Боевой конь (фильм)

Боевой конь
War Horse
Жанр	приключения драма
Режиссёр	Стивен Спилберг
Продюсер	Стивен Спилберг Кэтлин Кеннеди Фрэнк Маршалл Ревель Гест
Автор сценария	Майкл Морпурго (книга) Ричард Кёртис Ли Холл
В главных ролях	Джереми Ирвин Эмили Уотсон Питер Маллан
Оператор	Януш Камински
Композитор	Джон Уильямс
Кинокомпания	DreamWorks Reliance Entertainment Amblin Entertainment Kennedy/Marshall Company Touchstone Pictures
Длительность	146 мин.
Бюджет	66 млн $
Сборы	177,6 млн $
Страна	США США
Год	2011
IMDb	ID 1568911
Выход фильма «Боевой конь» (оригинальное название — War Horse)

К:Фильмы 2011 года

«Боево́й конь» (англ. War Horse) — военная драма режиссёра Стивена Спилберга по одноимённому роману Майкла Морпурго, впервые опубликованному в Великобритании в 1982 году, и пьесе, поставленной в 2007 году. Американская премьера состоялась на Рождество 2011 года, российская — 26 января 2012 года.

Сюжет

1912 год. В английском графстве Девон мальчик Альберт Нарракотт видит роды чистокровной верховой кобылы и с восхищением наблюдает за тем, как жеребец растёт, бегая по полям рядом со своей матерью. Тед, отец Альберта, пытается купить жеребёнка на аукционе, несмотря на то, что друг рекомендует ему обратить внимание на более подходящую для работы на ферме лошадь. Желание победить своего лендлорда, который также принимает участие в аукционе, и постоять за свою честь, заставляют Теда поднимать цену за коня всё выше и выше. Купив жеребёнка за огромную сумму (30 гиней), Тед не может заплатить аренду, и лендлорд грозит забрать ферму в случае неуплаты до осени. Тед обещает уложиться в установленный срок, говоря, что сможет вспахать необработанное каменистое поле и посеять турнепс. Альберт называет лошадь Джоуи и целыми днями тренирует её. Его лучший друг, Эндрю Итон, наблюдает за тем, как Альберт учит лошадь выполнять различные команды — например, подходить, когда хозяин ухает совой.

Тед, у которого после ранения во время англо-бурской войны болит нога, часто выпивает из фляги, которую всегда с собой носит. Мать Альберта, Роуз, показывает сыну медали, которые Тед получил во время службы сержантом в Африке. Будучи тяжело ранен, Тед геройски проявил себя на поле боя и был награждён медалью «За выдающиеся заслуги» (англ. Distinguished Conduct Medal). Роуз даёт сыну вымпел отцова полка, рассказав, что отец не гордится своими военными заслугами и когда-то выбросил и знамя, и все медали, но мать достала их и сохранила в тайне от мужа.

Альберт обучает Джоуи работать с плугом и, к удивлению всех соседей, пророчащих провал, подготавливает каменистое поле к посадке турнепса. Через некоторое время ливневый дождь смывает посевы. Начинается Первая мировая война, и Тед, чтобы заплатить ренту, тайком от сына отводит коня на продажу. Там он продаёт Джоуи капитану кавалерии Николлсу, офицеру проходившего через деревню полка. В момент, когда сделка уже заключена, прибегает Альберт и просит не забирать Джоуи. Капитан успокаивает мальчика, обещая, что будет заботиться о коне и что после войны он, если повезёт, доставит его домой. Альберт пытается записаться в армию, но не проходит по возрасту. Перед тем, как Николлс уезжает вместе с Джоуи, Альберт подвязывает к узде коня отцовский флаг.

Капитан Николлс обучает Джоуи необходимым на войне навыкам. В казармах полка Джоуи знакомится с Топторном, вороным конём командира полка майора Стюарта, и вскоре к нему привязывается. Через несколько недель их полк отправляется во Францию. Вскоре после прибытия на континент и вступления в боевые действия полк Николлса атакует незащищённый лагерь немцев, но те отступают в лес, где встречают кавалеристов огнём пулемётов. Николлс и его соратники погибают, а немцы забирают лошадей в качестве трофеев.

Джоуи вместе с Топторном оказываются в упряжке санитарного фургона, которым управляют два немецких солдата — Гюнтер и его 14-летний брат Михаэль. Гюнтер отдаёт найденный флаг брату, который был зачислен в армию, несмотря на юный возраст, и просит его бежать. Михаэль не слушается, и Гюнтер верхом на Джоуи берёт Топторна, догоняет колонну, находит брата и похищает его. Подростки собираются бежать в Италию, однако ночью немцы находят прячущихся на мельнице дезертиров и расстреливают их.

После этого маленькая девочка Эмили, живущая на ферме со своим дедом, находит на мельнице двух лошадей. Эмили страдает от болезни, от которой кости становятся хрупкими, и дед, боясь того, что та упадёт, не разрешает ей ездить на лошадях. Когда приходят немецкие солдаты и забирают все припасы, Эмили прячет коней в своей спальне. Дед дарит внучке на день рождения седло и разрешает прокатиться на Джоуи. Через несколько минут после выезда немецкие солдаты замечают девочку и отбирают коней. Дед оставляет флаг Альберта себе. Джоуи и Топторна заставляют тянуть пушки. У них на глазах кони, выполняющие эту работу, умирают один за другим. Однако за ними двоими присматривает немецкий солдат Фридрих, любящий лошадей и старающийся облегчить их долю.

Тем временем наступает 1918 год. Альберт, наконец попавший на фронт, участвует во Стодневном наступлении вместе со своим другом Эндрю Итоном. Чудом избежав пуль, Альберт уничтожает пулемётное гнездо, не дающее подняться британским войскам. Британцы захватывают траншею, но там их поджидает газовая ловушка, в которой погибает Эндрю, а сам Альберт временно лишается зрения.

Примерно в тот же день надорвавшийся Топторн, который к тому же незадолго до того покалечил ногу, умирает. В это же время происходит неожиданное нападение англичан, и отступающие немцы силком утаскивают Фридриха. На оставшегося возле умершего Топторна Джоуи надвигается британский «ромбовидный танк», который загоняет его в тупик из колючей проволоки. Неповоротливая машина едва не давит Джоуи, но ему удается бежать.

Обезумевший от страха Джоуи мечется по полю битвы и в конце концов запутывается ночью в колючей проволоке между линиями траншей. После боя наступает тишина. Англичане замечают коня на поле, и капрал Колин вопреки приказам поднимает белый флаг и идет спасать лошадь. На месте капрал и немец, неожиданно захотевший помочь, вместе освобождают Джоуи. После небольшого спора, выиграв жребий, капрал уводит коня к себе в лагерь. Фронтовой доктор, увидев израненное животное, приказывает оказавшемуся рядом сержанту его убить, не веря в то, что коня можно спасти. Так выходит, что в то же время Альберт узнаёт от медсестры, что в лагерь привели «чудо-коня», выжившего на земле между двумя фронтами. И, когда сержант приставляет дуло пистолета к голове коня, раздаётся совиный крик — тот самый звук, на который Джоуи учили откликаться шесть лет назад. Конь поднимает голову, мешая казни. Сержант вновь приставляет пистолет ко лбу лошади — но уханье раздаётся опять, и бойцы расступаются, давая дорогу Альберту, идущему наощупь к коню. Альберт вновь изображает уханье, и Джоуи бежит к своему старому другу. Альберт доказывает, что конь — его, указав приметы, бывшие до того скрытыми грязью, и врач обещает спасти коня.

Война заканчивается. Парень выздоравливает, но коня, как собственность армии (домой, в Англию, доставляют только офицерских коней), выставляют на аукцион. Солдаты и офицеры собирают деньги, чтобы выкупить Джоуи, однако на торгах местный мясник поднимает ставку до тридцати фунтов - суммы, что больше всего собранного товарищами Альберта. И, казалось бы, конь достанется мяснику — но тут появляется дедушка Эмили и сообщает, что платит сто фунтов, а если не хватит и этого, тогда он готов продать пальто, а если не хватит и с ценой за пальто, тогда он продаст ферму и заплатит тысячу фунтов. Конь достается ему, и старик собирается его увести. Альберт догоняет его и просит отдать Джоуи, но старик отвечает, что его внучка умерла и он три дня шёл пешком, чтобы достать «чудо-коня» ради памяти о ней.

Однако, увидев, что конь хочет остаться с Альбертом, старик достаёт потрёпанный штандарт и спрашивает Альберта, что это такое. Альбёрт сразу узнаёт флаг, и старик, убедившись, что конь принадлежит тому по праву, отдаёт его вместе со флагом, не беря ничего взамен. Альберт и Джоуи возвращаются домой, к родителям, где Альберт отдаёт флаг отцу. Отец крепко пожимает руку возмужавшему и, как и он, прошедшему войну сыну.

В ролях

• Джереми Ирвин — Альберт Нарракотт
• Эмили Уотсон — Роуз Нарракотт
• Питер Маллан — Тед Нарракотт
• Дэвид Тьюлис — Лайонс
• Бенедикт Камбербэтч — Майор Джейми Стюарт
• Джефф Белл — Сержант Сэм Перкинс
• Том Хиддлстон — Капитан Джим Николс
• Патрик Кеннеди — Лейтенант Уэверли
• Нильс Ареструп — Дед
• Селин Бакенс — Эмили
• Давид Кросс — Гюнтер
• Райнер Бок — Брандт
• Николас Бро — Фридрих
• Роберт Эммс — Дэвид Лайонс

Первоисточник

Майкл Морпурго написал роман для детей под названием «Боевой конь» в 1982 году после встречи с ветеранами Первой мировой войны в деревне Иддесли (графство Девон), в которой он жил. Один из ветеранов, капитан Баджетт, служил в кавалерийском полку. Он рассказал Майклу о том, что доверял своему коню все свои надежды и опасения. Вместе с другим ветераном, который служил в королевской конной дивизии, он рассказал об ужасных условиях во время войны, о смерти людей и животных. Третий ветеран вспомнил, как армия пришла в деревню, чтобы купить лошадей, которых после использовали в бою, а также для перевозки пушек и санитарных повозок. Морпурго продолжил исследовать данный вопрос и обнаружил, что в период войны погибло миллион лошадей с британской стороны и около десяти миллионов всего. Из миллиона британских лошадей, принимавших участие в войне на территории других стран, вернулось 62 000. Остальные умерли или были пущены во Франции на мясо. Война неизгладимо отразилась на мужском населении Великобритании: умерло 886 000 мужчин, то есть один из восьми ушедших на фронт, и 2% всего населения страны.

Однажды Морпурго увидел, как на территории принадлежащей ему благотворительной организации «Фермы городским детям» (англ. Farms for City Children) заикающийся мальчик хорошо разговаривает с конём. Тогда писатель решил рассказать историю лошади и её отношений с людьми, которых она встретила до начала и в период войны: молодого фермера из Девона, офицера британской кавалерии, немецкого солдата и старого француза с внучкой.

Автор хотел экранизировать своё произведение и в течение пяти лет работал с Саймоном Ченнинг-Уильямсом, но был вынужден отказаться от этой идеи. В 2007 году Ник Стэффорд успешно поставил спектакль на основе романа. В театре история не могла быть изложена только от лица лошади, поэтому повествование немного отличалось от предложенного в книге. Такая же ситуация наблюдалась и в сценарии к фильму.

Дальнейшее развитие

В период с 2006 по 2009 год Морпурго, Ли Холл и Рэвел Гест работали над сценарием на основе книги. Из-за недостатка финансов компания, которая собиралась снимать картину, не выкупила у Морпурго права, к тому же все работали без зарплаты, на энтузиазме. В 2009 году продюсер Кэтлин Кеннеди вместе с мужем, продюсером Френком Маршаллом, и двумя дочерьми посмотрела в одном из театров Вест-Энда постановку пьесы «Боевой конь». Спектакль произвёл на них большое впечатление, и Маршалл удивился, почему никто не приобрел права на экранизацию произведения. Вскоре о пьесе услышал Стивен Спилберг, которого проинформировали коллеги, среди которых была и Кеннеди, с которой он работал в Amblin Entertainment. После переговоров с Рэвелом Гестом 16 декабря 2009 года компания DreamWorks купила права на экранизацию. Сам Спилберг прокомментировал это следующим образом: «Сразу после прочтения романа Майкла Морпурго я понял, что хочу, чтобы DreamWorks сняла по нему фильм. Его суть и идея формируют историю, которую прочувствуют в любой стране». 1 февраля 2010 года режиссёр посмотрел постановку и после встретился с некоторыми актёрами, принимавшими в ней участие. Спилберг признал, что плакал после представления.

Холл прокомментировал, что через неделю после того, как сценарий был написан, Спилберг проявил интерес, ознакомился с ним и в течение двух недель принял решение, что будет снимать фильм. По словам Холла, такие события случаются в мире киноиндустрии очень редко.

Ричарду Кёртису было поручено переделать сценарий. Поначалу он отнесся к этому отрицательно, но после встречи со Спилбергом изменил свою точку зрения. Кёртис сказал, что сценарий был ближе к книге, чем постановка в театре, и что наличие постановки придало ему храбрости для создания собственной адаптации романа. За три месяца Кёртис, тесно сотрудничая со Спилбергом, написал более 13 черновых вариантов сценария.

Сначала Спилберг собирался выступить в качестве продюсера «Боевого коня», но 3 мая 2010 года стало известно, что он станет режиссёром фильма. Список актёров был объявлен 17 июня 2010 года. Актёр Питер Маллан на кинофестивале «Трайбека» в апреле 2011 года сказал, что принял участие в фильме не только потому, что его снимал Спилберг, но и потому, что сценарий показался ему великолепным .

Отзывы

Фильм получил в основном положительные отзывы. На сайте Rotten Tomatoes фильм имеет рейтинг 76 %, и 123 положительных рецензии из 161.

Награды и номинации

• 2011 — «Спутниковая награда» за лучшую операторскую работу (Януш Камински), а также 7 номинаций: лучший фильм, лучшая режиссёрская работа (Стивен Спилберг), лучший адаптированный сценарий (Ли Холл, Ричард Кёртис), лучшая музыка (Джон Уильямс), лучшие визуальные эффекты (Бен Моррис), лучший монтаж (Майкл Кан), лучший звук (Энди Нельсон, Гэри Ридстром и другие).
• 2011 — номинация на премию Национального совета кинокритиков США за лучший фильм.
• 2012 — 2 номинации на премию «Золотой глобус»: лучший фильм — драма, лучшая музыка (Джон Уильямс).
• 2012 — 5 номинаций на премию BAFTA: лучшая операторская работа (Януш Камински), лучшая музыка (Джон Уильямс), лучшие визуальные эффекты (Бен Моррис, Нил Корбулд), лучшая работа художника-постановщика (Рик Картер, Ли Сандалес), лучший звук (Энди Нельсон, Гэри Ридстром и другие).
• 2012 — 6 номинаций на премию «Оскар»: лучший фильм (Стивен Спилберг, Кэтлин Кеннеди), лучшая музыка (Джон Уильямс), лучшая операторская работа (Януш Камински), лучшая работа художника-постановщика (Ли Сандалес, Рик Картер), лучший звук, лучший звуковой монтаж.
• 2012 — 2 номинации на премию «Сатурн»: лучший фильм в жанре боевик / приключения, лучшая музыка (Джон Уильямс).

Ссылки

• [www.dreamworksstudios.com/films/war-horse Официальный сайт фильма]
• «Боевой конь» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v516559 Боевой конь] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Боевой конь (фильм)

На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.