Бои за Двинск
| Бои за Двинск | |||
| Основной конфликт: Советско-польская война Война за независимость Латвии | |||
 Мемориальная доска Ю.Пилсудского в Даугавпилсе. | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа Войска Польского и Латвийской армии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва за Двинск (другие названия — Битва под Динабургом, Операция «Зима», динабургская операция, бои за Даугавпилс) — сражения польско-латвийских войск с Красной армией в январе 1920 в районе города Двинск (современный Даугавпилс). Часть советско-польской войны и латвийской войны за независимость. В результате боёв Двинск отошёл к Латвии.
Содержание
Предпосылки
В сентябре 1919 войска генерала Рыдз-Смиглы после месячных боёв под Двинском отбросили советскую 15-ю армию за Двину. Обороной крепости руководил член Реввоенсовета Советской Латвии Анс Эрнестович Дауман. Латвийская армия оперировала севернее города. В тылу красных активно действовал Латгальский партизанский полк. Пилсудский направил в Латгалию 20 тысяч своих опытных легионеров. Они при поддержке танков наступали из-за Двины.
Гарнизон Двинска состоял из трех полков пехоты, коммунистической роты и кавалерийского эскадрона — всего неполных две тысячи, как тогда говорили, штыков и сабель при 35 пулеметах, 24 орудиях и одном бронепоезде. Также в окрестностях города воевали 2-й латышский полк, Латышский полк особого назначения 15-й армии и Эстонский полк.
30 августа 1919 года бойцы 30-го стрелкового полка держали оборону на левом берегу Двины, пока не подоспел на помощь 2-й латышский полк. Вместе с латышскими стрелками вновь овладели станцией Калкуны и местечком Нидеркуны. Упорные бои там длились несколько дней, посёлки переходили из рук в руки не один раз.
В середине сентября 30-й полк был оттеснен к предмостовым укреплениям, а на левом берегу защищать Гриву остался полк эстонцев. Однако 28 сентября польско-латвийские части получил подкрепления и танки, овладели Гривой и перешли в наступление. Поляки вышли к линии железной дороги Двинск—Вишки.
Поляки стояли перед дилеммой — если большевики удержаться на Двине, то 15-я армия будет иметь прямую связь с 16-й армией, которая с февраля воевала с поляками. Если-же город захватят войска фон дер Гольца, то это приведёт к нежелательному для Польши влиянию немцев в прибалтийских странах. В связи с этими причинами, единственной возможностью поляков был союз с Латвией.
Первая дата операции «Зима»
Первоначально дата начала операции была назначена на 15 декабря, но была перенесена по нескольким причинам:
- не существовало линий коммуникации между латвийскими частями и поляками (линии были прерваны большевиками и литовскими подразделениями).
- латвийский штаб не подготовил планов взаимодействия.
- латвийское правительство опасалось, что поляки Латвии заходят присоединить бывшие польские Инфлянты к Польше.
- латвийская армия не желала подчиняться польским приказам.
30 декабря стороны пришли к соглашению и назначили дату начала операции на начало января.
Силы сторон
Польско-латвийские войска:
- Оперативная группа Рыдз-Смиглы (1-й и 3-й пехотные дивизии Легионов) — около 30 тысяч солдат.
- 3-я латвийская пехотная дивизия — около 10 тысяч солдат.
- 2-й танковый батальон 1-го танкового полка — около 25 танков.
Красная Армия:
- подразделения 15-й армии неизвестной численности[1].
Сражение
Операция началась 3 января, когда польские части (3-я дивизия и часть 1-й), при морозе в −25°С, форсировали замёрзшую Двину и после ряда боёв овладели городом, потеряв при этом артиллерию, под которой при форсировании проломился лёд. Часть 1-й дивизии наступая через Вишки, пыталась воспрепятствовать спасению отходящих частей Красной Армии. Польские войска наступали с юга, латвийские — с севера. Крепость была сдана без особого сопротивления со стороны русских. Гарнизон Двинска (в том числе Латышские стрелки) капитулировала перед латвийскими частями.
Затем объединившиеся войска продолжили наступление, к концу января выйдя на линию Дрисса — Освейские озёра — Свинюха. После этого польские войска отошли за Двину, а их место заняли латвийские части (за исключением Двинской крепости, в которой польский гарнизон находился до июля, когда наступление Западного фронта стало угрожать окружением).
21 февраля в городе состоялся военный парад Войска Польского. Прибывший в Двинск Юзеф Пилсудский, во время торжественного обеда с главнокомандующим латвийской армии генералом Янисом Балодисом, сказал[2]:
Приятно мне находиться в окружении, которому выпало настоящее счастье, воевать в соответствии с польской традицией за нашу и вашу свободу — не только за свободу нашего народа, но и за свободу нашего соседа и другаОригинальный текст (польск.)Przyjemnie mi jest być w oddziale, który spotkało rzeczywiste szczęście walczyć zgodnie z tradycją polską za naszą i waszą wolność — nie tylko za wolność naszego narodu, ale i za wolność naszego sąsiada i przyjaciela
Двинчане были очень гостеприимными хозяевами и душевно благодарили высокопоставленных гостей за своё освобождение[3].
Результат
Взятие города польско-латвийскими частями принесло следующие выгоды:
- установлены непрерывные коммуникации между Польшей и Латвией.
- значительное сокращение линии фронта в районе Двины.
- моральный подъём польских солдат, уставших от окопно-позиционной войны.
Напишите отзыв о статье "Бои за Двинск"
Примечания
- ↑ За два месяца до латвийско-польской операции «Зима» большевикам пришлось снять с двинского участка лучшие латышские полки, которые направлялись на борьбу с генералом Антоном Деникиным.
- ↑ [polskiekresy.info/index.php?option=com_content&view=article&id=554:lotwa-polska-wspolna-walka-o-wolnosc-1920-2010&catid=115:historia&Itemid=507 Łotwa-Polska, wspólna walka o wolność]
- ↑ [dinaburgascietoksnis.lcb.lv/novosti.php?event=talak&b=1&lan=ru&id=31 Латыши против латышей]
Отрывок, характеризующий Бои за Двинск
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.
На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
