Бой в Бискайском заливе

</tr></tr></tr>

Бой в Бискайском заливе
Основной конфликт: Вторая мировая война
"Бой в Бискайском заливе". Картина Н. Уилкинсона
Дата	28 декабря 1943
Место	Бискайский залив
Итог	Победа Великобритании
Противники
Германия <center> Великобритания </td></tr>
Командующие
капитан цур зее Г. Эрдменгер + кэптен Ч. Кларк </td></tr>
Силы сторон
5 эсминцев и 6 миноносцев, 2 лёгких крейсера </td></tr>
Потери
1 эсминец и 2 миноносца потоплены, 400 погибших 2 убитых </td></tr>
</td></tr> </table> Бой в Бискайском заливе 28 декабря 1943 года) — морское сражение в Бискайском заливе во время Второй мировой войны между британскими лёгкими крейсерами и немецкими эсминцами и миноносцами. События перед боем В конце 1943 г. базировавшиеся в портах Западной Франции надводные силы ВМФ Германии — 8-я флотилия эсминцев и 4-я флотилия миноносцев проводили операции по обеспечению прохода в контролируемые немцами атлантические порты транспортов-блокадопрорывателей со стратегическими материалами из Японии. 27 декабря для встречи и эскортирования судна «Альстеруфёр» (операция «Траве») из Бордо вышли эсминцы Z-27 (флаг командующего 8-й флотилией эсминцев капитана цур зее Г. Эрдменгера), Z-23, Z-24, Z- 32 и Z-37 в сопровождении миноносцев Т-25 и Т-27. В море к ним присоединились вышедшие тем же утром из Бреста миноносцы Т-23 (флаг командира 4-й флотилии миноносцев корветтен-капитан Ф. Колауфа), Т-22, Т-24 и Т-26. Таким образом, немецкое соединение насчитывало теперь 5 эсминцев и 6 миноносцев, всего — 11 кораблей. В тот же день на перехват «Альстеруфёра», замеченного патрульным британским самолетом, были посланы ближайшие из дежуривших в океане в районе обнаружения судна лёгкие крейсера «Глазго» и «Энтерпрайз» (с канадской командой,). Флагманом отряда стал командир большего крейсера «Глазго» кэптен Ч. Кларк, командиром крейсером «Энтерпрайз» был кэптен Королевского ВМФ Канады Г. Гранд. Ещё до подхода крейсеров «Альстеруфёр» был потоплен дальним бомбардировщиком британских Королевских ВВС (из чехословацкой эскадрильи). 28 декабря в 10.18 утра немецкие эсминцы и миноносцы достигли назначенный точки встречи с «Альстеруфёром» и, не найдя там судна, легли на обратный курс к побережью Франции. В это время они были замечены американским патрульным самолетом, передавшим сведения о кораблях противника на британские крейсера, которые легли на курс перехвата немецкого соединения. В 12.24 «Глазго» и «Энтерпрайз» были обнаружены и безрезультатно атакованы немецкими бомбардировщиками, но радиосообщение об обнаружении британских кораблей было послано на немецкие корабли в море только черед два часа. Гораздо ранее, в 12.58, приближавшихся с северо-запада «Глазго» и «Энтерпрайз» заметили с одного из немецких миноносцев. Эрдменгер немедленно отдал приказ 4-й флотилии атаковать противника торпедами, но командир флотилии Колауф ответил, что торпедная стрельба с миноносцев невозможна из-за ураганного ветра. Британцы смогли визуально наблюдать немецкое соединение только в 13.32, хотя до того следили за ним с помощью радиолокаторов. В 13.46 противники сблизились до 105 кабельтовых, после чего практически одновременно крейсер «Глазго» открыл артиллерийский огонь, а эсминец Z-23 выстрелил в сторону британцев залпом из 6 торпед. Состав эскадр и соотношение сил сторон Британский отряд — 2 корабля: Лёгкий крейсер «Глазго» Введен в строй в 1937 году. Водоизмещение 9100/11 350 т. Скорость 32 узла. Экипаж 800 чел. Вооружение: двенадцать 152-мм орудий, восемь 102-мм орудий (зенитные), два 3-х трубных торпедных аппарата. Лёгкий крейсер «Энтерпрайз» Введен в строй в 1926 году. Водоизмещение 7580/9500 т Скорость 33 узла. Экипаж — 572 ч. Вооружение: пять 152-мм орудий, три 102-мм орудия (зенитные), четыре 4-х трубных торпедных аппарата. Немецкое соединение — 11 кораблей: Пять эсминцев типа «Нарвик» Введены в строй в 1940—1941 гг. Водоизмещение 3079/3543 т. Скорость 36-37 узлов. Экипаж 332 ч. Вооружение: пять 150-мм орудий (кроме Z-27 — 4 150-мм орудия), два 4-х трубных торпедных аппарата Шесть миноносцев типа «Эльбинг». Введены в строй в 1942—1943 гг. Водоизмещение 1294/1754 т. Скорость 33 узла. Экипаж 206 ч. Вооружение: четыре 105-мм орудия, два трёхтрубных торпедных аппарата. На первый взгляд превосходство в силах было на стороне немцев, имевших одиннадцать кораблей против двух у британцев. Однако за британцами было качественное превосходство. Лёгкие крейсера считались боевыми кораблями высшего класса, чем эсминцы и, тем более, миноносцы. «Глазго» был одним из самых современных крейсеров Королевского флота с высокой скоростью и очень мощным артиллерийским вооружением. «Энтерпрайз» значительно уступал «Глазго», но, всё же, несмотря на солидный возраст, мог успешно взаимодействовать с ним благодаря своим хорошим ходовым качествам, а также сильному торпедному вооружению. В то же время мощное минное вооружение немецких эсминцев и миноносцев в принципе создавало серьёзную угрозу для больших британских кораблей. Двумя месяцами ранее в ночном бою пять миноносцев 4-й флотилии торпедировали и потопили британский лёгкий крейсер и эсминец. Немецкие корабли имели относительно очень сильное для своих малых размерах артиллерийское вооружение. В совокупности по количеству стволов среднего калибра немецкое соединение более чем вдвое превосходило британские крейсера (двадцать четыре 150-мм и двадцать четыре 105-мм орудий против семнадцати 152-мм и одиннадцати 102-мм орудий на «Глазго» и «Энтерпрайзе»). Однако превосходство немцев в числе орудий было иллюзорным. Крейсера, благодаря своим размерам, представляли более устойчивую платформу для артиллерийской стрельбы, что значительно увеличивало меткость их огня в сравнении с малоустойчивыми миноносцами. Британские корабли располагали и лучшими системами управления огнём, а также более совершенными артиллерийскими системами. Особенно это относилось к «Глазго» с его четырьмя 3-орудийными башнями с высокой степенью автоматизации, в то время как немецкие орудия заряжались вручную. Следует помнить и то, что для небольших немецких миноносцев попадания вражеских снарядов были гораздо опасней, чем для британских крейсеров, к тому же, защищенных броней. Серьёзным преимуществом немецких кораблей могла бы оказаться их высокая скорость (что относилось только к эсминцам, миноносцы же были не быстроходней британских крейсеров). Однако у более крупных и высокобортных британских кораблей была лучшая мореходность, что, конечном счете, сыграло решающую роль, поскольку бой происходил в сложных штормовых условиях. Небольшие низкобортные немецкие корабли гораздо сильнее страдали при сильном волнении и ураганном ветре. Они не могли развить полный ход, волны перекатывались через палубы, сбивая с ног прислугу открыто расположенных орудий эсминцев, которые в условиях сильнейшей качки должны были подносить к орудиям 45-кг снаряды. Это сильно сказывалось на скорострельности, к тому же огонь с эсминцев велся по большей частью наугад, поскольку волны и брызги заливали стекла оптических дальномеров. Что касается ещё меньших, чем эсминцы, немецких миноносцев, то они в условиях шторма оказались практически не способны ни вести на ходу артиллерийский огонь, ни стрелять торпедами, их участие в бою в составе соединения ограничилось выставлением дымовых завес. Таким образом, из-за шторма половина немецкой эскадры была полностью лишена боеспособности, а другая половина оказалась не в состоянии эффективно вести бой. Ход боя Немецкое соединение двигалось тремя колоннами. В центральной шли миноносцы, в правой, ближайшей к противнику, — эсминцы Z-23 и Z-27, в левой — Z-32, Z-37 и Z-24. Немецкий флагман Г. Эрдменгер не менял курса на восток, хотя он вел на сближение с противником. Относительно причин этого решения в литературе выдвигается две версии. Согласно первой, Эрдменгер не стал менять курса для уклонения от боя, поскольку ошибочно предполагал своё соединение заведомо сильнейшим и сам стремился навязать противнику бой. По второй версии, немецкий командующий трезво оценивал боеспособность и ходовые качества своих кораблей в условиях шторма. Из-за усилившегося волнения, а также неполадках в двигательной установке на Z-24, соединение могло идти только на 27 узлах, тогда как британские крейсера свободно развивали 32 узла. Эрдменгер, понимая, что ему в любом случае не удастся оторваться от противника, принял решение принять бой., одновременно продолжая прорываясь по кратчайшему маршруту к побережью Франции. В течение первого получаса бой проходил на параллельных курсах на дистанции, сократившейся от 100 до 75 кабельтовых. С немецкой стороны в нём участвовали сначала только флагманский Z-27 и Z-23. После первого торпедного залпа, безрезультатного из-за предельной для торпед дистанции, два эсминца вели с 13.58 по противнику артиллерийский огонь. В 14.05 к обстрелу противника присоединились, выйдя вперед по курсу, эсминцы Z-32 и Z-37. В 14.15 с Z-37 был дан залп из 4-х торпед, после которого немцы якобы наблюдали торпедное попадание в один из британских крейсеров. На самом деле британский отряд в это время атаковал дальний немецкий бомбардировщик, взрывы его бомб и были ошибочно приняты за взрыв торпеды. Немцам удалось добиться единственного попадания в «Глазго» 150-мм снарядом, повредившим кожух вентилятора над котельным отделением. Британский огонь на первом этапе боя, впрочем, тоже не был результативным, несмотря на наведение на цель радарами (в ходе боя на «Глазго» вышел из строя артиллерийский радар, и крейсер стрелял, используя поисковый радар) и гораздо лучших условия работы артиллерийских расчетов, особенно на «Глазго» с автоматическим заряжанием орудий; канадцы на «Энтерпрайзе» в штормовых условиях тоже испытывали проблемы с ручным заряжанием, хотя и значительно меньшие, чем у немцев. В 14.18 Эрдменгер дал приказ о разделении своих сил на две группы, чтобы атаковать британцев торпедами с двух сторон, стреляя перекрестно и затруднив тем самым уклонение от попаданий. Флагманский эсминец Z-27 с Z-23 и миноносцами Т-22, Т-25, Т-26 повернули на север. Остальные корабли шли на юг. В 14.23 эсминец Z-32 из южной группы выпустил 6 торпед, а в 14.28 4-х торпедный залп дал возглавлявший северную группу Z-27, одну торпеду выпустил Z-23. Скоординированной торпедной атаки не получилось. Ни одна из немецких торпед не попала в цель. Ф. Колауф впоследствии осуждал своего начальника в бою за разделение сил, что позволило британцам атаковать немцев по отдельности. Однако, возможно, своим манёвром Эрдменгер преследовал цель дать возможность прорваться к побережью хотя бы части своего соединения. Во всяком случае, выпустив торпеды, Эрдменгер передал по радио командиру эсминца Z-32 корветтен-капитану фон Бергеру приказ возглавить южную группу и уходить с ней на восток. Сам Эрдменгер с двумя эсминцами и тремя миноносцами развернулся на запад, увлекая за собой британские крейсера. Огонь «Глазго» на втором этапе боя стал гораздо метче. В 14.30 его залп накрыл флагманский немецкий эсминец. 152-мм британский снаряд, упав недолетом, прошёл под водой, ударил в Z-27 ниже ватерлинии и взорвался в котельном отделении, повредив магистраль левой турбины. Эсминец потерял скорость, сквозь пробоину в топливные цистерны поступала забортная вода. Z-23 прикрывал повреждённый Z-27 дымовой завесой, две пущенные в него с «Энтерпрайза» торпеды прошли мимо цели. «Глазго» в это время перенес огонь на три немецких миноносца северной группы. В 14.54 точный залп британского крейсера накрыл Т-25. Миноносец был поражен в корму, турбина вышла из строя, кормовое машинное отделение наполнялось водой. Вскоре ещё один 152-мм снаряд снес переднюю дымовую трубу и повредил турбину в носовом машинном отделении. Прикрывая теряющий ход Т-25, миноносец Т-22 выпустил в 14.58 залп из 6-торпед. В 15.10 три торпеды было выпущено с повреждённого Т-25, все — безрезультатно. «Глазго» тем временем обстреливал умело маневрировавший под огнём миноносец Т-26, которому долго удавалось избегать попаданий. Однако в 15.21 британский снаряд разорвался в котельном отделении миноносца и вызвал большой пожар. Последний оставшийся неповреждённым миноносец Т-22 попытался выйти в новую торпедную атаку, но под огнём «Глазго» сумел только закрыть оставшиеся без хода корабли дымовой завесой. На помощь северной группе попытались прийти в 15.30 эсминцы Z-32 и Z-37 из южной группы (Z-24 с повреждённой в шторм двигательной установкой и трем миноносцам фон Бергер приказал продолжать отход к побережью Франции). «Глазго» и «Энтерпрайз» развернулись в сторону кораблей южной группы, но Z-32 и Z-37 не решились принять бой и стали отходить на север-восток. Потеряв их из вида, «Глазго» и «Энтерпрайз» вернулись, чтобы добить повреждённые немецкие корабли. За короткое время отсутствия британских крейсеров эсминец Z-23 пытался снять экипаж с повреждённого Z-37, а миноносец Т-22 — со стоявших без хода Т-25 и Т-26, однако при новом появлении противника Эрдменгер приказал исправным кораблям уходить и самостоятельно прорваться в любой порт на побережье. В 15.45 Z-23 и Т-22 ушли курсом на юго-восток, разминувшись в дыму и мгле с британскими кораблями. Вернувшись к месту боя, британские крейсера разделились. «Глазго» взял на себя преследование немецкого эсминца, а поиск и уничтожение вражеских миноносцев было поручено «Энтерпрайзу». Первым «Энтерпрайз» обнаружил охваченный пожаром миноносец Т-26 и открыл по нему огонь из орудий, а в 16.17, приблизившись к стоявшему на месте немецкому кораблю, выпустил торпеду. В 16.20 Т-26 затонул. Затем «Энтерпрайз» отыскал миноносец Т-25, где в этот момент отчаянно пытались запустить кормовую турбину и дать ход. Обнаружив Т-25, крейсер открыл по нему огонь из орудий, на который немцы могли отвечать только из двух малокалиберных зенитных автоматов. В 16.35 «Энтерпрайз» подошёл к Т-25 и тоже выпустил торпеду. Торпедированный миноносец продержался на воде ещё полчаса. «Глазго» тем временем настигал Z-27, который всё более терял ход от попадания снарядов и засорения топлива забортной водой через пробоину. В 16.41 «Глазго» поразил эсминец в боевой погреб. Произошёл взрыв большой силы, и Z-27 стремительно затонул с креном на левый борт. После боя Потопив немецкие корабли, «Глазго» и «Энтерпрайз» покинули место сражения. Через некоторое время туда вновь вернулись эсминцы Z-32 и Z-37 из южной группы фон Бергера и занялись спасением уцелевших с погибших кораблей. Всего в ходе боя на эсминце Z-27 погибло 220 чел. (включая капитана цур зее Эрдменгера), спасено 93; на миноносце Т.-25 погибло 85 чел., спасено 100; на миноносце Т-26 погибло 96 чел., спасено 90. Общие людские потери немцев в ходе боя составили 401 чел. На «Глазго» было 2 убитых и 6 раненых при единственном попадании немецкого снаряда, канадцы на «Энтерпрайзе» потерь не имели. 29 декабря «Глазго» и «Энтерпрайз» прибыли в Плимут. По пути на базу их несколько раз атаковали немецкие бомбардировщики, но британские корабли отделались незначительными осколочными повреждениями от близких разрывов. Немецкие корабли из разгромленного соединения Эрдменгера прибыли 28 декабря по отдельности в различные порты атлантического побережья Франции: эсминец Z-24, миноносцы Т-23, Т-24, Т-27 — в Брест; эсминцы Z-32 и Z-37 — в Бордо; эсминец Z-23 и миноносец Т-22 — в Сен-Жан-де-Люк (близ границы с Испанией). После боя в Бискайском заливе Германия отказалась от доставки стратегических материалов из Японии транспортными судами, в дальнейшем для этого использовались только подводные лодки Напишите отзыв о статье "Бой в Бискайском заливе" Примечания Литература [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Germ_DD_2/04.htm Грановский Е., Морозов М. Германские эсминцы в бою: Действия эскадренных миноносцев ВМФ Германии в 1939—1945 гг.] [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2004_10/03.htm Патянин С. В. Эсминцы типа «Нарвик»] [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2003_06/11.htm Патянин С. В. Миноносцы Кригсмарине типа 1935/37/39] [wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/D_E_Class/36.htm Донец А. Крейсера Британии. Завершение линии скаутов: Крейсера типов D и E] [7132.ru/w/hms_glasgow_1936_-_snova_v_otechestvennyih_vodah HMS Glasgow (1936)] [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:gLK7xPRtBuIJ:www.nnre.ru/istorija/kreisera_v_boyu_ot_fregatov_do_ubiic_avianoscev/p9.php%2BКрейсер+Глазго+1943&newwindow=1&hl=ru&ct=clnk Больных А. Г. Неравные дуэли]

Отрывок, характеризующий Бой в Бискайском заливе

– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.