Бойцовский клуб (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Бойцовский клуб
Fight Club
Жанр

драма
психологический триллер

Режиссёр

Дэвид Финчер

Продюсер

Арт Линсон
Росс Грэйсон Белл
Чен Чаффин

Автор
сценария

Чак Паланик (роман)
Джим Улс (сценарий)

В главных
ролях

Эдвард Нортон
Брэд Питт
Хелена Бонэм Картер

Оператор

Джефф Кроненвет

Композитор

The Dust Brothers

Кинокомпания

20th Century Fox

Длительность

139 мин

Бюджет

63 млн долларов[1]

Сборы

100 853 753 доллара[1]

Страна

США США

Год

1999

IMDb

ID 0137523

К:Фильмы 1999 года

«Бойцо́вский клуб» (англ. Fight Club) — американский кинофильм 1999 года режиссёра Дэвида Финчера по мотивам одноимённого романа Чака Паланика, вышедшего тремя годами ранее. Главные роли исполняют Эдвард Нортон, Брэд Питт и Хелена Бонэм Картер. Нортон играет безымянного рассказчика — обезличенного обывателя, который недоволен своей жизнью в постиндустриальном потребительском обществе «белых воротничков». Он создаёт подпольную организацию «Бойцовский клуб» вместе с Тайлером Дёрденом, продавцом мыла, которого сыграл Брэд Питт.

Поначалу фильм был крайне неоднозначно принят публикой и критиками, собрав в североамериканском прокате только 37 млн $ против 63 миллионов, вложенных в его производство. Через 10 лет после премьеры влиятельная газета The New York Times напечатала статью Денниса Лима, в которой «Бойцовский клуб» был назван «по всей вероятности, определяющим культовым фильмом нашего времени»[2]. Он числится в десятке лучших фильмов по версии IMDb и входит во многие другие подобные рейтинги. Это один из фильмов, вызвавших в 1990-е годы наибольший общественный резонанс.





Сюжет

В слоган вынесен буддистский постулат: Лишь утратив всё до конца, мы обретаем свободу.

Тон фильму задают начальные кадры: показано неистовое движение нервного импульса (который можно трактовать как боль, страх или мысль) по лабиринту нервных волокон в мозговой ткани Рассказчика[3]. Уже в этих кадрах содержится намёк на суть показанного далее. Линейное повествование начинается после краткого, но эффектного флэшфорварда и нескольких сбивчивых попыток главного героя решить, с какого момента лучше начать свой рассказ.

Рассказчик (Эдвард Нортон) — типичный яппи, 30-летний человек без имени[4]. Работая в офисе автомобилестроительной корпорации, он много времени проводит в командировках к местам совершения ДТП. В свободное время он обставляет свою квартиру мебелью из IKEA («Какой сервиз может служить характеристикой моей личности?»). Ему кажется, ещё несколько покупок — и желать будет нечего. «Раньше мы зачитывались порнографией, а теперь каталогами Horchow[en]», — рассуждает он по поводу своего бытового конформизма.

Рассказчик мучается бессонницей и зачастую не в состоянии отличить сон от яви. Вместо лекарства врач предлагает ему заниматься спортом и, в шутку, посетить собрание мужчин, больных раком яичек, чтобы увидеть людей, страдающих по-настоящему. Там протагонист знакомится с толстяком Бобом (бывшим бодибилдером, злоупотреблявшим стероидами). Столкновение героя с реальным страданием и утратой мужественности на время позволяет ему избавиться от хандры и вернуть в норму жизненный тонус. Ежедневно по окончании работы для него начинается теневая жизнь «вампира», питающегося чужими страданиями[4].

Во время посещения всё новых групп страдальцев он замечает второго самозванца — девушку по имени Марла Сингер (Хелена Бонэм Картер). Её философия состоит в том, что умереть можно в любую минуту; трагедия же в том, что этого не происходит. Сходным образом и Рассказчик во время каждого полёта в самолете лелеет надежду, что погибнет в авиакатастрофе. Рассказчик и Марла пытаются распределить посещаемые ими группы, чтобы не пересекаться. Однако встреча с «двойником» выводит героя из равновесия, и к нему возвращается бессонница.

При возвращении из очередной командировки герой знакомится в салоне самолёта с Тайлером Дёрденом (Брэд Питт) — изготовителем и продавцом мыла. Добравшись из аэропорта до своего благоустроенного и комфортного дома, Рассказчик с ужасом обнаруживает, что квартира полностью разрушена в результате мощного взрыва: «Взрыв уничтожил не просто кучу барахла, он уничтожил меня!». Что-то подсказывает потрясённому герою, что он может позвонить Тайлеру[К 1] и найти поддержку в его лице. Из беседы с Тайлером в близлежащей забегаловке ему становится ясно, что собеседнику вовсе чужд вещизм: «То, что ты имеешь, в конце концов имеет тебя», — вот его лозунг. Тайлер живёт необычной жизнью: совершает своеобразные выходки, характеризуемые Рассказчиком как «борьба с системой». Работая киномехаником, Тайлер в семейные фильмы делал короткие врезки с порнографическими сценами (чаще всего — с изображением мужского полового члена), которые проскакивали перед зрителями за долю секунды; а будучи официантом, плевал и справлял нужду в блюда, подаваемые клиентам.

Ты хотел изменить свою жизнь, но не мог это сделать. Твои желания воплощены во мне. Ты хотел именно так выглядеть, так трахаться. Я умён, талантлив и свободен от всего, что сковывает тебя.

Разговор Тайлера с Рассказчиком

Тайлер подталкивает погорельца попросить остановиться у него в доме и тут же даёт на это согласие. Сразу после этого Тайлер просит Рассказчика прямо здесь, у бара, ударить его. Несмотря на первоначальную оторопь, Рассказчик идёт навстречу этой странной просьбе. Поколотив друг друга, довольные друзья направляются к обветшалому, но просторному жилищу Тайлера на пустыре. Позднее они «добирают» дозу тумаков на автомобильной стоянке. Их странные отношения привлекают толпу заинтересовавшихся людей, — и так в подвале бара возникает «бойцовский клуб». Вскоре Тайлер формулирует набор заповедей для новобранцев: «Первое правило клуба: не упоминать о бойцовском клубе…».

Тайлер живёт за счёт изготовления высококачественного мыла из жира, который он похищает в клиниках, где проводится липосакция: «Мы продавали богатым женщинам их собственные жирные задницы». Однажды Марла принимает опасную дозу снотворного и связывается по телефону с Рассказчиком. Разговор перехватывает Тайлер: он привозит её к себе и вступает с ней в интимную связь. Их стоны разносятся по всему дому, пробуждая в Рассказчике зависть к сексуальным подвигам своего приятеля и инфантильное чувство, что Тайлер и Марла — его родители[К 2]. Под предводительством Тайлера бойцовский клуб постепенно превращается в проект «Разгром», предпринимающий всё более и более разрушительные акты вандализма — под лозунгами борьбы с зомбирующим современников обществом потребления. Бурное развитие проекта и чинимые им акты насилия пугают Рассказчика, который постепенно отходит от его деятельности.

После ожесточённого спора и аварии Тайлер исчезает из жизни Рассказчика. Когда Боб (тоже вошедший в этот клуб и ставший одним из «чёрнорубашечников» — участников проекта «Разгром») погибает при выполнении задания, Рассказчик пытается положить конец подрывной деятельности. Прослеживая шаги Тайлера, Рассказчик обнаруживает бойцовские клубы во всех крупных городах страны — более того, их члены принимают его за Тайлера. Звонок по телефону Марле подтверждает догадку Рассказчика о том, что Тайлер — это он сам, точнее, та сторона личности, которую он старается не афишировать (альтер-эго)[К 3]. Перед его глазами возникает Тайлер, объясняющий, что он завладевает телом Рассказчика всякий раз, когда тот спит, что он — проекция, сгусток его вытесненных желаний. Таким образом, все действия Тайлера совершил сам Рассказчик, и он же разрушил собственные «гламурные» апартаменты.

Несколько раз в кадре на мгновение («25 кадром») появляется Тайлер — 4 раза до «официального» появления его героя в сюжете. Его образ словно проскальзывает на дне сознания Рассказчика. В конце фильма, когда происходят взрывы, в кадре мелькает пенис: по аналогии с развлечением главного героя в должности киномеханика — вклеиванием кадров из порнофильмов в семейное кино.

Пробудившись после нескольких часов беспамятства, Рассказчик обнаруживает, что за это время Тайлер успел сделать несколько обращений по телефону. Герой выясняет, что Тайлер задумал разрушение крупнейших финансовых корпораций. Он пытается обратиться к полицейским, но выясняет, что и они — члены проекта «Разгром». Рассказчик пытается самостоятельно обезвредить взрывчатку, заложенную в одном из офисных зданий. Ему противостоит Тайлер, пользующийся очагами бессознательности героя, — под дулом пистолета ведёт его на верхний этаж, чтобы продемонстрировать мощь взрывов, которые вскоре поразят город. Рассказчик наконец осознаёт, что у него с Тайлером, несмотря на раздвоение личности, одно тело. Решив воспользоваться этим, он запускает пистолет себе в рот и стреляет. Пуля простреливает щеку Рассказчика, Тайлеру же пуля простреливает затылок. Альтер-эго в лице Тайлера погибает, а герой обретает сознательность и единство личности.

В финале члены проекта «Разгром» приволакивают к Рассказчику похищенную ими Марлу и оставляют их в покое. Взявшись за руки, Рассказчик и Марла наблюдают через огромные окна за тем, как рушатся небоскрёбы, олицетворяющие финансовую мощь Америки. Последним кадром перед титрами мелькает изображение пениса.

В ролях

Актёр Роль
Эдвард Нортон Рассказчик[К 4] Рассказчик[К 4]
Брэд Питт Тайлер Дёрден Тайлер Дёрден
Хелена Бонэм Картер Марла Сингер Марла Сингер
Джаред Лето «Ангельское личико» (Блондин) «Ангельское личико» (Блондин)
Мит Лоуф Роберт Полсон (Боб) Роберт Полсон (Боб)
Зак Гренье Ричард Кеслер Ричард Кеслер

Работа над фильмом

Студия 20th Century Fox заинтересовалась книгой Паланика ещё до публикации и приобрела права на её экранизацию всего за 10 тысяч долларов США[5]. Как только был готов сценарий, его разослали четырём перспективным режиссёрам — Питеру Джексону, Дэнни Бойлу, Брайану Сингеру и Дэвиду Финчеру[5]. Сингер так и не прочитал сценарий, Джексон был занят на съёмочной площадке, Бойл был вычеркнут из списка после встречи с продюсерами — в результате режиссёром «Бойцовского клуба» был в августе 1997 года объявлен Финчер[6].

Финчер говорит о «Бойцовском клубе» как о «серьёзном фильме, который сняли абсолютно несерьёзные люди» — люди, которые понимают и поднимают глубинные проблемы, но в то же время не могут отказать себе в удовольствии постебаться над предметом, а также время от времени противоречат сами себе[2]. В качестве оператора он выбрал своего сверстника и старого знакомого — Джеффа Кроненвета, который учился операторскому мастерству у своего отца Джордана, снявшего культовый фильм «Бегущий по лезвию». Финчер остался доволен его работой и вновь доверил ему кинокамеру на съёмках ленты «Социальная сеть»[7]. Кроненвет вспоминает, что старался свести глубину кадра к минимуму с тем, чтобы не отвлекать зрителя от происходящего на переднем плане[8]. Все съёмки проходили в Лос-Анджелесе[9].

Финчер решил изменить концовку фильма по сравнению с литературным первоисточником. Он настоял на постепенном отказе от фигуры Тайлера, которая, по его мнению, занимала слишком много места в романе. В книге бомба не сдетонировала, и герой попал в психбольницу[К 5]. Проект «Разгром» при этом так и остался функционировать, а сам герой считает, что он умер и попал в рай.

В отношении кинематографии создатели фильма отталкивались от фильма Лукаса «Американские граффити», где ночные сцены переливались различными цветами, не теряя при этом предельной реалистичности[4]. Большая часть «Бойцовского клуба» снималась ночью; для съёмок дневных сцен подбирали затенённые локации[10]. По наблюдению А. Н. Тарасова, фильм «выдержан в болотных, канализационных, ядовитых жёлто-зелёно-коричневых тонах, лишь изредка переходящих в мертвенные, механические темно-синие, стальные»[11].

На Бонэм Картер был нанесён специфический опалесцирующий макияж, и все герои в ночных сценах приобретали «некоторую глянцевитость»[4]. Сцены до появления Дёрдена были решены в более приземлённой, реалистичной цветовой гамме; предпочтение отдавалось блёклым тонам. Появление Дёрдена сопровождалось всплеском цветовых эффектов, чтобы подчеркнуть его психологическое воздействие на Рассказчика[10].

Нортон вспоминает, что перед началом съёмок они с Питтом договорились о том, что по ходу съёмочного процесса Нортон будет соблюдать строгую диету и постепенно худеть, в то время как Питт будет наращивать мышечную массу, создавая впечатление, что его герой «питается» и растёт за счёт своего двойника[12] (классический мотив повестей о доппельгангерах)[К 6]. Другие актёры тоже шли на лишения: Мит Лоуф, например, надевал 40-килограммовый панцирь, имитирующий жировую массу, а в сценах с Нортоном — ещё и платформы в 20 см высотой, чтобы казаться выше своего партнёра[13]. Брэд Питт на время съёмок снял коронки, чтобы в кадре был виден его сломанный передний зуб[14].

Первоначально продюсеры фильма предполагали обойтись без голоса за кадром, так как эта техника в 1990-е годы вышла из моды. Финчер, напротив, считал, что без закадрового рассказа фильм потеряет изрядную долю того юмора, который обеспечил успех книге[5]. В качестве звуковой дорожки изначально планировалось использовать нечто столь же непривычное, как и «картинка», и столь же динамичное[15]. Поначалу речь шла о сотрудничестве с Radiohead[13], однако в итоге создание звуковой дорожки было поручено хип-хоп-дуэту The Dust Brothers. В финальных титрах звучит песня Pixies «Where Is My Mind?» («Где мой рассудок?»).

Идеология

«Бойцовский клуб» получил множество интерпретаций в критической и академической литературе. Для Паланика этот проект — памятник концу века, когда эпидемия ВИЧ стала повседневной реальностью для миллионов людей по всему миру: «Поколение „Бойцовского клуба“ — первое, для которого секс и смерть стали синонимами»[2]. Левые интеллектуалы истолковали посыл книги как вульгарный, до предела упрощённый «марксизм для „чайников“»[11][16]. В психоаналитической интерпретации Тайлер Дёрден получил истолкование как внутренний сверхчеловек, своего рода визуальная проекция главного героя — наглядное воплощение того слоя сознания, которое известно в психоанализе как Оно[3][13]; один психиатр даже назвал «Бойцовский клуб» конспектом фрейдовского трактата «Недовольство культурой»[17]. С точки зрения учения об Эдипове комплексе возмужание главного героя подразумевает символическое «убийство» фигур, заменяющих ему родителей, — не исключая Тайлера Дёрдена[4]. Популярность фильма у подростковой аудитории связывают с тем, что его содержание завязано на идеях максимализма и гипермаскулинности, которые вкупе с позитивным восприятием насилия и беспрекословным подчинением приказам старших составляют важнейшие ингредиенты фашистской идеологии[18].

Критика потребительства

Телевидение внушило нам веру в то, что все мы станем миллионерами, звёздами кино и рок-н-ролла. Всё враньё. И мы начали это осознавать. И это приводит всех в ярость.

Тайлер Дёрден

Большинство пишущих о фильме сходятся на том, что финчеровский фильм вскрывает пагубное влияние на мужскую психологию культуры потребительства. По шутливому определению New York Times, это самый гламурный рекламный ролик, который только можно было придумать для антиглобализма[2]. Для Нортона «Бойцовский клуб» — способ проникнуть внутрь «паралитического отчаяния, которое мы испытываем перед лицом той системы ценностей, которую нам навязала реклама»[19]. Для Питта «Бойцовский клуб» — «метафора потребности раздвинуть те стены, которые мы воздвигли вокруг себя, и впервые испытать боль»[20]. Вот что говорит режиссёр фильма:

Мы созданы быть охотниками, а живём в мире шоппинга. Некого убивать, не с чем бороться, нечего преодолевать и исследовать. И в таком выхолощенном обществе рождается этот всечеловек… Он пытался делать всё, чему его учили, пытался приспособиться к этому миру, став тем, кем он не является.

[4]

Премьера фильма совпала с публикацией бестселлера феминистки Сьюзен Фалуди «О том, как были преданы американские мужчины». Книга рассматривает проблемы неэффективности мужчин в современной западной экономике и их неспособности адаптироваться к миру, в котором женщины больше не находятся от них в экономической зависимости[21][К 7]. После выхода «Бойцовского клуба» журнал Newsweek опубликовал рецензию Фалуди, в которой фильм был назван мужской версией «Тельмы и Луизы» — феминистского киноманифеста начала девяностых[22]. Фалуди приветствовала запоздалое осознание мужчинами того, что они стали заложниками необходимости соответствовать консьюмеристскому нормативу мужественности и вести комильфотный образ жизни[23].

По мнению социолога Анри Жиру, подлинные причины этого явления создателей фильма не интересуют, а единственное, что фильм выдвигает как альтернативу современному капитализму, — «примитивный, порочный, непристойный» культ насилия как ключ к социализации и подлинному наслаждению[24]. Тайлер Дёрден предлагает своим адептам вернуться на несколько тысяч лет назад — во времена, когда миром правили не законы, а естественный отбор и борьба за существование. Характерно, что клонирование бойцовских клубов напоминает расползание по городам «старбаксов» и «макдональдсов», а проект «Разгром» соединяет в себе все общие места милитаризма: в проекты Дёрдена изначально вмонтирован код капиталистической системы, которой они порождены и против которой они ополчились[25][К 8].

Генезис фашизма

В мире, который мне видится, ты охотишься на лосей в пропитанных влагой лесах, окружающих руины Рокфеллер-центра. На тебе одежда из шкур — одна до конца жизни. Ты взбираешься на верхушку небоскрёба «Сирс-тауэр» — и видишь оттуда крохотные фигурки людей, которые молотят зерно и раскладывают узкие полоски мяса по заброшенной скоростной автомагистрали…

Тайлер Дёрден

Разочарование американца средней руки в пресловутой «Американской Мечте» порождает внутренний ответ в виде демонической фигуры Тайлера Дёрдена[11]. С появлением этого сверхчеловека над фильмом начинает витать тень Ницше[26][К 9]. Он не только критикует бессмысленную жизнь современников, но и предлагает им предельно простые и оттого заманчивые рецепты, которые придают ей хоть какой-то смысл[11][18].

В отличие от критики современной цивилизации в фильмах Антониони[К 10], у Финчера некоммуникабельность и отчуждение преодолеваются, однако «самым примитивным способом: с помощью драки, физического контакта, взаимной боли и взаимного доверия, из которого и вырастает общее дело — подполье»[11]. Так пишет марксист Александр Тарасов, признающий неспособность сегодняшних американцев воспринять «марксистские заморочки», ведь куда проще «взорвать всё к чёртовой матери — вот и будет революция[11] Интеллектуалов марксистского толка насторожила ирония, с которой трактован в фильме протест против капитализма; по сути это даже не революция, а «действо наподобие бахтинского карнавала», призванное разнообразить ритм повседневной жизни в капиталистическом обществе[27]. Когда само существование предметов и людей оказывается под вопросом, какая бы то ни было борьба теряет всякий смысл[28].

Роберт фон Дессановски представляет группу социологов, которые видят в проповедях Дёрдена зародыш фашистской идеологии[18]. По его наблюдениям, переработка человеческого жира в мыло на продажу напоминает коммерческую деятельность нацистских концлагерей, а герой Мит Лоуфа — не только воплощение кризиса мужественности, но и первый мученик новой идеологии, своего рода Хорст Вессель[18]. Популярности нацизма в веймаровской Германии способствовали расхожие представления о росте молодёжной «распущенности», а «бойцовские клубы» стали реакцией на феминизацию Америки и культивирование политкорректности[18]. Согласно Дессановскому, «поколению мужчин, выращенных женщинами» (определение Тайлера Дёрдена) в фильме противопоставляется «обезличенный, ожесточённый, несущий разрушение личный состав, который насильно дисциплинирует общество, ставшее чересчур толерантным»[18].

Внутренняя борьба

Режиссёр Финчер отмежевался от подобных обвинений: в то время как фашизм указывает конкретную дорогу вперёд, «Бойцовский клуб» не более чем ставит диагноз. По мнению Финчера, фильм предельно далёк от того, чтобы пропагандировать какой бы то ни было рецепт решения поднятых в нём проблем[29]. Фильм построен таким образом, что решающее слово остаётся не за Тайлером: герой находит в себе силы преодолеть этого внутреннего демона — хотя бы даже ценой суицида. Фильм приводит зрителя к мысли, что надо «в себе убивать дракона»[30]. Чтобы спасти себя, главному герою приходится выстрелить себе в рот[25]. По наблюдению Л. МасловойКоммерсантъ»), «мистер Хайд» в фильме гибнет от рук «доктора Джекила», что символизирует «победу вторичных, социальных инстинктов над основными, животными»[30]. Однако осуществлённый им идеологический посев даёт всходы помимо воли протагониста: подобно метастазам, бойцовские клубы начинают стихийно расползаться по всей стране.

Вслед за ВисконтиГибель богов»), БертолуччиКонформист») и другими киноклассиками, Финчер намекает на гомосексуальную подоплёку фашизма со свойственным ему культом мачизма. На отношениях героев Нортона и Питта в фильме, как и в книге[31], лежит лёгкая тень гомоэротики, указывающая на единство этих персонажей[32][33]. Характерно то, что фильм открывает сцена, в которой Тайлер засовывает дуло пистолета в рот Рассказчика[34]. «Большую часть недели мы проводили как идеальная супружеская пара», — делится со зрителем Рассказчик; однажды Тайлер даже прикасается к его руке губами. По ленте рассыпаны свидетельства неодолимого влечения, которое он испытывает к Тайлеру как сгустку сексуальной наступательности, воплощению своей тёмной стороны, неосознанной проекции собственных тайных желаний, которым он готов отдаться душевно и физически[К 11][3][13].

Внутренняя борьба протагониста наглядно визуализирована в сцене, где он до полусмерти избивает себя самого на глазах у босса. Обсуждая эту сцену в «Киногиде извращенца», Жижек называет её «невыносимо тягостной», выдерживающей сравнение с самыми дикими эпизодами в фильмах Д. Линча: бьющая «хозяина» рука, как бы живущая своей, независимой от мозга жизнью, воплощает агрессивный, самоистребительный импульс её владельца[35].

Роковая женщина 1990-х

«Бойцовский клуб» — фильм о мужчинах. Тем большее внимание пишущих о фильме привлекает единственный женский персонаж в исполнении Хелены Бонэм Картер. Янс Вагер (Utah Valley State College) трактует Марлу как современное переиздание «роковой женщины», видя в этом образе ключ к пониманию «Бойцовского клуба» как нео-нуара[36]. В начале фильма она подобна героиням сороковых годов: носит платье, шляпу и солнечные очки, курит и ярко красит губы. Постепенно её внешность мутирует в направлении «героинового шика» девяностых: субтильная фигура, измождённое лицо, круги под глазами[36]. По законам нуара появление роковой женщины выталкивает главного героя (обывателя, «парня с улицы») из уютного круга повседневного мещанского существования в полный опасностей мир преступного «полусвета»[36]. Отличие Марлы от роковых женщин прежнего времени в том, что при всей своей важности для сюжета она остаётся на его периферии и едва ли до конца понимает, что происходит вокруг[36].

Анри Жиру для анализа образа Марлы привлекает теорию постфеминизма[24]. По его мнению, Марла — крайне утрированное воплощение того идеала женственности, который культивировался феминистками начиная с 1960-х годов. Это прямая противоположность всему тому, что традиционно ценилось мужчинами в женщинах, как то: ласковость, забота о поддержании домашнего очага, сексуальная покорность[24]. Марла существует автономно от мужчин, но для поддержания себя в форме должна постоянно быть «на игле» консьюмеризма[24]. В конце фильма герой Нортона наконец делает выбор между Тайлером и Марлой в пользу последней, раскалывая странный любовный треугольник; это позволяет трактовать финал как потенциальное рождение новой семьи[37].

Преемственность

Хотя «Бойцовский клуб» получил репутацию беспрецедентно радикального для Голливуда проекта, режиссёр Финчер неоднократно обращал внимание на то, что каждое поколение в истории Голливуда бунтовало против предыдущего. Вероятно, не менее революционными в своё время представлялись такие ленты, как «Бунтарь без причины» с Джеймсом Дином или «Выпускник» с Дастином Хоффманом[4][К 12]. Валерий КичинИзвестия») подметил, что «Клуб» исследует природу саморазрушительных инстинктов яппи точно так же, как за 30 лет до него Кубрик в «Заводном апельсине» разбирал истоки агрессии поколения хиппи[26].

Гламурно разлагающийся мегаполис, по мнению Дж. Розенбаума, перекочевал в фильмы Финчера из старых лент Скорсезе[38]. В содержательном плане фильм наследует «Таксисту» Скорсезе и кубриковскому «Доктору Стренджлаву»[39]. Главный герой «Таксиста» (1976) — человек из подполья, которого терзает бессонница, которого завораживает насилие и который берётся «дисциплинировать» распущенные городские низы. Не найдя себе места в капиталистическом обществе, он скатывается к фашизму. Доктор Стренджлав также помешан на том, что нацию следует насильно защищать от грозящей ей извне угрозы. «Терапевтический эффект» кулачных боёв был впервые продемонстрирован Скорсезе в фильме «Бешеный бык» (1980)[39] — ещё одной ленте о хрупкости мужского начала и о жуткой привлекательности насилия[3][К 13].

Критика поколения наблюдателей, которые неспособны на реальную деятельность, причём в значительной степени из-за того, что общество не позволяет им самореализоваться, — излюбленная тема как романтиков[К 14], так и экзистенциалистов[К 15]. Мотив сосуществования двух личностей в одном теле неоднократно возникал и в кино («Психо», «Связанные насмерть»), и в литературе («Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»[40]). Основной повествовательный трюк «Бойцовского клуба» находит соответствие в известном произведении английской литературы эпохи романтизма — «Исповеди оправданного грешника»[40][К 16], а также в раннем фильме Бертолуччи «Партнёр» (1968)[41].

«Бойцовский клуб» перекликается и с более ранними фильмами самого Финчера, где у респектабельного протагониста обнаруживается теневой двойник, играющий роль «Оно» для его «Эго»[3]. Например, в триллере «Семь» (1995) такие двойники — детектив Сомерсет и серийный убийца Доу. У обоих разложение города и самодовольство его обитателей вызывают равное омерзение — с той разницей, что убийца стремится изощрённо покарать нерадивых, а детектив — бежать подальше из клоаки сумеречного города, выйдя в отставку[25]. Главный герой фильма «Игра» (1997) ввязывается в жестокую игру с реальностью, цель которой — испить до дна чашу страданий; из игрового мира в реальный он возвращается просветлённым[25]. Байопик «Социальная сеть» 2010 года, хотя и основан на реальных событиях, вновь рисует «создание собственной версии мира» не находящим себе в нём места героем[К 17][42].

Релиз и влияние

В США фильму был присвоен рейтинг Restricted. Прокат фильма начался 15 октября 1999 года, в России — 18 января 2000 года[43]. Кассовые сборы «Бойцовского клуба» не оправдали ожиданий руководства студии 20th Century Fox[44]. Продюсер фильма вспоминает пепельные лица руководителей компании на первом, допремьерном показе «Бойцовского клуба»: нужно было как-то объяснить владельцу студии Руперту Мёрдоку, почему был профинансирован столь неполиткорректный проект[2]. Хотя в премьерный уикэнд фильм обошёл по сборам в США всех конкурентов, общий итог североамериканского проката едва превысил 37 млн[1]. Большинство зрителей составляли несовершеннолетние мужского пола; в прессе фильм назвали «наименее подходящим способом провести свидание» и проявлением протестных настроений очередного «фин-де-сьекля»[2]. В Британии фильм был разрешён к показу только совершеннолетней аудитории, и то после того, как из него вырезали сцены «бесчеловечных избиений беззащитных людей»[45]. На DVD фильм был выпущен 6 июня 2000 года[46].

У кинокритиков фильм вызывал не менее смешанные чувства, чем у широкой публики. Хотя многие издания констатировали новаторство повествовательной техники и спецэффектов[К 18], отмечали актёрскую работу Питта как лучшую в его карьере[3][4], большинство средств массовой информации преподносили «Бойцовский клуб» как одобрение, если не пропаганду бездумного насилия и нигилизма[47]. Такому восприятию способствовала неудачная маркетинговая кампания: рекламные ролики размещались в перерывах матчей по реслингу[2]. Подлили масла в огонь опасения того, что молодёжь станет копировать уличные бои, описанные в фильме[48]. Некоторые экстремистские организации с помпой приветствовали выход фильма[26], а один нью-йоркский подросток попытался повторить увиденное на экране, взорвав кафе сети «Старбакс»[49][К 19]. Известно, что влиятельная телеведущая Рози О'Доннелл в своём ток-шоу посоветовала зрителям не ходить на фильм и для верности раскрыла его главный сюжетный трюк[2]. Повсюду высказывались упрёки в «бездумной романтизации сцен кулачных боёв», в том, что насилие оказывается подёрнутым флёром гламура[50]. Фильм был номинирован на «Оскар» за лучшую работу звукорежиссёра, на Brit Awards за лучшую музыку к фильму и на MTV Movie Awards за лучшую драку (Эдвард Нортон избивает себя самого), но награды прошли мимо него[51].

По замечанию Нортона, «Бойцовский клуб» в очередной раз подтвердил, что нельзя оценивать произведение искусства в рамках короткого производственного цикла, обычно достаточного для определения успешности коммерческого продукта[2]. В ретроспективе фильм оценивается как одно из самых резонансных кинособытий конца 1990-х[К 20]. Самая популярная газета Австралии назвала «Бойцовский клуб» наиболее спорным голливудским фильмом о природе насилия со времён «Заводного апельсина» Кубрика[52]. Общая сумма сборов от фильма по всему миру превысила отметку в 100 млн $[1]. Падение «башен-близнецов» 11 сентября 2001 года благодаря созвучию с финалом «Бойцовского клуба» вернуло его в центр внимания интеллектуалов[К 21][53]. Как яркий культурный феномен, «Бойцовский клуб» сплотил вокруг себя армию верных поклонников[2], в число которых записал себя Квентин Тарантино[54]. Спрос на атрибутику «Бойцовского клуба» был таков, что на него откликнулась Донателла Версаче, открыв линию мужской одежды с нашивками в виде бритвенных лезвий[2].

Напишите отзыв о статье "Бойцовский клуб (фильм)"

Примечания

Комментарии

  1. Тайлер перезванивает Рассказчику на телефон с надписью: «Входящие вызовы под запретом» (No Incoming Calls Allowed).
  2. Слова Рассказчика: «Когда они не трахались, Тайлера и Марлу было не застать в одной комнате. Мои родители проделывали такой же номер годами… Мне снова шесть лет, родители передают через меня сообщения друг другу».
  3. По фильму разбросаны намёки на их тождество. Например, в первых минутах Рассказчик говорит, что ему известно о предстоящих взрывах, так как об этом известно Тайлеру. Марла набирает номер Рассказчика, а попадает в дом к Тайлеру. Ударив себя в кабинете босса, Рассказчик сразу вспоминает о первой драке с Тайлером. Сидящий за рулём машины Тайлер требует от Рассказчика забыть всё, что ему известно о них двоих. Следует авария — и Рассказчик оказывается на месте водителя, а Тайлер — в кресле пассажира.
  4. Сценарий построен таким образом, что в течение всего фильма и книги нельзя понять, как зовут главного героя. Либо к нему обращаются на «ты», либо по вымышленным именам, которые он сам придумал: Корнелиус, Руперт, Тревис. Время от времени Рассказчик произносит фразы вроде «Я — ухмыляющаяся месть Джека» или «Я — растраченная жизнь Джека», создавая впечатление, что это его зовут Джеком и что он говорит о себе в третьем лице. На самом деле это отсылки к статьям журнала «Ридерз Дайджест», которые читает Рассказчик, где внутренние органы людей ведут монологи.
  5. Цитата из книги: «… потому что иногда кто-нибудь приносит мой обеденный поднос и мои лекарства…»
  6. В лакановском психоанализе двойник определяется как провозвестник влечения к смерти, воплощение jouissance (англ.). Субъект приписывает двойнику способность потреблять «украденное» у него наслаждение. Двойник совершает поступки, которые не решается совершить субъект. Он реализует те желания, которые субъект вытесняет из сознания. См., напр., Славой Жижек, Рената Салекль. Gaze and Voice as Love Objects. Duke University Press, 1996. Page 139.
  7. По мнению Фалуди, вывод производственных мощностей за пределы США и другие глобализационные процессы не позволяют американским мужчинам быть настолько экономически успешными, чтобы соответствовать той модели мужественности, которую навязывают реклама и фильмы. В результате многие теряют самоуважение и не видят смысла в жизни. Проблему усугубляет то, что многие современные мужчины по сути не знали традиционных ролевых моделей — отцов (слишком занятых собственной карьерой) — и вынуждены были черпать представления о мужественности из телепрограмм и фильмов.
  8. Жиру отмечает, что бойцовские клубы подобны потребительскому капитализму в том, что построены на «рыночно обусловленном» стремлении к победе в конкурентном соревновании, на потребности в мгновенном удовлетворении желаний.
  9. Имя Ницше упоминают многие пишущие о фильме. Жижек в своём разборе фильма формулирует его урок [books.google.com/books?id=p4VY8cO9BWUC&pg=PA174&dq=%22fight+club%22+nietzsche&hl=en&ei=8uwkTb3KGM6SOt60mNwC&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=10&ved=0CFAQ6AEwCQ#v=onepage&q=%22fight%20club%22%20nietzsche&f=false словами из письма Ницше] к другу. Университет Южной Каролины издал даже книгу под названием «[books.google.com/books?id=KNXJNwAACAAJ&dq=%22fight+club%22+nietzsche&cd=1 Ницше и философия „Бойцовского клуба“]».
  10. Скажем, в «Забриски-пойнт» символы капиталистической цивилизации взлетают на воздух только в воображении героини, а социальный протест локализован в главном герое.
  11. Одна из первых фраз Тайлера в фильме: «А теперь вопрос этикета: проходя мимо твоего кресла, тебе подставить задницу или член?» (As I pass, do I give you the ass or the crotch?) Сразу за этим слова Рассказчика: «Как получилось, что мы стали жить вместе?..» Перезванивая Рассказчику на таксофон, Тайлер сравнивает это с позой валета (Yeah, I *69’d you). На выходе из бара: «Хватит прелюдий…» (Cut the foreplay). Принимая ванну перед глазами Рассказчика: «Сомневаюсь, что наши проблемы решит женщина». Реакция Рассказчика: «Ты не должен жениться. Я 30-летний мальчишка…» Эдвардс пишет, что сами бои выполняют функцию физического соития.
  12. Руководство студии предполагало поручить переработку книги в сценарий Баку Хенри, который в своё время работал над «Выпускником».
  13. Развивая эту мысль, Эми Таубин приходит к выводу, что мазохистское отношение героев этих фильмов к своему мужскому телу уподобляет его телу женскому. Как и у Скорсезе, герой «Бойцовского клуба» доказывает свою мужественность не столько страданиями, которые он причиняет окружающим, сколько страданиями, которые он причиняет себе сам.
  14. Для пробуждения от эмоциональной летаргии лермонтовский «герой нашего времени» тоже сознательно ищет ситуаций, чреватых болью и опасностью для жизни.
  15. О духовном омертвении современников и безысходной цикличности попыток преодолеть его не раз заводил разговор в своих фильмах Антониони — ср., напр., «Профессия: репортёр».
  16. В русской литературе раздвоение личности главного героя и ложное двойничество известно по повестям «Зависть» Олеши, «Соглядатай» Набокова, «Ты и я» Абрама Терца.
  17. Российский кинокритик М. Трофименков назвал ленту о создании социальной сети «софт-версией „Бойцовского клуба“». Традиционный финчеровский треугольник образуют главный герой Марк Цукерберг, его «правильная» сторона Эдуардо Саверин и «демоническая» — Шон Паркер. Женщины в этом фильме сугубо периферийны.
  18. К примеру, гуру британской кинокритики Эми Тобин на страницах Sight & Sound заявила, что принятый для обсуждения кино язык не способен адекватно передать головокружительные пространственно-временные сдвиги, которые претерпевает мир в «Бойцовском клубе».
  19. В [www.edward-norton.org/fc/articles/empire.html интервью журналу Empire] Финчер признаёт, что стаканчики Старбакс как символ потребительской Америки присутствуют едва ли не в каждой сцене фильма.
  20. См., напр.: «'Fight Club' author Palahniuk to participate in academic conference at Edinboro University». Erie Times-News. March 26, 2001. Film Comment сразу после выхода «Бойцовского клуба» назвал его «первым фильмом следующего столетия», который обещает массовому кинематографу выход из тупика 1990-х.
  21. На этот аспект, в частности, обращает внимание Жижек: «Разве это не тот самый фильм, в котором показано возникновение терроризма в США?» См.: Lenin, Vladimir Il’ich. Revolution at the Gates (ed. Slavoj Zizek). ISBN 978-1-85984-546-2. Pp. 257—258.

Источники

  1. 1 2 3 4 [boxofficemojo.com/movies/?id=fightclub.htm Fight Club] (англ.). — Статистика от Box Office Mojo. Проверено 5 января 2011. [www.webcitation.org/611l3Bb6U Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Dennis Lim. [www.nytimes.com/2009/11/08/movies/homevideo/08lim.html ‘Fight Club’ Fight Goes On] (англ.). 'Movies' at NYTimes.com. The New York Times Company (November 6, 2009). Проверено 15 ноября 2010. [www.webcitation.org/611kwAUWI Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  3. 1 2 3 4 5 6 Taubin, Amy. [www.bfi.org.uk/sightandsound/feature/193 So Good It Hurts], Sight & Sound (ноябрь 1999). Проверено 11 января 2011.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 Gavin Smith. Inside Out: Gavin Smith Goes One-on-One with David Fincher (англ.) // Film Comment. — 1999. — No. 35. — P. 58-62, 65, 67-68.
  5. 1 2 3 Шарон Ваксман. Rebels on the Backlot: Six Maverick Directors and How They Conquered the Hollywood Studio System. — HarperEntertainment, 2005. — P. 137—151. — 416 p. — ISBN 0060540176.
  6. Michael Fleming. [www.variety.com/article/VR1116678264.html?categoryid=3&cs=1 Thornton holds reins of 'Horses'] (англ.) // Variety. — Reed Elsevier Inc., 19 августа 1997.
  7. Michael Goldman. [www.theasc.com/ac_magazine/October2010/TheSocialNetwork/page1.php With Friends Like These…] (англ.). TheASC.com. American Society of Cinematographers (October 2010). Проверено 21 ноября 2010. [www.webcitation.org/60w7s6TI7 Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  8. [www.theasc.com/magazine/nov99/anarchy/pg3.htm Anarchy in the USA] (англ.). TheASC.com. American Society of Cinematographers. Проверено 21 ноября 2010. [www.webcitation.org/611kwt0oF Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  9. [www.imdb.com/title/tt0137523/locations Filming locations for Fight Club] (англ.). — Информация на IMDb. Проверено 5 января 2011. [www.webcitation.org/611kxIwJO Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  10. 1 2 Christopher Probst. [www.theasc.com/magazine/nov99/anarchy/index.htm Anarchy in the U.S.A] (англ.). — 1999. — No. 80. — P. 42—44.
  11. 1 2 3 4 5 6 Тарасов А. Н. [scepsis.ru/library/id_749.html Америка мечтает о революции. Но представляет её как-то убого, чисто по-американски]. Скепсис. Проверено 20 ноября 2010. [www.webcitation.org/611kxv3bS Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  12. Said, S.F. [www.telegraph.co.uk/culture/film/3592955/Its-the-thought-that-counts.html It’s the thought that counts] (англ.) // The Daily Telegraph. — April 19, 2003.
  13. 1 2 3 4 Комментарий к официальному DVD 2000 года от Д. Финчера, Э. Нортона, Б. Питта, Х. Бонэм-Картер
  14. Nashawaty, Chris. [www.ew.com/ew/article/0,,83604,00.html Brad Pitt loses his teeth for a "Fight"], Entertainment Weekly (16 июля 1998). Проверено 5 января 2011.
  15. Amanda Schurr. [www.heraldtribune.com/ Score one for musicians turned film composers] (англ.) // Sarasota Herald-Tribune. — November 19, 1999.
  16. Bulent Diken, Carsten Bagge Laustsen. Enjoy Your Fight!. // Cultural Values 6:4 (2002). London, 2002. Pp. 349-67.
  17. Packer, Sharon. Dreams in Myth, Medicine, and Movies. ISBN 978-0-275-97243-1. Greenwood Publishing Group, 2002. Page 83.
  18. 1 2 3 4 5 6 Dassanowsky, Robert von (2007), «Catch Hannibal at Mr. Ripley’s Fight Club if you can: From Eurodecadent cinema to American nationalist allegory», Film International 5 (3): pp. 19-22
  19. Schaefer, Stephen (October 1999). «[web.archive.org/web/20010417125217/mrshowbiz.go.com/celebrities/interviews/509_1.html Brad Pitt & Edward Norton]». MrShowbiz.com (ABC News Internet Ventures)
  20. «'Club' fighting for a respectful place in life». // Post-Tribune. March 15, 2001.
  21. John Shelton Lawrence, Robert Jewett. The Myth of the American Superhero. ISBN 978-0-8028-4911-3. Page 176.
  22. Faludi, Susan. [www.highbeam.com/doc/1G1-56643269.html It's 'Thelma and Louise' for Guys], Newsweek (25 октября 1999). Проверено 5 января 2011.
  23. Postfeminism: Cultural Texts and Theories. Edinburgh University Press, 2009. ISBN 978-0-7486-3580-1. Pages 143—144.
  24. 1 2 3 4 Giroux, Henry; Szeman, Imre (December 2001), «Ikea Boy Fights Back: Fight Club, Consumerism, and the Political Limits of Nineties Cinema». // The End of Cinema As We Know It: American Film in the Nineties. New York University Press. ISBN 0-8147-5161-X. Pages 95-104.
  25. 1 2 3 4 Orgeron, Devin. David Fincher. // Fifty Contemporary Film Directors (ed. by Yvonne Tasker). 2nd ed. Taylor & Francis, 2010. ISBN 978-0-415-55433-6. Pages 170—176.
  26. 1 2 3 Кичин, Валерий. [www.alpha-dragonis.narod.ru/articles/article_fc_01.htm Под знаменем Ницше], Известия (1999). Проверено 5 января 2011.
  27. Lenin, Vladimir Il’ich. Revolution at the Gates (ed. Slavoj Zizek). ISBN 978-1-85984-546-2. Pp. 257—258.
  28. John Stroup, Glenn W. Shuck. Escape into the future: cultural pessimism and its religious dimension in contemporary American popular culture. Baylor University Press, 2007. ISBN 978-1-932792-52-2. Pages 102—105.
  29. Wise, Damon Menace II Society (англ.) // Empire. — 1999. — No. 12.
  30. 1 2 Маслова, Лидия. [www.kommersant.ru/doc-rss.aspx?DocsID=137219 Бойцы невидимого фронта], Коммерсантъ, Издательски дом «Коммерсантъ» (18 января 2000). Проверено 5 января 2011.
  31. Джайлс, Ричард Джеймс. The Spaces of Violence. — University of Alabama Press, 2006. — С. 187. — ISBN 9780817315023.
  32. Edwards, Tim. Cultures of Masculinity. Routledge, 2006. ISBN 978-0-415-28480-6. Page 135.
  33. Hobson, Louis B. (October 10, 1999). «Fiction for real». // Calgary Sun.
  34. Schaefer, Stephen [mrshowbiz.go.com/news/Todays_Stories/991013/fightclubauthor101399.html Fight Club's Controversial Cut]. MrShowbiz.com. ABC News Internet Ventures (October 13, 1999). Проверено December 2, 2007. [web.archive.org/web/20010416022913/mrshowbiz.go.com/news/Todays_Stories/991013/fightclubauthor101399.html Архивировано из первоисточника April 16, 2001].
  35. Slavoj Zizek. Dialectical Clarity vs. the Misty Conceit of Paradox. // The Monstrosity of Christ: Paradox or Dialectic? Massachusetts Institute of Technology, 2009. ISBN 978-0-262-01271-3. Page 276.
  36. 1 2 3 4 Wager, Jans B. Fight Club (1999): Retro-noir masquerades as neo-noir // Dames in the driver's seat: rereading film noir. — University of Texas Press, 2005. — С. 101—114. — 202 с. — ISBN 0292709668.
  37. Battleground: The Media (eds. Robin Andersen, Jonathan Alan Gray). Greenwood Publishing Group, 2008. ISBN 978-0-313-34167-0. Page 452.
  38. Rosenbaum, Jonathan. [www.jonathanrosenbaum.com/?p=6765 Hell on Wheels], Chicago Reader (1 марта 1996). Проверено 5 января 2011.
  39. 1 2 Constantine Santas. The Epic in Film. ISBN 978-0-7425-5529-7. Pages 170—171.
  40. 1 2 K. Sterling, «Dr Jekyll and Mr Jackass: Fight Club as a refraction of Hogg’s Justified Sinner and Stevenson’s Dr Jekyll and Mr Hyde», in S. O. Jaén and C. Gutleben, eds, Refracting the Canon in Contemporary British Literature and Film (Amsterdam: Rodopi, 2004), ISBN 90-420-1050-9, p. 84.
  41. Atkinson, Michael. [www.villagevoice.com/content/printVersion/198964 A Subversive Cherry Bomb], Village Voice (6 декабря 2005). Проверено 5 января 2011.
  42. Михаил Трофименков. [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1520609 У истоков френдизма]. Коммерсантъ (25 октября 2010). Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/611kyWO0s Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  43. [www.kinonews.ru/movie_2898/fight-club/ Бойцовский клуб] (рус.). — Информация на kinonews.ru. Проверено 5 января 2011. [www.webcitation.org/611l1Aymx Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  44. Dade Hayes. [www.variety.com/article/VR1117756713?refCatId=13 'Jeopardy' just barely] (англ.) // Variety. — Reed Elsevier Inc., 18 октября 1999.
  45. Adam Dawtrey. [www.variety.com/article/VR1117757863.html?categoryid=13&cs=1 UK to cut 'Club'] (англ.) // Variety. — Reed Elsevier Inc., 9 ноября 1999.
  46. [www.imdb.com/title/tt0137523/dvd DVD details for Fight Club] (англ.). — Информация на IMDb. Проверено 5 января 2011. [www.webcitation.org/611l3lXz8 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  47. Джанет Маслин (en). [www.nytimes.com/1999/10/15/movies/film-review-such-a-very-long-way-from-duvets-to-danger.html Such a Very Long Way From Duvets to Danger] (англ.). Нью-Йорк Таймс. The New York Times Company (15 октября 1999). Проверено 3 января 2011. [www.webcitation.org/611l4bvk8 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  48. Дэвид Гриттен. Premiere of Fight Club leaves critics slugging it out in Venice // The Ottawa Citizen. — 14 сентября 1999.
  49. Tao, Dominick. [www.nytimes.com/2009/07/16/nyregion/16starbucks.html?_r=1 Police Say ‘Fight Club’ Inspired a Bomber], Нью-Йорк Таймс, The New York Times Company (15 июля 2009). Проверено 5 января 2011.
  50. Crowdus, Gary. Getting Exercised Over Fight Club // Cineaste. — сентябрь 2000. — № 25. — С. 46-48.
  51. [www.imdb.com/title/tt0137523/awards Awards for Fight Club] (англ.). — Информация на IMDb. Проверено 5 января 2011. [www.webcitation.org/611l57kGl Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  52. Кристофер Гудвин. The beaten generation // The Australian. — 24 сентября 1999.
  53. Jans B. Wager. Dames in the Driver’s Seat: Rereading Film Noir. University of Texas Press, 2005. ISBN 978-0-292-70966-9. Page 103.
  54. Тарантино, Квентин. [www.laweekly.com/2009-08-20/film-tv/tarantino-picks-his-20-favorite-flicks-of-the-last-17-years/ Tarantino Picks His 20 Favorite Flicks of the Past 17 Years], LA Weekly, LP (19 августа 2009). Проверено 5 января 2011.

Ссылки

  • «Бойцовский клуб» (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • [www.allmovie.com/movie/v180767 Бойцовский клуб] (англ.) на сайте allmovie
  • [www.rottentomatoes.com/m/fight_club/ «Бойцовский клуб»] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes
  • [www.youtube.com/watch?v=yUK7U5se3xI& Разговор о фильме на Радио России в передаче психотерапевта А. Г. Данилина «Серебряные нити»]


Отрывок, характеризующий Бойцовский клуб (фильм)

– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.