Бойня на ручье Вундед-Ни

Бойня на ручье Вундед-Ни
Основной конфликт: Индейские войны
Убитый вождь племени миннеконжу Большая Нога
Дата	29 декабря 1890
Место	Вундед-Ни, Южная Дакота
Итог	Победа США
Противники
Миннеконжу Лакота Хункпапа Лакота США США
Командующие
Большая Нога (Пятнистый Лось)† Джеймс Форсайт
Силы сторон
120 мужчин 230 женщин и детей 7-й кавалерийский полк 438 солдат 4 горных пушки, 22 артиллериста 30 разведчиков Оглала Лакота
Потери
153 - 300 убитых 50 раненых 25 убитых 39 раненых

Бойня на ручье Ву́ндед-Ни (англ. Wounded Knee Massacre) была последним крупным вооружённым столкновением между индейцами лакота языковой семьи сиу и армией США, и одной из последних битв Индейских войн. Бойней впервые это столкновение назвал генерал Нельсон Майлз в своём письме комиссару по делам индейцев.

Предпосылки

В 1880-е годы правительство США продолжало захватывать земли племён Лакота. Когда-то неисчислимые стада бизонов (основной источник пищи индейцев) были хищнически и целенаправленно уничтожены белыми поселенцами. В 1875 году американский генерал Филип Шеридан заявил на слушаниях в Конгрессе:

Охотники за бизонами сделали за последние два года больше для решения острой проблемы индейцев, чем вся регулярная армия за последние 30 лет. Они уничтожают материальную базу индейцев... Пошлите им порох и свинец, коли угодно, ... и позвольте им убивать, свежевать шкуры и продавать их, пока они не истребят всех бизонов!

Шеридан даже предлагал учредить специальную медаль для охотников, подчёркивая важность истребления бизонов.

Условия договоров с правительством о материальной помощи и защите резерваций от вторжения белых поселенцев и золотоискателей также не выполнялись. Два года, предшествующие событию, были неурожайными, как для индейцев, так и для белых поселенцев. Не получая обещанной правительственной помощи, многие племена голодали. В результате в резервациях индейцев нарастало напряжение. Среди племён распространилась новость о пророке племени пайютов по имени Вовока, основавшем религию Пляска духов. Пророк имел видение, что христианский мессия Иисус Христос вернулся на землю в облике индейца.

Мессия спасёт всех верующих индейцев на земле. Белые люди исчезнут, стада бизонов и других животных вернутся в изобилии. Также на землю вернутся и духи предков, чтобы жить в мире — таково происхождение названия «Пляска духов». Всего этого можно добиться исполняя Пляску духов. Послы индейцев лакота узнали у пророка Вовока, вождя Пинающий Медведь и Короткого Быка, что исполнение пляски дарует им также особую рубашку духов, которую видел в видении Чёрный Лось. Пинающий Медведь утверждал, что эта рубашка защищает от пуль.

Белые американцы были встревожены религиозным возбуждением и распространением Пляски духов среди множества племен Великих равнин и полагали, что за этим последуют вооружённые атаки. Обеспокоенная администрация, желая предупредить насилие, планировала арестовать некоторых вождей, в частности, Сидящего Быка — вождя индейцев, разгромившего в 1876 году 7-й кавалерийский полк США.

15 декабря 1890 года 40 полицейских-индейцев попытались арестовать Сидящего Быка в его доме. Это вызвало массовый протест и перестрелку в момент задержания. В результате были убиты Сидящий Бык, 8 его сторонников и 6 полицейских. После смерти вождя 200 членов его племени хункпапа, опасаясь репрессий, бежали и частично присоединились к племени миннеконжу под водительством вождя Пятнистый Лось, впоследствии известного под именем «Большая Нога».

Пятнистый Лось и его племя, включая 38 хункпапа, 23 декабря 1890 года покинули резервацию Шайенн-Ривер, чтобы найти убежище в резервации Пайн-Ридж. Судя по карте исторических изменений «Большой резервации Сиу», подоплёкой конфликта могли быть не только материальные трудности и религиозное возбуждение, но и то, что обширные территории, разделяющие резервацию Шайенн-Ривер и резервацию Пайн-Ридж, были отняты у индейцев в 1889 году. Причём агрессию против индейцев резерваций начали именно вооружённые формирования правительства США. За всё время «враждебности» и «восстания» не сообщалось ни об одном пострадавшем (гражданском) белом поселенце в окрестностях резерваций.

Роль американской прессы

Значительную роль в нагнетании напряжённости сыграл агент по делам индейцев Даниэль Ф. Ройер, прибывший в Пайн-Ридж в 1890-м году, и американская пресса. Ройер не знал индейцев и патологически их боялся, Пляску духа он воспринимал как сугубо военный танец и регулярно отсылал правительству панические депеши о том, что индейцы вот-вот начнут войну и необходимо прислать войска. В ответ в ноябре президент Бенджамин Гаррисон прислал пехотный полк и команду журналистов. Местные жители, в первую очередь торговцы, в силу экономического кризиса были весьма заинтересованы в присылке и удержании войск и журналистов, это способствовало раздуванию истерии. Репортёры начали публиковать фантастические статьи в центральной прессе. В результате новая индейская религия и мифическая угроза войны превратились в проблему общенационального масштаба. Из «враждебных религиозных фанатиков и сектантов» был сформирован образ врага. Грамотные индейцы информировали соплеменников о передвижении войск и часто в искажённой форме передавали панические слухи белых. Это нагнетало напряжённость в самих резервациях, истерия и взаимное недоверие достигли предела. В итоге индейцы миннеконжу, которых военные пытались убедить оставаться в своём посёлке, пришли к убеждению, что их собираются депортировать то ли на индейские территории, то ли на остров Атлантического океана, и надо искать спасения на труднодоступных землях в резервации Пайн-Ридж. Глубокой ночью 23 декабря племя пустилось в бегство. Военные начали преследование, но сумели настигнуть и блокировать индейцев только 28 декабря, когда племя уже почти достигло своей цели.

Бойня

29 декабря 1890 года отряд из пятисот бойцов и четырёх пушек 7-го кавалерийского полка США окружил лагерь индейцев народности Лакота — миннеконжу и хункпапа, приверженцев новой индейской религии, разбитый на территории резервации Пайн-Ридж. Перед полком была поставлена задача разоружить индейцев и арестовать их вождя. Вождь индейцев Большая Нога тяжело болел, остальные индейцы также были измождены зимним переходом и не собирались оказывать организованное сопротивление. Однако многие индейцы не хотели сдавать оружие, поскольку охота в это трудное время была для них единственным источником существования. Полковник Форсайт игнорировал просьбы индейцев и послал небольшой отряд солдат обыскивать их типи. Крики индейских женщин, протестовавших против обыска своих жилищ, усилили напряжение индейцев. Они начали петь песню Пляски духов и бросать в воздух комья грязи, напряжение солдат достигло предела. В какой-то момент прозвучал случайный выстрел, который спровоцировал хаотичную перестрелку.

В ходе сражения погибло 25 солдат и не менее 153 индейцев, включая мужчин, женщин и детей. По некоторым источникам число убитых индейцев достигает 300 человек. Считается, что некоторые солдаты были случайно убиты своими же товарищами, поскольку первоначально стрельба велась в хаосе с близкого расстояния, часть солдат находилась среди индейцев, а многие индейцы были уже разоружены и пытались отбиваться только ножами. По некоторым свидетельствам в момент изъятия оружия мужчины и женщины племени были разъединены и после начала перестрелки солдаты открыли огонь из пушек по лагерю индейцев, где не было никого кроме женщин и детей, и над которым был поднят белый флаг.

...невероятно, но окружающие солдаты открыли бешеный перекрёстный огонь по смешавшейся массе людей, и по индейцам и по нам, в то время как первый же залп пушек срезал множество женщин и детей, которые наблюдали происходящее со стороны... — Хью МакГиннис, свидетельские показания

Потом солдаты на конях стали преследовать и добивать разбегающихся во все стороны индейцев независимо от их пола и возраста. После первой быстротечной перестрелки и бегства, уцелевших в этой перестрелке индейцев, американские солдаты неоднократно возобновляли огонь в течение нескольких часов. Но в отличие от бойни на Сэнд-Крик тела убитых индейцев не скальпировались и не расчленялись. По разным источникам, от 51 до 150 индейцев сумели бежать или спрятаться и впоследствии были доставлены в резервацию Пайн-Ридж, где они уже и находились в момент перестрелки (современный посёлок Вундед-Ни находится на территории резервации).

За это сражение как минимум 20 военнослужащих полка были награждены высшей воинской наградой США — Медалью Почёта.

Через три дня

После трёхдневной пурги военные наняли гражданских для захоронения мёртвых индейцев. Заледеневшие трупы были собраны и похоронены в общей могиле на холме над артиллерийскими позициями. Сообщалось, что четыре младенца были найдены живыми, закутанными в шали своих убитых матерей. Всего на поле боя было найдено убитыми 84 мужчины, 44 женщины, и 18 детей. Ещё как минимум 7 индейцев были смертельно ранены. Генерал Нельсон Майлз освободил полковника Форсайта от командования и инициировал расследование, которое, однако, не проводилось как формальный военный трибунал.

Свидетельства очевидцев

• Эдвард С. Годфри, капитан 7-го кавалерийского полка — «Я знаю, что солдаты не целились и были очень возбуждены. Я не верю, что они видели в кого стреляли. Они стреляли очень быстро, и, кажется, через несколько секунд перед нами не осталось ничего живого; воины, женщины, дети, лошади и собаки… пали под бесприцельным огнём.» (Годфри в чине лейтенанта служил во вспомогательном отряде во время разгрома 7-го кавалерийского полка в битве при Литтл-Бигхорн).
• Хью МакГиннис, рядовой 7-го кавалерийского полка — «Генерал Нельсон Майлз, который посетил место бойни после трёхдневной снежной бури, насчитал примерно 300 покрытых снегом тел в окрестностях, в том числе на значительном удалении. Он с ужасом убедился, что беззащитных детей и женщин с грудными младенцами на руках солдаты преследовали и безжалостно убивали на расстоянии до двух миль от места перестрелки…» (МакГиннис, который во время бойни находился среди индейцев и был дважды ранен, пережил всех остальных участников этого события из 7-го кавалерийского полка и написал книгу «Я участвовал в бойне при Вундед-Ни».)

Версии причин и мотивов

Последующее военно-судебное разбирательство, организованное по инициативе генерала Майлза, пришло к выводу, что причиной неуправляемого развития операции были тактические изъяны в её организации полковником Форсайтом, а солдаты в целом старались избежать жертв среди не комбатантов. Полковник Форсайт был восстановлен в должности, а впоследствии произведён в генерал-майоры.

Генерал Майлз обвинил полковника Форсайта в преднамеренной организации бойни. По его версии и по мнению чешского этнографа Милослава Стингла, бойня на Вундед-Ни произошла по вине командира седьмого кавалерийского полка. Среди сиу был глухой индеец, по имени Чёрный Койот. Он не слышал приказа сдать оружие и не хотел отдавать свою винтовку солдату, поскольку заплатил за неё много денег. В результате этой борьбы и произошёл первый выстрел. Полковник Форсайт, решив, что индейцы атакуют, приказал расстрелять лагерь с безоружными и полумёртвыми от усталости людьми. Но никаких свидетельств в пользу якобы имевшего место приказа не существует. Более вероятно, что солдаты окрыли огонь сразу, не дожидаясь приказа, а индейцы открыли ответный огонь, который был быстро подавлен.

Известно, что в полку служило некоторое число солдат и офицеров, уцелевших в битве при Литтл-Бигхорн, в которой полк был разгромлен индейцами Лакота, потерял половину личного состава и командира — знаменитого генерала Кастера. Эти солдаты не могли не испытывать особо неприязненных чувств к индейцам Лакота. Другие солдаты также не могли не знать о позорном разгроме своего полка, имевшем общенациональный резонанс.

Дискуссия о наградах

Американская армия вручила высшую военную награду Медаль Почёта двадцати участникам этой акции. До 1916 года эта награда вручалась гораздо чаще, чем потом, но «такое число медалей кажется непропорциональным по сравнению с числом награждённых в других сражениях». Например, ранее за пятидневное сражение американских подразделений не меньшей численности с более сильным противником в сражении при Бэр-По было вручено только три медали.

В 2001 году Национальный конгресс американских индейцев принял две резолюции, которые осуждали эти награждения и призывали правительство США аннулировать их.

Согласно формулировкам награждений, медали в основном вручались за активное преследование индейцев, которые пытались убежать или спрятаться в близлежащем овраге. Есть и такая формулировка: «за беспримерную храбрость в обуздании и возвращении на линию огня паникующего вьючного мула.».

Две цитаты из приказов о награждении Медалью Почёта за Вундед-Ни

Грешам, Джон К. Старший лейтенант 7-го кавалерийского полка США. Каньон Вундед-Ни, Южная Дакота, 29 декабря 1890. Добровольно повёл подразделение в овраг, чтобы выбить засевших в нём индейцев Сиу. В бою был ранен. Салливан Томас Рядовой 7-го кавалерийского полка США. Каньон Вундед-Ни, Южная Дакота, 29 декабря 1890. Исключительная храбрость в бою против засевших в овраге индейцев.

Реакция американской общественности

Реакция общественности в те годы на эту бойню в целом была благоприятной, что отражало многолетний страх и неприязнь белых колонистов по отношению к индейцам. Американская публика также полагала, что речь идёт об уничтожении экстремистской религиозной секты, и в отличие от войны не-персе, в которой армия США понесла гораздо большие потери, симпатий к индейцам эта бойня не вызвала. В редакционной статье, посвящённой этому событию, в 1891 году молодой редактор газеты Абердинский Субботний Пионер (Aberdeen Saturday Pioneer) Лаймен Фрэнк Баум, впоследствии автор книги Страна Оз, писал:

Пионер уже заявлял, что наша безопасность требует полного уничтожения индейцев. Притесняя их в течение веков, нам следует, чтобы защитить нашу цивилизацию, ещё раз их притеснить и стереть, наконец, этих диких и неприручаемых тварей с лица земли. В этом залог будущей безопасности наших поселенцев и солдат, которые оказались под некомпетентным командованием. Иначе в будущем нас ожидают проблемы с краснокожими, ничуть не меньшие, чем в прошлые годы.

В культуре

• История резни отражена в фильме 2007 года «Похороните моё сердце в Вундед-Ни».
• История про страдающего глухотой Чёрного Койота отражена в самом начале фильма «Идальго».
• Эта бойня показана в конце фильма «На запад».
• Главный герой компьютерной игры «Bioshock Infinite» Букер ДеВитт является участником бойни на ручье Вундед-Ни, а в дополнении игры Burial at sea даже можно увидеть Медаль Почёта, которой его наградили.

См. также

• Список войн и сражений с индейцами Северной Америки
• Инцидент в Вундед-Ни 1973 года

Литература

• Джеймс Муни. Религия Пляски Духов и восстание сиу в 1890 году. — Москва: ЗелО, 1996. — 222 с.
• Andersson, Rani-Henrik. The Lakota Ghost Dance of 1890. — University of Nebraska Press, 2009. — ISBN 978-0-8032-1073-8.
• Utley, Robert M. Last Days of the Sioux Nation. — Yale University Press, 1963. — ISBN 0-300-00245-9.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Бойня на ручье Вундед-Ни (англ.)
• [www.woundedkneemuseum.org The Wounded Knee Museum in Wall, South Dakota]

Отрывок, характеризующий Бойня на ручье Вундед-Ни

– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.