Бозио, Анджолина

Анджолина Бозио Angiolina Bosio
Основная информация
Годы активности	1846–1859
Страна	Сардинское королевство Сардинское королевство
Профессии	оперная певица
Певческий голос	сопрано

Анджолина Бозио (итал. Angiolina Bosio; 28 августа 1830, Турин — 31 марта (12 апреля) 1859, Санкт-Петербург) — итальянская оперная певица (сопрано).

Биография

Анджолина Бозио родилась 28 августа 1830 года в Турине в семье бедного певца-комедианта. В десять лет стала учиться в Милане у профессора Венчеслао Каттанео, затем вернулась на родину в Турин, где продолжила обучение у профессора Монтаны. В июле 1846 года в Королевском театре Милана состоялся звёздный дебют Анджолины в роли Лукреции в опере «Двое Фоскари». Чуть позже она пела в известном тогда миланском оперном театре Каркано, соперничавшим с самим Ла Скала, её приглашали и на другие сцены, она выступала в Вероне, Мадриде, Копенгагене, на сцене лондонского Ковент-Гардена, а в 1848 году в первый раз вышла на подмостки парижской Гранд-оперы. В 1850—1851 г.г. певица жила в США и выступала вместе с труппой Гаванской итальянской оперной компании.

В 1851 году после возвращения из США в Европу, Бозио вышла замуж за грека по фамилии Ксиндавелонис, с котором познакомилась в Мадриде. После свадьбы Ксиндавелонис стал импресарио своей жены.

В период с 1852 по 1855 год неоднократно выступала в Париже. В отличие от многих современниц Анджолина пользовалась за рубежами Италии популярностью даже большей, чем на родине. Неоднократные гастроли по странам Европы и выступления в США принесли ей всеобщее признание, поставили её очень быстро в один ряд с лучшими артистками того времени.

Осенью 1855 года Бозио впервые побывала в России, где выступала вместе с итальянской труппой в московском Большом театре. Было дано более двадцати спектаклей, певица блестяще спела Виолетту в опере Джузеппе Верди «Травиата». Её триумфальные выступления произвели настоящий фурор. Четыре сезона Анджолина Бозио выступала в России, в марте 1859 года поехала из Санкт-Петербурга в Москву, чтобы дать несколько концертов, но на обратном пути простудилась и заболела. Простуда переросла в пневмонию и проболев три недели Бозио скончалась. В последний путь певицу провожал весь Петербург. Иван Сергеевич Тургенев писал:

Сегодня я узнал о смерти Бозио и очень пожалел о ней. Я видел её в день её последнего представления: она играла «Травиату»; не думала она тогда, разыгрывая умирающую, что ей скоро придется исполнить эту роль не в шутку. Прах и тлен, и ложь — все земное.

Была похоронена 4 (16) апреля на привилегированном участке Святой Екатерины Выборгского римско-католического кладбища Санкт-Петербурга. В 1861 году на могиле Бозио был установлен памятник работы мастера Пиетро Косты. В 1939 году в связи с ликвидацией кладбища захоронение Бозио вместе с памятником было перенесено на Тихвинское кладбище (Некрополь мастеров искусств) Александро-Невской лавры. Надгробие могилы А.Бозио является объектом культурного наследия федерального уровня.

Роли в театре

• «Двое Фоскари» — Лукреция
• «Трубадур» — Леонора
• «Макбет» — леди Макбет
• «Любовный напиток» — Адина
• «Пуритане» — Эльвира Уолтон
• «Луиза Миллер» — Луиза
• «Риголетто» — Джильда
• «Матильда ди Шабран, или Красота и Железное сердце» — Матильда
• «Семирамида» — Семирамида
• «Граф Ори» — графиня Формутье
• «Севильский цирюльник» — Розина
• «Дон Жуан» — Церлина
• «Фра-Дьяволо» — Церлина
• «Марта» — леди Гарриет Дюрэм
• «Травиата» — Виолетта Валери
• «Дон Паскуале» — Норина

Память

Анджолина Бозио упоминается в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?», в стихах О. Э. Мандельштама («И живая ласточка упала // На горячие снега», в повести «Египетская марка»), и в стихотворении Николая Некрасова:

Вспомним — Бозио. Чванный Петрополь
Не жалел ничего для неё.
Но напрасно ты кутала в соболь
Соловьиное горло своё.
Дочь Италии! С русским морозом
Трудно сладить полуденным розам
Перед силой его роковой
Ты поникла челом идеальным.
И лежишь ты в отчизне чужой
На кладби́ще пустом и печальном.

Ссылки

• E. Моллер [books.google.ru/books?id=xSwVAAAAYAAJ&pg=RA2-PA70 Общественная жизнь в Петербурге] // Русское слово. — 1859. — № 5. — С. 70—72.

Персоналии   Классическая музыка   Опера

Отрывок, характеризующий Бозио, Анджолина

Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.