Бозелли, Феличе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Феличе Бозелли
итал. Felice Boselli

Феличе Бозелли (итал. Felice Boselli; Пьяченца, 20 апреля 1650 — 23 августа 1732, Парма — итальянский живописец



Биография

Феличе Бозелли был сыном богатого сапожника Кристофера и Люсии Каттанео. Очень мало известно об его образовании. В Милане, с 1664 по 1669, был учеником не Иосифа Карачи, а его брата Микеланджело. Тогда же он познакомился с Анджело Мария Кривелли, специализировавшимся на натюрмортах. Общая интонация его картин и факт того, что, он любил использовать в натюрмортах несколько живых фигур, заставляет предполагать, что он перенял стиль ломбардской живописи. По мнению исследователей, на его стиль, как и на стиль большинства итальянских художников, писавших натюрморты в XVII и XVIII веках, повлияла фламандская школа.

После краткого пребывания в Пьяченце, Бозелли перебирается в Парму (1670), где пишет работы для знати и где 26 июля 1673 у его жены Барбары Драги (умершей в 1731) родился единственный сын, Орацио, который также стал художником.

Картины Бозелли давали ему если не большую славу, так возможность комфортной жизни, о чём свидетельствует большое число его работ в дворянских домах Пармы и Пьяченцы, выполненных по моде того времени: эти работы висели в столовых и вызывали аппетит, при этом были крупнее чем в гостиных и больше подошли бы мясной лавке или обширной кухне, среди чёрного дыма и душистых запахов.

Бозелли принадлежит к категории художников крестьянского натюрморта: на его работах встречаются дичь, потрошенная рыба, мертвые птицы, выщипанные перья куриц, деревянные чаны с капустой и репой, расположенные на господских кухнях, изношенных каменных ступенях или деревенских столах. В натюрморты он вплетает и небольших домашних животных, чаще всего беспородных кошек (кота, который чаще всего встречается на его полотнах звали Feles или Феликс — так же как и художника, что означает «счастливый» и представляет самого автора) и взъерошенных бродячих собак среди курятника; или селян, одевших лучшее праздничное платье и вывезших свою продукцию на рынок, с ещё черными от земли пальцами и мозолистыми руками. Для такой обстановки он подбирал боле плотные и тяжелые тона, выписывая небольшие возвышения и небольшие просветы в густых пейзажах из деревьев.

Также Бозелли проявляет себя сельским жителем с неординарным чувством юмора и появляется на автопортрете в Национальной Галерее Пармы (приблизительно 1720 г.), разодетым в пух и прах, с палитрой в руках и завитом парике, в придворной позе, но с резвыми и остроумными глазами, которые с живым вниманием наблюдают за моделью вне холста. Отдельное внимание привлекает к себе подвешенная справа дичь.

Тем не менее, Бозелли писал не только бытовые сцены. Для росписи театра его вызвал Алессандро Фонтанеллато Санвитале, где он работал с 1681 по 1690 года. Следующие десять лет он практически стал личным художником Санвитале и в дополнение к привычным для него натюрмортам с кровоточащим мясом и рыбой, он писал портреты и декоративные элементы для зала приема — элегантный фриз с вазами, наполненными цветами в окружении белых крылатых грифонов; барочные карнизы в завитках и раковинах.

Но самая красивая серия — это шесть овальных картин в Соранье, выполненных между 1700 и 1701, где в натюрморты с рыбой и моллюсками, размещенными на переднем плане, вплетены фигуры молодых людей на фоне пейзажа.

В 1702 году он работал в церкви Святой Бригитты в Пьяченце, единственном оставшемся от него изображении религиозной тематики, что не уникально, как и в других подобных случаях с древними религиозными произведениями, зачастую потом потерянными. По сведениям Портала о путешествиях Cult-turist.ru: «Особого внимания заслуживает капелла Распятия (левый неф), получившая своё название от хранящегося в ней деревянного Распятия 13 века. Стены её украшают работы „Ecce Homo“ („Се человек“) Феличе Бозелли и „Святой Андрей“ Гавасетти (1628). „Вознесение“ в куполе и изображение сивилл принадлежат кисти фламандского живописца Роберта де Лонже (конец 17 века)»[1].

В 1704 году он переезжает в Фонтанеллато, где выражает свой талант в двенадцати полотнах мифа «Диана и Актеон» (Парма, Национальная Галерея) — росписи фресок в комнатах крепости Пармиджанино, где Бозелли использует яркие цвета и оригинально смоделированные драпировки.

Позже, в картине «Мальчик и слепой нищий» (Национальная Галерея Пармы) он вдохновлялся ломбардской школой — голландцем Питером ван Лаером, римлянином Микеланджело Черкуоцци и взяв их приемы темных оттенков белого и непосредственного мазка, изображая одежду в лохмотьях, уши и чувствительные руки. Есть четыре картины, выполненные в том же стиле после 1710 для Санватале (Национальная галерея, Парма), со схожими рисунками и натюрмортами.

В то же время он пишет и другие работы — «Мясник, взвешивающий мясо для бедного клиента» в коллекции Цаули Нальди в Фаэнцза, а также коллекциях Антонио Пьаченца в Пьяченце и Цаккия Рондинини Болоньи, где в лучшем виде проявляется его деятельность, если рассматривать её определенным способом: напыление из серебра дает отблеск света на темном фоне, и часто появляется на расстоянии, как первый проблеск рассвета на небе.

Его картины можно увидеть во многих государственных и частных коллекциях в Парме и Пьяченце, в Художественной галерее Кремона, Академии Каррара в Бергамо. В 1713 году его произведения были инвентаризованы во внушительном собрании великого князя Фердинандо Медичи в Тоскане. Среди более поздних работ, наиболее известны два натюрморта Бозелли в Галерее Кампори Модены, подписанных и датированных на оборотной стороне 1730 годом., где исчезает магический блеск его зрелых полотен и работы становятся лишь повторением прошлого успеха[2]

Описание биографии Бозелли в Монографиях Фердинандо Аризи является основным, но принимается во внимание с некоторыми поправками. Его первая монография (1973), возможно имеет несколько неправильных атрибуций, но дает очень хорошее общее представление о культурном окружении Бозелли. Многие поправки были сделаны в его следующей работе «Натюрморт в Милане и Парме в эпоху Барокко» [3].

В российских коллекциях работы круга Бозелли можно найти в собрании Музея частных коллекций Международного Института Антиквариата[4], входящего в ASG Инвестиционную группу компаний[5] — «Кладовая: натюрморт с дичью, виноградом, корзиной груш, спаржей и вазой с вишнями».

Напишите отзыв о статье "Бозелли, Феличе"

Примечания

  1. [www.cult-turist.ru/place-interes/one-place/2886/?q=497&plint=2886 портал о путешествиях Cult-turist.ru]
  2. [biblioteche2.comune.parma.it/lasagni/bos-bri.htm Общественная библиотека Пармы]
  3. [www.bigli.com/biography/10/art-valuations-felice-boselli-1650-piacenza%E2%80%93-parma-1732-.aspx BIGLI — art broker]
  4. [int-ant.ru/sobranie/detail/9/9/2082/ Собрание Музея частных коллекций Международного института антиквариата (ASG)]
  5. [asg-invest.ru/ Официальный сайт ASG Инвестиционной группы компаний]
К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Бозелли, Феличе

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.