Бознанская, Ольга
| Ольга Бознанская | ||
| польск. Olga Boznańska | ||
 Ольга Бознанская. Автопортрет. 1893 | ||
| Дата рождения: | ||
|---|---|---|
| Место рождения: | ||
| Дата смерти: |
26 октября 1940 (75 лет) | |
| Место смерти: | ||
| Жанр: | ||
| Стиль: | ||
| Награды: |
| |
 Работы на Викискладе | ||
Ольга Бознанская[1] (польск. Olga Boznańska; 15 апреля 1865, Краков — 26 октября 1940, Париж) — польская художница.
Жизнь и творчество
Ольга Бознанская родилась в семье железнодорожного инженера; её отец был по национальности поляк, а мать — француженка. Училась рисунку с детства, брала уроки у художников Антона Пиотровского и Казимира Похвальского. С 1886 по 1890 год жила в Мюнхене. Так как женщин в мюнхенскую Академию изящных искусств не принимали, Бознанская брала частные уроки у Карла Крихендорфа и Вильгельма Дюрра.
О. Бознанская рисовала преимущественно портреты, натюрморты, пейзажи и жанровые сцены. В 1890-х годах, закончив обучение, молодая художница начала выставлять свои работы — в Мюнхене, Варшаве, Берлине, Вене. За картину «Портрет художника Павла Наумена» О.Бознанская на выставке в Вене получила золотую медаль; её «Портрет мисс Мэри Брэм» завоёвывает награду в Лондоне. В 1896 году она получила премию парижского Общества изящных искусств.
В 1898 году Бознанская вступила в Товарищество польских художников «Искусство». В том же году приехала в Париж. В 1900 году она на выставке в лондонской Новой Галерее удостоилась золотой медали и ей был присуждён приз на парижской Всемирной выставке. В том же году О. Бознанская рассталась с художником Юзефом Чайковским, с которым долгие годы была в близких отношениях.
В 1901 году состоялась выставка работ О. Бознанской в Питтсбурге. В 1907 году ей присуждается серебряная медаль питтсбургским институтом Карнеги. В 1912 году О.Бознанская, совместно с Клодом Моне и Огюстом Ренуаром, представляет Францию на выставке в Питтсбурге. В 1932 году художница в последний раз посещает Краков. В 1937 году на Всемирной выставке в Париже ей присуждается Гран-При. Участница венецианского биеннале 1938 года.
Избранные работы
- Olga Boznańska 1886 Mloda z parasolka.jpg
«Женщина с японским зонтиком»
(1886) - Olga Boznańska 1888 Cyganka.jpg
«Портрет женщины (Цыганка)»
(1888) - Olga Boznańska 1889 Bretonka 2.jpg
«Бретонка»
(1889) - Olga Boznańska 1889 Imieniny babuni.jpg
«Именины бабули»
(1889) - Olga Boznańska 1893 Paul Neuen.jpg
«Портрет художника Павла Наумена»
(1893) - Olga Boznańska 1894 Dziewczynka chryzantemy.jpg
«Девочка с хризантемами»
(1894) - Olga Boznańska 1903 Panna Dygat.jpg
«Портрет пани Дыгат»
(1903) - Olga Boznańska 1912 Portret w bieli.jpg
«Портрет молодой женщины в белом»
(1912) - Olga Boznańska 1918 MN z waza.jpg
«Натюрморт с вазой»
(1918) - Olga Boznańska 1921 Kwiaty.jpg
«Цветы»
(1921)
Награды
- Орден Почётного легиона (1912)
- Орден Возрождения Польши (1938)
Напишите отзыв о статье "Бознанская, Ольга"
Примечания
- ↑ Встречается также написание Бознаньская.
Ссылки
- [webart.omikron.com.pl/paint/authors/BOZN_OL/ Биография и работы Ольги Бознанской] (польск.) (Проверено 17 июля 2009)
- [www.pinakoteka.zascianek.pl/Boznanska/Boznanska_bio.htm Краткое описание и галерея работ, включая «Девочку с хризантемами»] (польск.) (Проверено 17 июля 2009)
Отрывок, характеризующий Бознанская, Ольга
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
