноносец «Бодрый» на сайте Черноморского флота РФ] (рус.)
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Бодрый (эсминец, 1936)
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
