Бойня в Ладлоу

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Бойня в Ладлоу (англ. Ludlow massacre) — гибель 19 человек во время атаки национальной гвардией штата Колорадо палаточного лагеря бастующих шахтёров. Событие произошло возле города Ладлоу 20 апреля 1914 года. Две женщины и одиннадцать детей задохнулись в пожаре. Три профсоюзных лидера и два забастовщика были застрелены, также от пуль погиб один ребёнок, один прохожий и один национальный гвардеец. В качестве ответной меры, шахтёры самовооружились и атаковали несколько шахт, уничтожая собственность и вступая в перестрелки с национальной гвардией Колорадо.

Этот инцидент стал самым кровавым в 13-месячной стачке шахтёров Колорадо. Стачка была организована шахтёрским профсоюзом UMWA (Объединённые работники горнодобывающей промышленности Америки) против угольных компаний Колорадо, среди которых крупнейшие: рокфеллеровская Colorado Fuel and Iron Company (CF&I), Rocky Mountain Fuel Company (RMF) и Victor-American Fuel Company (VAF).

В настоящее время город Ладлоу заброшен. Землёй, на которой произошли события, владеет профсоюз UMWA, которым установлен монумент в память о погибших шахтёрах и членах их семей.

Историк Говард Зинн, посвятивший стачке в Колорадо свою магистерскую работу, описывает эти события как «кульминацию наиболее жестокой борьбы между корпоративной властью и трудящимися в американской истории»[1].





Предыстория

В штате Колорадо имеются значительные запасы угля. Южное угольное поле в Колорадо — это источник высококачественного коксующегося угля, необходимого сталелитейной промышленности, в свою очередь поставляющую рельсы для стремительно растущей железнодорожной сети США. В 1867 году американский инженер и промышленник Уильям Джексон Палмер провел в штат железнодорожную линию Kansas Pacific, поддерживаемую правительством США. В Канзасе быстро возникла угледобывающая индустрия. На своем пике, в 1910 на шахтах трудилось 15 864 человека, что составляло 10 % трудоспособного населения. Крупнейшей угольной компанией была Colorado Fuel and Iron, также бывшая крупнейшей на американском западе — в Колорадо на неё работало 7 050 человек и она владела 71 837 акрами земли.

Условия работы на шахтах были тяжелые и опасные. В 1912 году смертность на производстве составила 7,055 случаев на 1000 работников против 3,15 по стране. Заработок шахтеров зависел от выданного угольного тоннажа, работы по обеспечению не оплачивались. Эта система стимулировала многих бедных и амбициозных шахтеров пренебрегать безопасностью и играть в рискованую игру со смертью.

Большинство шахтеров жило в городах, принадлежащих их угольной компании. Такие города обеспечивали сравнительно лучшие условия жизни: большие дома, медицинское обслуживание и доступное образование. С другой стороны вся земля, недвижимость, магазины, питейные заведения принадлежали компании, которая осуществляла строгий контроль за жизнью работников. Врачи, священники, учителя тоже были служащими компании. Въезды в города контролировались вооружённой охраной.

Недовольство условиями работы привело к возникновению профсоюзного движения. В национальном масштабе, на шахтах с действующими профсоюзами число несчастных случаев было на 40 % меньше, чем на шахтах без профсоюзов. Первая забастовка в Колорадо произошла в 1883. С начала 1900-х в Колорадо и других западных штатах стал активно действавать профсоюз UMWA. Целью профсоюза стала CF&I, из-за своей жесткой политики. Для противодействия компании стали набирать иммигрантов, в основном из Мексики и южной и восточной Европы. Менеджмент практиковал смешивать иммигрантов разных национальностей, чтобы тем было сложнее договориться. В Ладлоу работало много иммигрантов-греков, которые в последующих событиях доказали, что иммигранты способны на организованную борьбу за свои права.

Забастовка

Несмотря на противодействие, за несколько лет UMWA смог скрытно объединить шахтеров. В итоге профсоюз выступил со следующими семью требованиями:
1. Признать профсоюз как сторону в переговорах
2. Увеличить расценки за тоннаж
3. 8-часовой рабочий день
4. Оплата за «dead work»(мертвую работу) — прокладывание путей, установку крепей и т. д.
5. Избираемый рабочими весовщик (для предотвращения обмана компанией о добытом тоннаже)
6. Право отовариваться в любых магазинах и лечиться у любых докторов
7. Введение на шахтах законов штата Колорадо (таких как правила безопасности, отмена собственных денег компании) и роспуск охраны компании.

Основные угольные компании отвергли требования и в сентябре 1913 началась забастовка. Участие приняло порядка 90 % работников. Все участники забастовки вместе с семьями были сразу выселены из домов, но UMWA подготовил для них временные городки из палаток установленных на деревянных щитах и оборудованных печками. Земля под городки была заранее арендована на стратегически выбранных участках на подходах к шахтам. Это помогало контролировать передвижения и оказывать давление на штрейкбрехеров. В Ладлоу был крупнейший лагерь из примерно 200 палаток, в которых жили 1200 шахтеров и их семьи.

Для защиты вновь нанятых работников и для давления на забастовщиков компания Colorado Fuel & Iron (CF&I) наняла детективное агентство Baldwin-Felts. Агентство было известно агрессивными методами подавлении забастовок. Среди применяемых средств были ночное освещение прожекторами лагерей забастовщиков, стрельба поверх палаток, избиения. Для этого компания предоставила специально построенный бронеавтомобиль с пулемётом. Шахтеры рыли укрытия рядом с палатками, где они и их семьи были защищены.

С появлением случаев жестокости и беззакония, губернатор штата в октябре 1913 вызвал национальную гвардию. Появление национальной гвардии поначалу успокоило ситуацию, но скоро её нейтральность закончилась и её командиры заняли позицию менеджмента шахт и установили жёсткий режим. Проводились массовые аресты забастовщиков, разгоны демонстраций при помощи конницы, избиения заключённых. 10 марта 1914 года на железнодорожных путях возле города Форбс было найдено тело мертвого штрейкбрехера. Национальная гвардия обвинила в убийстве забастовщиков и разгромила лагерь у Форбса.

Но забастовщики продолжали держаться. Весной 1914 у штата кончились деньги на содержание национальной гвардии и она была отозвана. Однако губернатор при поддержке угольных компаний, оставил два подразделения в южной части Колорадо и позволил компаниям финансировать милицейские формирования, в основном состоящих из охранииков всё той же CF&I, но в форме национальных гвардейцев.

Столкновение

Утром 20 апреля, во время Пасхи, которую праздновали многие греки-иммигранты, в лагерь пришли три охранника, потребовав освободить пленника, который, по их словам, удерживался в лагере. Одновременно полиция установила напротив лагеря пулемёт. Вооруженные шахтеры заняли позицию на железнодорожной насыпи и около 9.00 началась перестрелка, которая продолжалась весь день. В ходе боя к милиции подходило подкрепление, в итоге число бойцов со стороны компании достигло 177 человек. Вечером пришел грузовой поезд, под прикрытием которого шахтеры бежали. К 19.00 лагерь горел и милиция вошла в него. В лагере ими был захвачен лидер забастовщиков Луис Тикас, грек по национальности, и два других шахтера, позже они были застрелены. В пожаре погибли 2 женщины и 11 детей прятавшихся в яме, когда над ними загорелась палатка. Всего же погибло 25 человек, включая трех охранников агентства и одного члена милиции.

Дальнейшие события

Профсоюзы назвали эти события «бойней» и организовали вооружённые выступления, продолжавшиеся 10 дней. Забастовщики в количестве 700—1000 человек атаковали шахту за шахтой, изгоняя или убивая охранников и поджигая здания. В конце концов столкновения были пресечены федеральными войсками, которые разоружили обе стороны. Забастовка продолжалась ещё 7 месяцев, и закончилась поражением в декабре 1914, когда у UMWA кончились деньги.

Конфликт стал наиболее кровавым в истории рабочего движения США: по докладу правительства штата Колорадо, погибло 69 человек.

После окончания забастовки было арестовано 408 шахтеров, из которых 332 обвинялись в убийствах, но никто своей вины не признал. 10 офицеров и 12 национальных гвардейцев попали под военный суд за Ладлоу, и были оправданы.

Несмотря на поражение профсоюза, забастовка оказала влияние на общественное мнение в вопросах условий труда и стала предпосылкой реформ в трудовых отношениях.

См. также

Напишите отзыв о статье "Бойня в Ладлоу"

Примечания

  1. Zinn, H., The Politics of History: With a New Introduction. University of Illinois Press, 1990. — P. 79

Ссылки

  • [www.du.edu/anthro/ludlow/cfhist.html The Colorado Coal Field War Project]
  • [www.youtube.com/watch?v=U6kuvBnNNUs Howard Zinn on the Ludlow Massacre]

Отрывок, характеризующий Бойня в Ладлоу

И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?