Бой между «Сиднеем» и «Кормораном»

Бой между «Сиднеем» и «Кормораном»
Основной конфликт: Вторая мировая война
Дата	19 ноября 1941
Место	196 км от острова Дерк-Хартог, у западного побережья Австралии
Итог	оба корабля утонули
Противники
Австралия Германия
Командующие
Джозеф Барнет Теодор Дитмерс
Силы сторон
1 лёгкий крейсер 1 вспомогательный крейсер
Потери
1 лёгкий крейсер уничтожен Все 645 членов команды пропали без вести 1 вспомогательный крейсер уничтожен 318 чел из 399 уцелели

Бой между австралийским лёгким крейсером «Сидней» под командованием капитана Джозефа Барнета и германским вспомогательным крейсером «Корморан» под командованием фрегатенкапитана Теодора Дитмерса произошёл 19 ноября 1941 во время Второй мировой войны. Два корабля встретились примерно в 196 км от острова Дерк-Хартог у побережья западной Австралии. В ходе получасового боя оба корабля нанесли друг другу разрушительные повреждения и затонули.

Начиная с 24 ноября после того как Сидней не смог вернуться в порт авиация и флот начали его поиски. В море были найдены шлюпки с «Корморана», другим шлюпкам удалось достигнуть побережья Австралии к северу от г. Карнарвон. Из 399 человек команды «Корморана» выжили 318. Из 645 человек экипажа австралийского крейсера не выжил никто. Потеря «Сиднея» стала самой большой потерей в истории Королевского австралийского флота. «Сидней» стал самым большим кораблём Союзников, потерянный со всем экипажем в годы Второй мировой войны. Австралийские власти узнали о судьбе крейсера от выживших моряков с «Корморана», которых отправили в лагеря пленных до конца войны. Место затопления двух кораблей было найдено только в 2008. Потеря «Сиднея» со всем экипажем в территориальных водах Австралии нанесла сильный удар по военному духу австралийцев.

По поводу событий боя часто возникали споры, особенно до того как были найдены обломки кораблей. Вопрос о том, каким образом перестроенное торговое судно «Корморан» смогло уничтожить военный корабль «Сидней», построенный специально с целью ведения морских сражений, служил пищей для рассуждений, предметом многочисленных книг, двух официальных докладов правительственных комиссий (опубликованных в 1999 и 2008, соответственно). Согласно немецким источникам, которые австралийские дознаватели в годы войны (как и большинство последующих комментаторов) сочли правдивыми и в целом корректными, «Сидней» подошёл настолько близко к «Корморану», что австралийский крейсер утратил два своих ключевых технических преимущества: более мощную броню и более дальнобойную артиллерию.

В многочисленных послевоенных публикациях высказывались различные теории относительно обстоятельств гибели «Сиднея», в том числе о тайном участии Императорского японского флота (до официального объявления войны). Доказательства, поддерживающие эти теории, не были найдены.

Предыстория

Крейсер «Сидней»

«Сидней» был одним из лёгких крейсеров класса «улучшенный Линдер или Перт» Королевского австралийского флота (RAN). Построенный для Королевского флота Великобритании крейсер был приобретён австралийским правительством для замены лёгкого крейсера «Брисбен» и в сентябре 1935 вступил в ряды RAN. Крейсер был длиной в 171,4 м, его водоизмещение составляло 9 тыс. тонн. Основное вооружение крейсера составляли восемь 152-мм орудий в четырёх двухорудийных башнях (передние А и В, задние X и Y). Дополнительное вооружение составляли четыре 102-мм зенитных орудий, девять пулемётов кал.7, 7 мм и восемь торпедных аппаратов кал. 533 мм в двух счетверённых установках. На крейсере также находился противолодочный гидросамолёт Supermarine Walrus.

Первоначально крейсер был предназначен для эскортной службы и патрулирования в австралийских водах. В начале 1940-х его отправили на Средиземное море, где восемь месяцев он действовал против итальянского флота, участвовал во многих битвах, утопил два военных итальянских корабля и несколько торговых судов, участвовал в нескольких конвойных операциях и береговых бомбардировках. В начале января 1941 года крейсер был отозван в Австралию, командование собиралось расширить боевую активность австралийского флота, другой причиной стала возросшая угроза действий стран Оси (немецкие рейдеры) в австралийских водах. «Сидней» был приписан к порту Фримантл в западной Австралии, нёс патрульную службу и выступал как эскорт. В мае 1941 года Джозеф Барнет сменил Джона Коллинза на посту капитана корабля.

11 ноября «Сидней» отбыл из Фримантла в Сингапур вместе с транспортом SS Zealandia. Корабли прошли в Зондский пролив, где «Сидней» 17 ноября 1941 передал транспорт английскому лёгкому крейсеру «Дурбан». Затем «Сидней» повернул к берегам Австралии, он должен был прибыть во Фримантл после 20 ноября. Ко времени встречи с «Кормораном» его команда составляла 645 челеловек: 41 офицер, 594 матроса, шестеро человек из ВВС Австралии и четверо гражданских работников столовой.

Вспомогательный крейсер «Корморан»

В 1930 года ограничения на мощь военных кораблей, наложенные Версальским договором на Кригсмарине и флота других стран, побудили германское командование принять идею рейдерства в будущих войнах вспомогательных крейсеров. Было решено отобрать подходящие суда. Одним из таких судов стало торговое судно «Штейермарк» (Steiermark). С началом Второй мировой войны он был реквизирован Кригсмарине, «Штейермарк» был новейшим и самым большим из девяти рейдеров группы Hilfskreuzer (вспомогательных крейсеров) или Handelsstörkreuzer (крейсеров подрыва торговли).

После модификации рейдер под названием «Корморан» был принят в ряды Кригсмарине. Он был длиной в 157 м, водоизмещением в 8 876 тонн, вооружён шестью одиночными орудиями кал. 150 мм (по два орудия на баке и юте), пятое и шестое по центру. Дополнительное оружие составляли два 37-мм противотанковых орудия, пять 20-мм зенитных автоматических пушки и шесть торпедных труб кал. 530 мм в спаренных надводных торпедных аппарата по каждому борту и два одиночных подводных аппарата. 150-мм орудия были замаскированы за фальшивыми листами корпуса и грузовыми люками, которые поворачивались после того как был отдан приказ сбросить маскировку. Дополнительные орудия были установлены на гидравлических лифтах спрятанных в настройках. Рейдер мог маскироваться под одно из судов Союзников или нейтральных стран.

В декабре 1940 года «Корморан» покинул Германию, он шёл под командой фрегатенкапитана (капитана второго ранга) Теодора Дитмерса. Действуя в Атлантике, рейдер потопил семь торговых судов и захватил восемь. В конце апреля 1941 года рейдер был направлен в Индийский океан. В течение последующих шести месяцев рейдер перехватил всего шесть торговых судов и несколько раз рейдер отвлекался для заправки немецких кораблей снабжения. «Корморан» нёс несколько сот морских мин, командование ожидало, что перед возвращением домой в начале 1942 года, рейдер сделает минные постановки. Дитмерс планировал установить мины на судовых маршрутах у мыса Лиуин (Cape Leeuwin) и близ Фримантла, но это решение было отложено, после того как в этом районе были запеленгованы сигналы военного корабля (австралийского тяжёлого крейсера «Канберра»). Вместо этого Дитмерс принял решение пойти на север и прочесать залив Шарк. Ко времени встречи с «Сиднеем» рейдер был замаскирован под голландское торговое судно Straat Malakka, его команда состояла из 399 человек: 36 офицеров, 359 матросов и 4 китайских матроса из экипажа захваченного торгового корабля, нанятых для работы в прачечной.

Битва

Опознание

19 ноября незадолго до 16.00 «Корморан» находился в 280 км к юго-западу от Карнарвона, западная Австралия. Рейдер шёл курсом 025° на север со скоростью 11 узлов (20 км/ч). В 15.55 по левому борту были замечены мачты вроде бы парусника, но команда быстро установила что это мачты военного корабля («Сиднея»). Дитмерс приказал повернуть рейдер к солнцу (на курс 260°) и идти с максимальной доступной скоростью, быстро упавшей с 15 до 14 узлов (с 28 до 26 км/ч) ввиду проблемы с одним из дизелей. На рейдере был объявлен аврал. «Сидней» заметил рейдера в то же время и повернул на юг, рассчитывая перехватить его на скорости 25 узлов (46 км/ч).

Сократив разрыв в расстоянии, австралийский крейсер потребовал, чтобы «Корморан» опознал себя. При помощи сигнального прожектора подавался сигнал «NNJ» (Вам следует приготовить свои сигнальные письма) но команде рейдера был неизвестен этот сигнал, который редко использовался и ответа не последовало. «Сидней» продолжал подавать сигнал 30 минут, после чего подал флагами сигнал «VH» (Вам следует поднять свои сигнальные письма), при этом сигнальный прожектор продолжал передавать сообщение. После задержки «Корморан» поднял на штаге сигнал «PKQI», сигнал-название голландского торгового судна Straat Malakka и поднял голландский флаг. Когда «Сидней» приблизился на 15 км с задней стороны правого борта, сигнал-название оказался скрыт за дымовой трубой «Корморана». Немецкие источники называют разные причины происшедшего: желанием поддержать вид торгового судна, стремлением подманить «Сидней» поближе или ошибкой сигнальщика. «Сидней» просигналил: «Покажите ваше сигнальное письмо яснее». Сигнальщик «Корморана» ответил, протянув флаги на фале и размахивая ими вдоль правого борта. К 16.35 когда «Сидней» был в 8 км неисправность двигателя «Корморана» была устранена, но Дитмерс решил приберечь его для резерва.

«Сидней» задал вопрос «Куда идёте?» на что рейдер ответил: «Батавия». «Сидней» спросил каковы порт назначения и груз, немцы дали ответы «Фримантл» и «Ткани». В 17.00 Дитмерс приказал радистам послать ложный сигнал бедствия о том, что судно Straat Malakka остановлено подозрительным кораблём. Сигнал был подан в 17.03 и повторен в 17.05, он содержал сигнал бедствия торгового корабля, остановленного военным рейдером (QQQQ, в отличие от RRRR), широту и долготу передающего судна, время по Гринвичу (обычной практикой была передача местного времени, передавая время по Гринвичу команда давала знать Кригсмарине что корабль является рейдером, который находится в смертельной опасности) . Этот сигнал был частично перехвачен буксирным судном Uco («QQQQ [неразборчиво] 1000 GMT») и береговой станцией в Джералдтоне, западная Австралия («[неразборчиво] 7C 11115E 1000 GMT»). Станция в Джералдтоне передала в эфир сообщение всем суднам принявшим сообщение ответить (что немцы восприняли как подтверждение их сигнала) но не получив ответа проигнорировали его, пока доклад о сигнале не был отправлен 27 ноября в Морское бюро.

В ходе обмена сообщениями и передачи сигнала бедствия «Сидней» шёл параллельным курсом по правому борту рейдера в 1.300 м от него. Дитмерсу не было известно: готов ли австралиец к бою, его главные орудия были направлены на «Корморан», гидросамолёт был готов к взлёту, что побудило Дитмерса отдать приказ команде готовиться к бою. Однако у 100 мм орудий «Сиднея» не было прислуги, команда крейсера находилась на верхней палубе. Выполняя манёвр «Сидней» поднял сигнал"IK" (краткую форму сигнала «Вам следует быть готовыми к циклону, урагану или тайфуну») на который «Корморан» не ответил, поскольку с немецкой точки зрения сигнал не имел смысла. Немцы не подозревали о том, что сигнал «Сиднея» был серединой секретного позывного настоящего Straat Malakka: «IIKP» для подтверждения своей идентификации, австралийцы просто убрали из него крайние буквы. В 17.25 взлёт самолёта был отменён, катапульта возвращена в исходную позицию, корабли были слишком близко друг к другу для безопасного взлёта.

В 17.30 через 15 минут после того как рейдер не смог дать ответ «Сиднею» просигналил световым прожектором «Покажите ваш секретный сигнал». Дитмерс понял что «Корморан» оказался в беде.

Бой

В ответ на сигнал крейсера Дитмерс отдал приказ сбросить маскировку, поднять вместо голландского флага флаг Кригсмарине и открыть огонь из всех орудий и торпедных аппаратов. Источники не пришли к единому мнению, кто из кораблей выстрелил первым, но соглашаются, что оба корабля открыли огонь почти одновременно.

Большинство источников сообщают, что первые залпы всех восьми орудий «Сиднея» прошли над «Кормораном», хотя часть немцев заявили, что снаряды прошли, не взорвавшись, через трубу и радиорубку на мостике и упали в воду с дальней стороны рейдера. В одном из анализов заявлялось, что это был только предупредительный выстрел над надстройками рейдера или попытка уничтожить мостик рейдера, чтобы вынудить его команду к капитуляции. Когда два орудия «Корморана» дали залп (два центровых орудия рейдера ещё не были готовы к стрельбе из-за задержки в демаскировке) орудийный офицер попытался накрыть мостик крейсера, но у него не получилось, снаряды поразили борт крейсера или прошли над трубами. Одновременно с орудийным залпом «Корморан» произвёл одновременный торпедный залп из двух аппаратов правого борта. Близкое расстояние позволило команде рейдера пустить в ход зенитное вооружение и защитные орудия близкого действия, что не дало команде «Сиднея» воспользоваться дополнительным вооружением.

Последующие залпы рейдера были более точными. Второй залп из трёх снарядов разрушил мостик «Сиднея» и повредил верхние надстройки, включая систему управления огнём, радиорубку и фок-мачту. К этому времени четвёртое 150-мм орудие было готово к бою, начали стрелять все четыре орудия, третий и четвёртый залп вывели из строя башни А и В крейсера, до того как они смогли выстрелить во второй раз, пятый залп попал в ватерлинию «Сиднея» приблизительно у переднего машинного отделения, хотя один снаряд ушёл вверх и уничтожил гидросамолёт. Следующие три залпа «Корморан» произвёл по ватерлинии и верхней палубе «Сиднея». После шестого залпа рейдера крейсер открыл огонь из кормовых башен. Башня Y выстрелила около четырёх раз с небольшим эффектом, но многочисленные залпы башни Х накрыли «Корморан», повредили машинное отделение, ранили прислугу одного из орудий, а в одном из нефтяных танков начался пожар.

Во время восьмого или девятого залпа «Корморана» одна из двух торпед запущенных в начале боя поразила «Сидней» в районе башни А у гидролокатора (слабейший участок корпуса судна) пробив дыру в борту, крейсер начал заваливаться на нос. После попадания торпеды «Сидней» стал с трудом поворачиваться, немцы подумали, что команда крейсера желает пойти на таран, но крейсер прошёл за кормой. В ходе манёвра десятый залп немцев разбил крышу башни В и разрушил корпус башни А.

Первая часть боя завершилась в 17.35, когда «Сидней» пошёл на юг и стал замедлять ход, в то время как «Корморан» шёл тем же курсом, не изменяя скорость. Основное вооружение «Сиднея» было полностью выведено из строя (передние башни были повреждены или уничтожены, кормовые были заклинены у левого борта и не нацелены на «Корморан»). Крейсер был окутан дымом от пожаров в машинном отделении и передних надстройках и вокруг авиационной катапульты. «Корморан» более не вёл огонь залпами, но кормовые орудия продолжали стрелять поодиночке, когда «Сидней» был в направлении кормы рейдера.

В 17.45 «Сидней» произвёл залп двумя торпедами из аппаратов правого борта (хотя несколько немцев заявили, что выстрелов было больше). Перед торпедным залпом крейсера Дитмерс решил окончательно уничтожить «Сидней» и приказал рейдеру повернуть назад так, чтобы можно было давать залпы из всех четырёх орудий, благодаря этому манёвру торпеды прошли за кормой «Корморана». После завершения манёвра «Корморан» был вынужден остановиться, его машины из-за боевых повреждений полностью отказали, в то время как «Сидней» продолжал уходить на юг на низкой скорости. Остановившись, «Корморан» продолжал вести интенсивный огонь, некоторые матросы утверждали что в ходе второй фазы битвы было выпущено 450 снарядов и отмечали попадания в крейсер, хотя с увеличением расстояния между кораблями многие снаряды прошли мимо цели. Последний выстрел рейдер произвёл в 17.50, находясь на расстоянии 6 км от крейсера, в 18.00 был произведён пуск торпеды, но она не попала в «Сидней».

Результат

К концу 30-минутного боя оба корабля были сильно повреждены и в огне, они находились в 10 км друг от друга.

«Сидней» уходил курсом на юго-юго-восток, по-видимому, он был неуправляем. Австралийский крейсер быстро ушёл из видимости немцев, хотя зарево от пожара освещало горизонт до 22.00, некоторые выжившие утверждали, что свет был виден постоянно или время от времени до полуночи. Ночью «Сидней» пошёл к дну, первоначально полагалось, что крейсер взлетел на воздух, когда огонь достиг орудийных погребов или торпедных установок или когда вода протекла через пробоины в корпусе, после чего судно перевернулось. Однако после нахождения обломков было установлено, что команде всё же удалось частично управлять «Сиднеем» и она пыталась направить его в Джеральдтон со скоростью в 1, 5 узла (2, 8 км/ч). На протяжении четырёх часов корабль сохранял плавучесть, прежде чем его нос оторвался и стал почти вертикально под весом якорей и цепей. Оставшаяся часть корабля быстро затонула и ушла под водой на 500 м вправо пока не ударилась кормой о дно.

«Корморан» не мог двигаться. В 18.25 Дитмерс отдал приказ покинуть корабль, поскольку ввиду повреждений в машинном отделении противопожарная система вышла из строя, и уже нельзя было сдержать или контролировать пожар в нефтяном танке, грозивший подобраться к минному погребу. В 21.00 начали спускать шлюпки и спасательные плоты, все они кроме одного были заполнены людьми, команда переносила оружие, а офицеры готовились затопить корабль. К полуночи «Корморан» был покинут, через полчаса взорвался минный погреб и крейсер медленно затонул. Выжившие немцы разместились в пяти шлюпках и на двух плотах. На куттере было 46 чел., на двух повреждённых стальных плотах 57 и 62 чел. соответственно (на последнем плоту находился сам Дитмерс, плот буксировал несколько поплавков). На одной лодке было 72 моряка, на другой 31 на двух плотах находилось по 26 матросов. В ходе эвакуации резиновый плот, переносивший 60 человек, в основном раненых внезапно пошёл к дну, погубив при этом всех пассажиров, спастись удалось только троим. Всего команда потеряла шесть офицеров, 75 матросов и одного китайца из прачечной.

Поиски и спасение

Когда «Сидней» не прибыл в назначенное время, это вызвало лишь небольшое беспокойство, поскольку поход на север вместе с «Зеландией» мог продлиться дольше, чем ожидалось, «Дурбан» мог опоздать на рандеву, «Сидней» мог повернуть на юг, чтобы сопроводить какое-либо торговое судно, могли случиться небольшие проблемы с машиной. Военным кораблям предписывалось не нарушать радиомолчание без необходимости, ни одна из вышеупомянутых причин не была настолько значимой, чтобы выйти в эфир и сообщить во Фримантл о задержке. Когда корабль не прибыл и 23 ноября радиостанции (первоначально во Фримантле, затем высокомощные станции в Австралии) начали передавать сигналы, требуя чтобы «Сидней» ответил им.

23 ноября в 06.00 британский транспорт «Аквитания» обнаружил в точке с координатами 24°35′S 110°57′E24.583°S 110,950°E один из двух плотов, на котором находились 26 немцев. Первоначально офицеры «Аквитании» решили, что спасённые моряки стали жертвой нападения немецкого рейдера, который всё ещё может находиться в этой области. «Аквитания» продолжила своё плавание к Сиднею сохраняя радиомолчание до полудня 26 ноября. Дитмерс со своего плота видел транспорт но решил не подавать ему знаков, надеясь что его подберёт нейтральное судно.

Утром 24 ноября шесть самолётов Lockheed Hudson из 14-й эскадрильи австралийских ВВС с базы Пирс начали поиски крейсера. Когда стало известно, что передача «Зеландии» прошла, как предусмотрено авиапоиски начались и в Яванском море. В полдень 24 ноября австралийский флот получил первые новости о бое «Сиднея» с «Кормораном»: британский танкер Trocas сообщил, что в 15.00 подобрал плот с 25 немецкими моряками (один из них пропал) в точке с координатами24°6′S 111°40′E24.100°S 111,667°E . После дальнейших переговоров с танкером военно-морской совет пришёл к выводу что моряки были с рейдера «Корморан», вступившим во взаимно разрушительный бой с неизвестным кораблём, совет заключил, что это был «Сидней».

Передачи сигналов «Сиднею» прекратились, командование заключило, что если крейсер уцелел, то он не может ответить из-за повреждений, полученных в бою или ввиду оперативных соображений. Шесть торговых судов, находящихся поблизости (Pan Europe, Saidja, Herstein, Sunetta, Centaur, and Hermion) получили предписание пройти через указанное место проводя поиски выживших или обломков каждого из кораблей, четверо вспомогательных кораблей(HMAS Yandra, Heros, Olive Cam, and Wyrallah) вышли из Фримантла чтобы произвести поиски в области. Самолёты 14-й и 25-й эскадрилий были переброшены в Карнарвон чтобы оттуда вести авиапоиски на следующее утро, также были привлечены два самолёта PBY Catalina один из Таунсвилля а другой из Порт-Морсби. 25 ноября в Зондский пролив по предполагаемому курсу «Сиднея» был отправлен голландский лёгкий крейсер Tromp на случай если «Сидней» получив повреждения, направился в Сурабаю или Сингапур. 25 ноября в ходе воздушных поисков у западной Австралии были замечены несколько немецких спасательных шлюпок: куттер с 46 моряками достиг берега у 17-Mile Well, спасательная шлюпка с 57 выжившими была замечена у Red Bluff и третья шлюпка была замечена у берега. В полдень персонал станции Куобба произвёл облаву на две группы которые сдались без сопротивления. Наутро 26 ноября самолёт заметил в море две лодки, но позже в полдень найти их уже не смог. На закате с борта пассажирского судна Koolinda в точке с координатами 24°07′S 112°46′E24.117°S 112,767°E была замечена лодка с 31 моряками, они были подобраны и доставлены в Карнарвон. Австралийское госпитальное судно «Кентавр» получившее приказ забрать немцев из Карнарвона и отвезти их во Фримантл, в 22.00 встретило спасательную шлюпку в которой были 62 моряка и Дитмерс в точке с координатами 24°39′S 112°15′E24.650°S 112,250°E. Команда «Кентавра» передала немцам пищу, подняла на борт 9 раненых и взяла лодку на буксир. В ходе плавания в Карнарвон переполненная и повреждённая немецкая шлюпка начала тонуть. Капитан «Кентавра» приказал спустить две шлюпки и рассадить в них немцев. Перед подходом к Карнарвону 27 ноября немцев перевели из шлюпок в грузовые отсеки «Кентавра», где они встретили своих товарищей, которые ранее достигли берега и охранников из австралийской армии. Последняя лодка на борту которой находились 70 немцев и два китайца была замечена утром 27 ноября с воздуха в точке с координатами 25°4′S 112°4′E25.067°S 112,067°E, немного позднее её экипаж подобрал пароход Yandra. 28 ноября противолодочный корабль Wyrallah обнаружил немецкий спасательный жилет и два четырёхместных спасательных плота, на одном из них был умерший немецкий матрос, австралийцы похоронили его в море.

На закате 29 ноября поиски были прекращены. Все немецкие спасательные шлюпки были учтены, из 399 человек составлявших команду «Корморана» выжили 318. Напротив, из 645 человек команды «Сиднея» не было найдено никого. Единственной значимой находкой стал надувной спасательный круг с крейсера, обнаруженный 27 ноября кораблём Wyrallah. В тот же день торговое судно Evagoras сообщило, что найден ещё один спасательный круг австралийского военного флота, но это сообщение не подтвердилось. 28 ноября австралийский корабль Heros нашёл повреждённый спасательный плот системы Карли. В феврале 1942 у острова Рождества был найден ещё один плот Карли, полагается, что это был плот с крейсера «Сидней».

Послесловие

26 ноября военно-морской совет направил списки команды «Сиднея» во все районные управления флота. Были отправлены телеграммы ближайшим родственникам моряков «Сиднея» с заявлением, что их близкие «пропали в бою с врагом», хотя военно-морские цензоры посоветовали прессе не выпускать объявлений связанных с пропавшим крейсером. Несмотря на это начали распространяться слухи о потере корабля, подпитанные недостатком информации в телеграммах. В полдень 30 ноября премьер-министр Австралии Джон Кёртин выступил с официальным заявлением о потере корабля, но радиостанциям было приказано не выпускать это сообщение в эфир в течение 48 часов, чтобы тем самым не предупредить другие немецкие корабли, действующие в этой области. Несколько мельбурнских радиостанций не подчинились приказу и временно лишились допуска в эфир. Три дня спустя Кёртин сделал другое объявление, объяснив, что стало известно о битве.

Потеря «Сиднея» со всем экипажем нанесла сильный удар по военному духу австралийцев, это была самая большая потеря австралийского флота в истории, гибель команды составила 35 % от общих потерь австралийского флота в годы Второй мировой войны. Эта потеря была дополнена гибелью военного шлюпа «Парамата», торпедированного 27 ноября немецкой подлодкой U-559, об этом было объявлено на следующий день после обнародования сведений о потере «Сиднея». Тем не менее, потеря «Сиднея» слабо освещалась в других странах Союзников, поскольку в те две недели были потеряны британские авианосец «Арк-ройял» и линкор «Барэм» а в начале декабря произошли нападения японцев на Пирл-Харбор и Сингапур. «Сидней» стал самым большим кораблём Союзников, потерянный со всем экипажем в годы Второй мировой войны.

В Германии о битве узнали благодаря перехватам переговоров в ходе поисков уцелевших и новостными статьями Союзников. Отчёт о битве был опубликован в начале 1943 для служебного пользования немецкими офицерами. События битвы были обнародованы в декабре 1943 после того как более ранние отчёты были подтверждены моряком из экипажа «Корморана», отправленного на родину в рамках обмена военнопленными.

Военнопленные

Допросы уцелевших немцев с целью выяснить судьбу «Сиднея» начались 25 ноября. Первоначально допросы были затруднены, поскольку немецким морякам было приказано давать ложные ответы на все вопросы, чтобы сбить противника с толку. Многие не последовали этой инструкции, но их сообщения содержали информацию, полученную из вторых рук различной степени надёжности. Несколько групп выживших были незамедлительно объединены вместе, у них появилась возможность согласовать между собой фальсификации происшедшего. Две отдельные группы немцев, высадившиеся на берег были объединены вместе, а потом размещены на борту «Кентавра» где уже находилась группа Дитмерса. Тем не менее, были предприняты некоторые усилия, чтобы отделить офицеров от матросов, капитана Дитмерса и старшего офицера первоначально держали на борту корабля Yandra, а затем отправили по суше во Фримантл. Всех матросов заключили в лагере близ Харви в западной Австралии, офицеров отправили в казармы Свэнбурна (пригород Перта). Другие группы не имели возможности сговориться, выжившие которых подобрал транспорт «Аквитания» были отправлены в Сидней, допросы членов этой группы показали общности и несоответствия с показаниями основной массы моряков. В дополнение к этому нескольких немцев, допросили в формальном порядке или неформально до объединения групп вместе, в их показаниях были выявлены некоторые общие факты. На основе материалов была составлена истинная история и широких попыток фальсифицировать отчёты не было.

После проведения основных допросов немцев в конце декабря и начале января отправили из Фримантла в Марчсон, штат Виктория: матросов по суше двумя поездами, а офицеров по морю на борту военного транспорта Duntroon. Матросов разместили в лагере военнопленных № 13, где уже находились 1.200 солдат из немецкого Африканского корпуса а также их товарищи спасённые транспортом «Аквитания». Офицеров отправили в усадьбу Dhurringile, расположенную поблизости. После этого были проведены ещё некоторые допросы. В помещениях для военнопленных были размещены подслушивающие устройства, в лагерь внедрились офицеры разведки, но эти мероприятия не дали новой информации.

Один матрос умер в заключении от рака лёгких 24 марта 1942 и был похоронен на военном кладбище города Татура. 11 ноября 1945 Дитмерс и 19 других офицеров держав стран Оси бежали из лагеря через туннель, который прорыли за семь месяцев, но в течение нескольких дней были пойманы. У Дитмерса при поимке нашли немецко-английский словарь, содержавшим два зашифрованных отчёта о битве (черновики вахтенного и инженерного журналов), но эти отчёты дали лишь немного новой информации. Спустя три месяца по возвращению в лагерь Дитмерса госпитализировали в связи с ударом. После войны немецкие офицеры и моряки были репатриированы и 21 февраля 1947 отплыли из порта Филипп-бей, Австралия на борту парохода Orontes вместе с другими военнопленными стран Оси. По иронии судьбы у соседнего пирса стояло судно Straat Malakka. По прибытию в Куксхафен заключённые были обысканы, перед тем как покинуть судно, были конфискованы несколько письменных докладов, не давших, однако новой информации.

Награды и почести

За победу на «Сиднеем» Дитмерс, уже имевший к тому времени Железный крест первого класса, был удостоен Рыцарского креста. Старший офицер, офицер-оружейник и матрос, управлявший 37-мм орудием правого борта, получили Железные кресты первого класса (старший офицер, уже имевший Железный крест, получил к нему орденскую планку). Все остальные члены экипажа были награждены Железными крестами второго класса.

Крейсеру «Сидней» было дано боевое отличие «Корморан 1941» в знак признания повреждений, которые он нанёс немецкому рейдеру. Это было вторым из трёх отличий, дарованных в 20-м столетии за потопление одного корабля.

Послевоенные поиски

Несмотря на то, что приблизительное местонахождение «Корморана» было известно (согласно большинству немецких отчётов координаты боя 26°S 111°E26°S 111°E) требуемый район поисков обоих кораблей был неосуществимо большим, ввиду неточности местонахождения, это обстоятельство послужило доводом для сторонников альтернативных объяснений битвы, полагавших, что немцы лгали и корабли следует искать южнее и ближе к побережью.

Между 1974 и 1991 исследовательский гидрографический корабль австралийского флота «Морсби» (HMAS Moresby) когда базировался во Фримантле, произвёл множество безуспешных поисков «Сиднея» и «Корморана». В июле 1997 военный корабль «Протектор» провёл новый поиск. Однако, все поиски австралийского флота проводились в пределах континентального шельфа, поскольку у флота не было технологии эффективного поиска вне шельфа. Поиски не носили исчерпывающего характера и проводились, в основном, как реакция на утверждения что обломки находятся в определённом месте, корабль посылался с целью подтвердить или опровергнуть заявление. Прочие поиски проводились самолётами ВВС Австралии с магнитометрами на борту, также в качестве реакции на заявления о возможном местонахождении.

В 1990 Океанографический институт Вудс-хоула Woods Hole Oceanographic Institution (WHOI) присоединился к поискам «Сиднея» и «Корморана», проводимом морским музеем западной Австралии (Western Australian Maritime Museum) было согласовано, что район поиска должен быть значительно сужен. На форуме проведённом в 1991 было условлено что хотя местонахождение битвы в общем не вызывает сомнений область поиска затонувших кораблей должна быть сужена. Хотя руководство WHOI первоначально согласилось с тем что область поиска не может быть сужена знаменитый подводный археолог Роберт Баллард получивший известность за обнаружение остатков «Титаника» и немецкого линкора «Бисмарк» заявил что поиск кораблей не может быть похож на поиск иголки в стоге сена, «так как [сам] стог сена ещё не найден» и WHOI отозвал свой доклад.

В связи с докладом правительства о потере австралийского крейсера от 1999 рекомендовавшим организовать семинар с целью ещё раз определить наиболее вероятную область поисков кораблей RAN’s Sea Power Centre организовал семинар на тему поиска «Сиднея» (HMAS Sydney Location Seminar). Семинар был проведён в морском музее западной Австралии. Участники семинара не пришли к единому мнению, какое из местоположений битвы наиболее вероятно: данное немцами («северная позиция») или у островов Аброхолс (данное сторонниками «южной позиции»). В 2002 объединение нефтяных и газовых компаний участвовавших в предприятии северо-западного шельфа (North West Shelf Venture) произвели поиск на безвозмездной основе в восьми предполагаемых местонахождениях в южной области. Обломков кораблей не было найдено, хотя жертвователи заявили, что оборудование было неисправным, и не признали результатов поисков. Последующее обследование наиболее популярного южного участка, проведённого в марте 2007 австралийским судном SV Geosounder, не принесло результатов. Результаты двух поисков дискредитировали альтернативную версию о бое в данной области.

Обнаружение кораблей

Американский охотник за обломками судов Дэвид Мирнс узнал о событиях битвы и взаимном разрушении кораблей на конференции 1996 года. В 2001 он начал изучать события битвы. Мирнс сфокусировал внимание на первичных источниках, что привело его к убеждению, что немецкие отчёты о местонахождении битвы были правдивыми. Ему удалось убедить руководство австралийским флотом, что поиски в этой области принесут результаты. В конце 2004 организация Мирнса вошла в партнёрство с благотворительной HMAS Sydney Search Pty. Ltd, которая оказала помощь в поисках «Сиднея». В середине сентября 2004 Мирнс получил разрешение германского правительства снять фильм о «Корморане» если он будет найден. 14 августа 2005 австралийское правительство объявило о выделении гранта в 2,5 млн. A$ (австр.долларов) для Фонда поисков «Сиднея» (Finding Sydney Foundation), благотворительной организации основанной директоратом HMAS Sydney Search для сбора средств. Правительство западной Австралии дало 500 тыс. A$, правительство Нового южного Уэльса — 250 тыс. A$. Несколько компаний и общественность также внесли небольшие пожертвования, но средств для проведения поисков было недостаточно, пока в октябре 2007 австралийское правительство не внесло ещё 2,9 млн. A$. Собранных денег хватило только на аренду вспомогательного корабля SV Geosounder на 45 дней.

План Мирнса состоял в определении области поисков «Корморана» исходя из предполагаемых стартовых точек отправления двух плотов путём анализа их дрейфа. Эту область должен был обследовать Geosounder с помощью гидролокатора. Мирнс решил что в первую очередь нужно искать «Корморан», поскольку его приблизительное местонахождение можно было предсказать, чего нельзя было сказать о «Сиднее». Позиция «Сиднея» могла быть определена только относительно «Корморана». После нахождения одного из двух кораблей Geosounder должен был вернуться в порт и погрузить на борт дистанционно управляемое устройство (ROV) для съёмок фильма. Geosounder отплыл 29 февраля 2008, корабль достиг юго-восточного угла района поисков к полуночи 4 марта, но первые дни поисков были затруднены ввиду повторяющихся поломок сонара и последствий тропического циклона «Офелия». «Корморан» был обнаружен после полудня 12 марта корабль разломился после взрыва минного погреба, два больших обломка лежали на глубине в 2.560 м на расстоянии 1.300 м друг от друга. Остальные обломки усеяли площадь в виде овала (центр в точке 26°05′46″S 111°04′33″E26.09611°S 111,07583°E) между двумя большими обломками. Утром 17 марта австралийский премьер-министр Кевин Радд объявил о находке рейдера.

Благодаря обнаружению «Корморана» и наблюдениям немцев была вычислена область поисков «Сиднея», который был обнаружен в 11.00 17 марта спустя несколько часов после объявления о находке «Корморана». После затопления нос корабля отломился и лежал на противоположном конце поля из обломков растянувшегося на 500 м к северо-западу от корпуса. Два корабля находились в 21, 1 км друг от друга, «Сидней» на юго-востоке. После обнаружения оба корабля находятся под защитой австралийского Акта об исторических обломках кораблей 1976. 14 марта 2011 корабли были включены в список национального наследия Австралии.

Geosounder вернулся в Джеральдтон 20 марта но задержки с установкой и тестированием ROV отсрочили отплытие до 29 марта, кораблю пришлось пересечь путь циклона «Панчо». Первым был обследован «Сидней», ввиду проблем с электрической частью ROV съёмки начались только 3 апреля. За пять дней было проведено шесть погружений ROV, в ходе погружений были обследованы, сняты и задокументированы главная часть корпуса и поле обломков. Повреждения «Сиднея» установленные поисковой группой совпадали с описаниями данными командой «Корморана» после битвы. По завершению действий с ROV у «Сиднея» Geosounder направился к «Корморану». В полночь 7 апреля было заявлено об окончании поисков.

Анализ

Историография

Первый исторический очерк о битве был опубликован в 1947 в составе труда Джорджа Джилла «Австралийский флот, 1939—1942» первый из двух томов об австралийских ВМС под профинансированной правительством серии «Австралия в войне 1939—1945». В связи с ограниченным объёмом книги был представлен только краткий отчёт о битве. Джилл принял немецкую версию событий, осуждающую капитана Барнета за то что тот поставил в опасность свой корабль. Военно-морской историк Том Фрейм описал очерк Джилла как «успокаивающий и бесстрастный» и «неизбежно поверхностный», но подверг нападкам анализ битвы произведённый Джиллом как «имеющий серьёзные недостатки, непоследовательный и противоречивый». В это время были опубликованы также несколько биографических и автобиографических работ касающихся событий битвы (включая книги Дитмерса и бывшего командира «Сиднея» Джона Коллинза), ни одна из них не содержала новой информации.

Книга Майкла Монтгомери Who Sank The Sydney? (Кто потопил «Сидней») (1981) стала первым трудом, где фокус был сделан только на «Сиднее» и обстоятельствах его потери и первым всесторонним пересмотром принятой точки зрения на события битвы. Сын штурмана «Сиднея» Монгомери не смог принять описания Джилла и заявил, что подлинные события были скрыты. Согласно его точке зрения изложенной в книге «Корморан» открыл огонь по «Сиднею» будучи под флагом нейтральной державы, в битве участвовала японская подлодка, и все выжившие австралийцы были истреблены, чтобы скрыть участие японцев. Монгомери также выдвинул предположение, что британским властям было известно о предстоящем нападении японцев происшедшем через три недели и британцы приказали австралийскому правительству скрыть правду о потере «Сиднея» чтобы США оказались втянуты в войну. Тем не менее, книга Who Sank The Sydney? основана на допущениях признанных некорректными, на непроверенных источниках (включая доклад «моряка» найденный в переводе ошибочной австралийской газетной статьи). Также Монгомери избирательно отбирает германские отчёты о битве поддерживающие гипотезу. Как правило, считается, что именно Монгомери возбудил волну споров об обстоятельствах битвы.

Книга Барбары Уинтер HMAS Sydney: Fact, Fantasy and Fraud (1984) является ответом на работу Монгомери. Уинтер воспользовалась материалами из немецких и американских архивов в дополнение к австралийским источникам. Главный упор сделан на сравнении опыта и умения Барнета и Дитмерса, что поддерживает принятый взгляд на битву. В своей работе автор также пытается выявить и опровергнуть все слухи и теории появившиеся после битвы. Фрейм отзывается о её работе как о "резонной и убедительной…хотя она слишком рьяно пыталась защитить экипаж «Корморана» за счёт «Сиднея». В правительственном докладе 1999 года отмечается что позиция Уинтер защищающей немецкую версию событий сделала её bête noire (ненавистный человек) для тех кто продолжает искать более мрачные объяснения трагедии «Сиднея».

Форум «Сидней» (HMAS Sydney Forum) проведённый музеем западной Австралии (Western Australian Museum) в 1991 с целью привести к согласию взгляды на битву и собрать предположения как и где должны происходить поиски «Сиднея» и «Корморана». Заинтересованные партии, включая Монтгомери, Уинтер и Фрейма собрались вместе на трёхдневном форуме, но вместо того чтобы примирить различные взгляды на битву форум только усугубил раскол между участниками. Вдохновлённый результатом форума Фрейм написал книгу HMAS Sydney: Loss and Controversy («Сидней»: потеря и споры), опубликованную в 1993 и ставшую первой книгой, посвящённой данному предмету, чьим автором выступил морской офицер или историк. Кроме анализа битвы и её исхода были приведены данные по историографии и развития споров. Работа Фрейма поддерживала австралийский флот и Барнета. Фрейм отверг большинство альтернативных версий и в то же время считал, что немцы проявили двоедушие. В 1997 группой End Secrecy on Sydney был проведён второй форум, но антагонизм между сторонниками различных версий битвы «привёл форум к словесной перепалке между участниками». В 1997 и 1998 Joint Standing Committee for Foreign Affairs, Defence and Trade (JCFADT) (объединённый постоянный комитет по иностранным делам, обороне и торговле) провёл расследование о гибели крейсера, которое было вынесено на парламентское слушание в марте 1999. Тем не менее, доклад имел неопределённый характер и несмотря на то что не было найдено доказательств поддерживающих различные спорные версии битвы дебатам между сторонниками различных версий не был положен конец, дебат стал походить на «диалог глухих».

В течение следующих несколько лет были опубликованы несколько книг о битве. Книга Фрейма была обновлена и переиздана в 1998. В 2000 была опубликована Bitter Victory: the death of HMAS Sydney Уэсли Олсона в которой он подверг пересмотру доказательства и прибёг к сравнениям схожих морских боёв и затоплений, что поддержало принятый взгляд на битву. В работе Глени МакДональда Seeking the Sydney: a quest for truth (Поиски «Сиднея»: поиски истины)(2005) не делались попытки анализа записей и расшифровок допросов, но вместо этого были приведены сообщения очевидцев битвы или участников поисков, спасательных операций или допросов для составления устной истории битвы и её последствий. Автор пришла к выводу, что битва произошла несколько ближе к берегу чем заявляли немцы. Автор Джон Сэмюэльс в книге Somewhere below: the Sydney scandal exposed (Нечто внизу: раскрытие скандала с «Сиднеем») (2005) выразил крайнюю точку зрения альтернативной теории битвы, заявив что «Сидней» был потоплен японской подлодкой без участия «Корморана» или при небольшом его участии и что имело место широкомасштабное сокрытие обстоятельств. Сэмюэльс не опирается на достоверные источники и игнорирует или пропускает доказательства, поддерживающие принятую точку зрения принимая их за сокрытие истины. Согласно одной из рецензий книга приносит только страдания родственникам погибших и как теория заговора находится в одном ряду с Розуэльским инцидентом.

После нахождение обломков корабля министерство обороны провело новое расследование. Председателем оного выступил Теренс Коул эксперт по морскому праву и бывший генеральный юридический советник. Выводы Коула были опубликованы в июле 2009 в трёхтомном докладе, один из томов был посвящён оценкам различных разногласий и альтернативных теорий, окружающих события битвы. Согласно заключению Барнет был ответственен за то что поставил корабль в опасность однако следователи воздержались от обвинения в халатности. Также не было найдено доказательств поддерживающих какие-либо альтернативные версии. Месяц спустя охотнок Дэвид Мирнс опубликовал отчёт о поиске двух кораблей под названием The Search for the Sydney: How Australia’s greatest maritime mystery was solved. (Поиски Сиднея: как была разгадана величайшая морская тайна Австралии).

Дискуссия

Слухи о том что битва прошла не так как это кажется, возникли предположительно сразу после того как «Сидней» не достиг порта Фримантл в предусмотренный срок. Некоторые слухи исходили с высших уровней администрации. Монтгомери в своей работе Who Sank The Sydney? (Кто потопил «Сидней») сравнил эти слухи и первым бросил вызов принятому взгляду на битву. Фрейм и Олсон оба обвинили Мнтгомери в разжигании полемики. Фрейм описывает работу Монтгомери как «полемический, скандальный отчёт с поиском виновных», который даже если не ставил целью возбуждение споров пришёл к этому. Позднее работу Монтгомери называли «вызывающей дебаты и открывающей старые и новые раны». Альтернативные взгляды поддерживались и пропагандировались некоторыми организациями, такими как Sydney Research Group и End Secrecy on Sydney и такими авторами как МакДональд и Сэмюэльс.

Большинство альтернативных версий опираются на неприятие факта что модифицированное торговое судно могло разгромить полностью современный крейсер, при этом большинство теорий предлагают версии как немцы могли обрести решающее преимущество. Тем не менее, вооружение двух кораблей почти равно и хотя «Сидней» имел преимущества в броне и дальнобойности он нивелировал их, приблизившись к «Корморану». Близкая дистанция означала что преимущество будет у того кто выстрелит первым. В то время как Барнет полагал что имеет дело с торговым судном Дитмерс готовил сюрприз для противника, комендоры рейдера знали как сделать это с максимальной эффетивностью.

Большинство теорий опирается на:

Неправильное использование флагов

Эти теории опираются на то, что Дитмерс незаконно открыл огонь, перед тем как «Корморан» поднял свой боевой флаг, или поднял белый флаг о сдаче, чтобы успокоить Барнета и обмануть его, или использовал ложные сигнальные флаги, что нуждается в медицинской или инженерной помощи, чтобы подманить «Сидней». В то время как нападение на корабль без поднятия боевого флага или под белым флагом сдачи считается военным преступлением, ложный сигнал о бедствии может рассматриваться как военная хитрость.

Все немецкие отчёты показывают что «Корморан» спустил голландский флаг и поднял германский боевой флаг, перед тем как был отдан приказ открыть огонь, хотя утверждения немцев и заявление в биографии Дитмерса, что на поднятие флага, сброс маскировки и открытие огня ушло шесть секунд вызывает общее недоверие и вопросы. Олсон утверждает что цифра «шесть секунд» в первоначальном докладе Дитмерса относится только к поднятию флага и умышленно искажает общее время. Фрейм напротив рассматривает возможность, что об этом знало только несколько человек. Он приводит цитаты из других частей автобиографии, где Дитмерс периодически утверждает, что не совершил преступления, тем самым показывая свой страх перед военным трибуналом.

Уинтер проследил источник теории о «сигнале сдаче или бедствия» до обычной газетной статьи написанной сразу после битвы, её автор не имел доступа к пленным или данным военно-морской разведки. Олсон подвергает сомнению версию о том, что команда «Корморана» подняла белый флаг, чтобы подманить «Сидней», поскольку тем самым Барнет убедился бы в том что судно Straat Malakka является не тем за что себя выдаёт. Он выдвигает гипотезу, что немцы могли показать ложные сигналы или попробовать бежать.

Коул в расследовании 2009 года делает вывод что немцы подняли боевой флаг до того как сделали первый выстрел. Коул полагает что версия о использовании сигнала сдаче или бедствия является «выдумкой тех кто ищет оправдание» тому что крейсер подошёл близко.

Участие японцев

Заявление об участии японцев, а именно о подлодке, действовавшей вместе с «Кормораном», основано на нескольких фактах. У немецких моряков, захваченных в плен, были найдены молочные бутылки с японскими надписями. Хотя об этом упоминается, как о доказательстве того, что японская подлодка поддерживала «Корморан», бутылки были доставлены военным судном снабжения Kulmerland, которое получало товары у Японии. Один из моряков «Корморана», находясь в плену, сделал несколько рисунков, предполагалось, что они содержат отчёт о битве, написанной стенографическим письмом по системе Deutsche Einheitskurzschrift. Штатский, работавший на австралийскую военную разведку, попытался расшифровать записи, прибегнув к интерполяции и предположениям, чтобы понять смысл зашифрованного сообщения и заполнить пробелы. В итоге он выделил сообщение, включавшее фразу «артиллерийский обстрел со стороны японцев». Однако несколько экспертов по стенографии, с которыми проконсультировался Уинтер, не нашли в рисунках ничего похожего на стенографические записи по системе Einheitskurzschrift (или других немецких стенографических систем).

Согласно Монтгомери, участие подлодки подтверждается многочисленными видениями подлодок и похожих на подлодки объектов в австралийских водах, особенно в Таунсвилле, где в конце октября были замечены шесть «странных лодок», которые всплыли на поверхность, выпустили крылья и улетели. Монтгомери объясняет, что это были японские подводные авианосцы, которые могли достичь Карнарвона ко времени нападения на «Сидней». В докладе Коула отмечается, что ложные видения подлодок — обычное дело в военное время. Вдобавок позиции всех 46 действующих японских подлодок учтены: 28 из них готовились к нападению на Перл-Харбор, семь были готовы к действиям в Южно-Китайском море и на Филиппинах, девять направлялись к Южно-Китайскому морю, а две только получили задание патрулировать в Тихом океане.

Японские СМИ заявляли несколько раз, что «Сидней» был захвачен и отбуксирован в Японию, или что его команда интернирована в японских лагерях для военнопленных. Послевоенные расследования установили, что эти сообщения были сделаны исключительно в целях пропаганды. Делались заявления, что после войны в Японии были найдены предметы с «Сиднея» (включая ленточки с головных уборов), но последующее расследование установило, что они основаны на неподтверждённых домыслах.

Отсутствие информации о японской агрессии перед нападением на Перл-Харбор объясняется широкомасштабным прикрытием японской агрессии в попытке втянуть США в войну. Считается, что обсуждение предполагаемого прикрытия японской агрессии есть попытка привлечь внимание к альтернативной версии битвы, связав её с идеей о том, что американским властям было известно о грядущем нападении на Перл-Харбор. В докладе JCFADT сделан вывод, что нет доказательств версии участия японцев. Коул в своём докладе пришёл к тем же выводам и заявил, что утверждения в пользу присутствия подлодки фактически неправильны, поддерживающих доказательств не хватает.

Отсутствие выживших с «Сиднея»

Альтернативные теории битвы приписывают отсутствие выживших, тел моряков или обломков «Сиднея» необходимостью скрытия доказательств незаконных действий немцев или японской агрессии. Найденный плот системы Карли с повреждениями, приписываемыми обстрелу из пулемёта, часто представляется как доказательство. Австралийский военный музей в 1992—1993 предпринял детальный анализ плота с целью определения природы повреждений. Металлургические тесты найденных частиц показали, что они относятся к немецким снарядам, а не к пулемётным пулям немецким или японским. Как доказательство также приводятся слова выживших китайцев о том, что никакого расстрела австралийских выживших из пулемётов не было, поскольку если бы они присутствовали при расстреле или слышали о нём, их бы тоже убили, чтобы сохранить тайну.

Согласно принятому взгляду на битву (основанному на описаниях немцев) большинство экипажа «Сиднея» погибли в ходе битвы, а остаток их погиб, когда крейсер затонул. Организация оборонной науки и техники Австралии использовала фотографии обломков, сделанных Мирнсом дле технического анализа, который показал что повреждения «Сиднея» согласуются с показаниями немцев. Согласно выводам анализа 70 % экипажа должно было погибнуть в ходе битвы непосредственно от ранений или задохнувшись дымом или ядовитым газом. Мирнс установил, что после того как нос корабля отвалился, оставшаяся часть корпуса оставалась на плаву самое большее две минуты, и те на борту, кто ещё оставался в живых, погибли когда крейсер пошёл ко дну. В докладе Коула заявлялось, что мореходные качества «Сиднея» резко сошли на нет, что затруднило любые попытки эвакуации. Открытые двери в водонепроницаемых переборках показывают, что некоторые попытки эвакуации имели место. Присутствие всех фрагментов двух шлюпок крейсера на близлежащем поле обломков и повреждения от выстрелов шлюпбалок двух пропавших шлюпок дали Мирнсу основания предполагать, что после того как отвалился нос была предпринята попытка к эвакуации, но на это уже не было ни времени, ни пригодных шлюпок.

Повреждения, полученные в ходе битвы, заставили выживших австралийцев использовать спасательные плоты системы Карли и личные спасательные пояса, которые могли сохранить жизнь только на небольшое время. Основываясь на показателях выживаемости людей в ходе современных потерь боевых кораблей, Олсон утверждает, что уцелевшие после затопления корабля должны были погибнуть от ран, обезвоживания или утонули до того, как начались поиски, а их тела не всплыли на поверхность пока поиски не закончились. Моряки с «Корморана» уцелели, поскольку в отличие от «Сиднея» шлюпки и плоты рейдера были достаточно оснащены и большей частью не повреждены. Хотя считается, что «Сидней» был единственным боевым кораблём, погибшим со всем экипажем, в докладе JCFADT перечисляются восемь других надводных кораблей похожего размера погибшие в ходе мировых войн без единого выжившего и шесть других кораблей, где погибло 95 % или более экипажа, бывшего на борту.

Альтернативная версия этой теории гласит, что были преднамеренные задержки в организации поисков корабля. Нет доказательств, что находившиеся на берегу знали о битве, пока танкер Trocas не обнаружил немецких выживших и не проинформировал власти. Организация The Sydney Research Group предполагает что экипаж «Сиднея» пытался сообщить по радио в Дарвин, что крейсер в огне и происходит эвакуация. Некоторые личности или группы делали заявления, что слышали или являлись свидетелями приёма сообщений (кок голосовых так и азбукой Морзе) от «Сиднея» или видели расшифровки этих сообщений. Все эти заявления о расшифровках или других доказательствах были впоследствии опровергнуты.

«Сидней» не был оснащён оборудованием для передачи голосовых сообщений и соответственно не мог передать эти сообщения, о которых впоследствии докладывалось. Если бы крейсер попытался передать сигналы азбукой Морзе, они могли быть заглушены радиооператорами «Корморана». Некоторые сообщения отнесены к другим источникам, в то время как соратники заявителей показали, что могут быть подозреваемы как авторы остальных. Расследование 2009 года пришло к выводам, что «Сидней» не посылал никаких сообщений ни до, ни в ходе или после битвы.

«Сидней» не был в боевом положении

Заявление, что «Сидней» не находился в боевом положении, происходит из наблюдений Дитмерса. Когда австралийский крейсер приблизился, у четырёх его 100-мм орудий не было людей, и моряки в фартуках (Дитмерс описал их как буфетчиков) стояли на палубе, глазея на немецкий корабль. Сторонники альтернативной версии битвы интерпретириют это как доказательство, что «Сидней» не находился в боевом положении, и тем самым его команда не успела среагировать, когда «Корморан» сбросил личину.

Олсон указывает две группы моряков, которые были ошибочно приняты за «буфетчиков», и нашёл место, где Дитмерс мог их видеть. Подносчики зарядов 4-дюймовым орудиям, носившие защитные фартуки, могли стоять в стороне от своих орудий, поскольку планируемый запуск с катапульты гидросамолёта Walrus мог повредить незащищённым комендорам, кроме того, они стояли на линии огня орудия Х, направленного на «Корморан». Другая группа моряков могла готовить шлюпку, чтобы спасать команду гидросамолёта, если он приводнится, или для высадки на «Корморане»; их спасательные жилеты были по ошибке приняты за фартуки. В докладе JCFADT содержится предположение, что была и третья группа — команда борьбы за живучесть корабля в противопожарных костюмах.

С другой стороны, в докладе Коула заявляется, что «Сидней» мог не находиться в боевом положении, бортовые журналы нескольких австралийских военных кораблей показывают, что боевое положение не было обычной практикой при приближении неопознанных торговых судов в международных водах. Данные журналов, показания Дитмерса и убеждение, что «Сидней» приближался к «безвредному», а не к «подозрительному» судну, подтолкнуло Коула к заключению, что австралийский крейсер не находился в боевом положении.

Находка неопознанного трупа на острове Рождества

В полдень 6 февраля 1942 наблюдатели на острове Рождества заметили предмет в море, который вблизи оказался плотом системы Карли. На нём находилось тело мужчины европеоидной расы в голубом комбинезоне, выгоревшем на солнце добела. Мясо с его правой руки было съедено рыбами, а глаза и нос выклеваны птицами. Верхний слой плота был повреждён шрапнелью, а нарост морской живности показывал, что плот дрейфовал некоторое время. Поскольку остров находился под угрозой японского нападения, после краткого обследования тело было похоронено в необозначенной могиле близ поселения Флайинг-Фиш-Коув. Эвакуация началась 17 февраля, а японские силы оккупировали остров 23 марта.

Обитатели острова полагали, что плот и моряк принадлежали военному флоту, а именно «Сиднею». Послевоенное расследование, проведённое австралийским флотом, показало, что описание плота не соответствовало плотам, произведённым для австралийского флота, но это заявление было неверным. Последующие исследователи вопроса не пришли к согласию: Уинтер заявляет, что спасательный плот был с «Сиднея» и ко времени его обнаружения плавал вокруг острова Рождества, в то время как Олсен заявляет, что описание канатов и обозначений плота соответствует британским кораблям («Сидней» мог получить с них предметы снабжения), на робе видны знаки различия матроса и рост морской флоры соответствует времени нахождения плота в море. Расследование JCFADT пришло к выводу: "согласно балансу вероятностей что тело и плот системы Карли скорее всего с «Сиднея». Фрейм который сначала скептически относился к выводам о происхождении плота под влиянием доказательств изменил своё мнение.

Следователи рекомендовали найти могилу, эксгумировать тело и сравнить ДНК с родственниками экипажа «Сиднея». В 2001 австралийский флот провёл поиски могилы, которые не увенчались успехом. В 2006 были проведены новые поиски, могила была обнаружена. В ходе вскрытия внутри черепа был обнаружен кусок металла, это дало основание предполагать, что причиной смерти стало травматическое повреждение мозга. Хотя сторонники версии о резне моряков «Сиднея» ухватились за эту находку было установлено что это германская шрапнель. Тесты ДНК не дали определённых результатов и по состоянию на сентябрь 2010 они всё ещё продолжались.

Зачем Барнет подошёл так близко

Приблизившись к «Корморану» Барнет лишился преимущества более дальнобойной артиллерии и поставил «Сидней» в позицию, где основные орудия рейдера могли пробить броню австралийского крейсера. Поскольку с «Сиднея» не осталось выживших решение Барнета осталось необъяснимым, писатели могут только предполагать на эту тему и выделять факторы которые могли повлиять на его решение. Вплоть до 1980-х в большинстве опубликованных материалов на тему гибели «Сиднея» принималась германская версия событий: Барнет был обманут маскировкой «Корморана» и поставил свой корабль в тактически ошибочную позицию, писатели в разной мере осуждают австралийского капитана за его роль в гибели крейсера.

Джилл утверждает, что поскольку Барнет принял командование над «Сиднеем» после службы на берегу и был отправлен в относительно спокойные области, он проявил опрометчивость, приблизившись к «Корморану». Джилл также предполагает что Барнет не испытывал подозрений к судну Straat Malakka. Если бы у него возникли подозрения, то он приказал бы поднять самолёт Walrus чтобы идентифицировать судно или нарушил радиомолчание чтобы навести о нём справки.

Олсен (вместе с другими) полагает, что Барнет пришёл в замешательство из-за противоречащих друг другу приказов: рейдеры должны были быть уничтожены (предпочтительно на расстоянии, чтобы избежать ответных выстрелов) но корабли снабжения рейдеров или торговые суда нужно было захватывать для компенсации грузовых судов союзников погибших в ходе войны за тоннаж. Метод предполагаемого захвата состоял в быстром подходе на близкое расстояние и высадки абордажной партии до того как вражеское судно успеет обратиться в бегство. Олсен полагает что действия «Корморана» (поворот от берега при виде неопознанного корабля, задержки в ответных сигналах, сигнал бедствия, долго транслировавшийся после появления «Сиднея») вызвали подозрения у Барнета и он попытался поставить в крейсер в позицию где он мог бы опознать особенности судна и содействовать его захвату. После потери «Сиднея» адмиралтейство изменило инструкции по захвату торговых судов: попытки захвата могли быть предприняты, только если отсутствовал риск, что судно является рейдером или сопровождается подлодкой, до конца войны таких попыток не было предпринято.

В марте 1941 тяжёлый крейсер австралийского флота «Канберра» встретил танкер снабжающий корабль похожий на рейдер. После приказа остановиться подозрительный корабль повернулся и стал уходить. «Канберра» стала преследовать незнакомца и начала обстрел с максимальной дистанции чтобы избежать ответного огня, в то время как гидросамолёт крейсера «Валрус» пытался остановить танкер сбрасывая бомбы. Крейсер выпустил 215 снарядов большинство ушли мимо целей, «Валрус» израсходовал все бомбы. Тем не менее, команды обоих кораблей (корабль снабжения рейдеров «Кобург» и захваченный норвежский танкер Ketty Brovig) затопили свои корабли. Проведённые после боя анализы установили, что если бы «Канберра» подошла ближе, то смогла бы нанести тот же ущерб при меньшем расходе снарядов и один или оба корабля могли быть захвачены. По мнению Фрейма и Джилла эти факторы могли повлиять на решение Барнета.

В докладе по расследованию 2009 года Коул установил, что Барнет применил процедуру для подхода и вызова «безвредного» корабля, а не «подозрительного». В противном случае «Сидней» должен был держаться на расстоянии в 13-15 км и приказать торговому судну остановиться под угрозой открытия огня. Не смотря на то, что Барнет располагал списком кораблей, которые должны были пройти через область, Коул предположил, что Барнет уже становился жертвой ошибок в подобных списках и решил, что присутствие судна Straat Malakka также является канцелярской ошибкой. Коул также рассмотрел действия которые, по мнению Олсена показывают что у команды «Сиднея» возникли подозрения. Коул предположил что «Сидней» к этому времени уже оказался в невыгодной ситуации.

Памятники

Главный памятник, посвящённый гибели «Сиднея» находится на горе Скотт в Джералдтоне, Западная Австралия. Начало его было положено после речи исследователя Глениса Макдональда (Glenys McDonald) на собрании местного клуба организации Ротари. 19 ноября 1998 был установлен временный памятник состоящий из валуна, флагштока и бронзовой плиты) в этом же году у памятника прошла церемония памяти. Во время исполнения гимна Last Post над собравшимися пролетела большая стая чаек и направилась к морю. Благодаря этому событию появилась идея дизайна постоянного памятника. Новый памятник состоял из четырёх основных элементов: стелы того же размера в виде носа корабля, гранитной стены со списком экипажа корабля, бронзовой статуи женщины, смотрящей на море и тщетно ожидающей возвращения крейсера и купола (называемого куполом душ) к которому приварены 645 стальных чаек. Памятник (без стелы которая ещё не была установлена к этому времени) был открыт 18 ноября 2001 года. На следующий вечер у него прошла церемония поминовения 60- годовщины битвы. В 2011 была установлена стела и пятый элемент — место памяти с картой области на которой отмечено местонахождение обломков «Сиднея».

Среди других мероприятий посвящённых гибели «Сиднея» можно выделить посадку 645 дубов вдоль Кэрнарвон-авеню близ монумента памяти в Мельбурне и сооружение пирамиды из камней в 9 км к северу от Куоббы близ которой несколько выживших с «Корморана» были арестованы служащими австралийской армии. Служба «Сиднея» и других кораблей с тем же именем была отмечена на витраже в военно-морской церкви на Гарден-айленд. Имена погибших были выбиты на стенах австралийского военного мемориала, имена погибших моряков «Корморана» указаны на военно-морском мемориале в Лабё.

Для финансовой помощи в замене кораблей был основан «фонд замены Сиднея» (HMAS Sydney Replacement Fund). Собранная сумма в 426 тыс. австр. дол. была использована для помощи в приобретении первого австралийского авианосца в конце 1940. В честь «Сиднея» был назван австралийский авианосец класса «Маджестик» приступивший к несению службы в декабре 1948. В честь «Корморана» был назван торпедный катер типа «Зееадлер» в 1959. В составе флота ГДР действовал небольшой корвет «Корморан» взятый напрокат у советского флота в 1970—1974 годах.

Комментарии

• ↑  Хотя Фрейм называет битву «Сидней» — «Корморан» в других источниках такое название нигде не встречается.
• ↑  Некоторые источники заявляют что в составе Кригсмарине действовали 11 вспомогательных крейсеров, два перед уходом из Германии были переквалифицированы для других целей.
• ↑  Другие источники заявляют что выжило 317 человек, включая двух китайцев. Третий китаец был на борту спасательной шлюпке, найденной «Кентавром». Поскольку Eurylochus принадлежал компании Blue Funnel Line, а «Кентавр» принадлежал дочерней Ocean Steamship Company, поэтому его ввели в состав экипажа «Кентавра» вместо того чтобы отправить к остальным немцам.

Источники

Книги

• Cassells Vic. The Capital Ships: their battles and their badges. — East Roseville, NSW: Simon & Schuster, 2000. — ISBN 0-7318-0941-6.
• Dennis Peter. Out in the midday sun: the loss of HMAS Sydney II // Zombie Myths of Australian Military History / Stockings, Craig. — Sydney, NSW: University of New South Wales Press, 2010. — P. 116–39. — ISBN 978-1-74223-079-5.
• Frame Tom. HMAS Sydney: Loss and Controversy. — Rydalmere, NSW: Hodder & Stoughton, 1993. — ISBN 0-340-58468-8.
• Gill George Hermon. [www.awm.gov.au/histories/second_world_war/volume.asp?levelID=67910 Royal Australian Navy, 1939–1942]. — Canberra: Australian War Memorial, 1957.
• Goldrick James. World War II: The war against Germany and Italy // The Royal Australian Navy / Stevens, David. — South Melbourne, VIC: Oxford University Press, 2001. — P. 103–126). — ISBN 0-19-555542-2.
• Grove Eric. The Royal Australian Navy in the Mediterranean // The Royal Australian Navy in World War II / Stevens, David. — Crows Nest, NSW: Allen & Unwin, 2005. — P. 37–50. — ISBN 1-74114-184-2.
• Hore Peter. HMAS Sydney in World War II // The Royal Australian Navy in World War II / Stevens, David. — Crows Nest, NSW: Allen & Unwin, 2005. — P. 85–96. — ISBN 1-74114-184-2.
• Jeans Peter D. [books.google.com/books?id=2TRxLhG2GiwC Seafaring lore & legend: a miscellany of maritime myth, superstition, fable, and fact]. — New York; London: McGraw-Hill, 2004. — ISBN 0-07-143543-3.
• Milligan Christopher. Australian Hospital Ship Centaur: the myth of immunity. — Hendra, QLD: Nairana Publications, 2003. — ISBN 0-646-13715-8.
• McCarthy, M. (ed.) 2010 HMAS Sydney (II). Western Australian Museum Press, Welshpool.
• McDonald Glenys. Seeking the Sydney: a quest for truth. — Crawley, WA: University of Western Australia Press, 2005. — ISBN 1-920694-54-4.
• McKernan Michael. The Strength of a Nation: six years of Australians fighting for the nation and defending the homefront in WWII. — Crows Nest, NSW: Allen & Unwin, 2006. — ISBN 978-1-74114-714-8.
• Mearns David. The Search for the Sydney. — Pymble, NSW: HarperCollins Publishers, 2009. — ISBN 978-0-7322-8889-1.
• Montgomery Michael. Who Sank The Sydney?. — North Ryde, NSW: Cassell Australia, 1981. — ISBN 0-7269-5476-4.
• Olson Wesley. Bitter Victory: The Death of HMAS Sydney. — Nedlands, WA: University of Western Australia Press, 2000. — ISBN 1-876268-49-2.
• Winter Barbara. H.M.A.S. Sydney: Fact, Fantasy and Fraud. — Spring Hill, QLD: Boolarong Publications, 1984. — ISBN 0-908175-72-8.

Доклады

• Cole Terence. [www.defence.gov.au/sydneyii/finalreport/index.html The loss of HMAS Sydney II (3 volumes)]. — Canberra: Department of Defence. — ISBN 978-0-642-29713-6.
• Joint Standing Committee on Foreign Affairs, Defence and Trade (JCFADT). [www.aph.gov.au/house/committee/jfadt/sydney/Reportinx.htm Report on the Loss of HMAS Sydney]. — Canberra: The Parliament of the Commonwealth of Australia. — ISBN 0-642-25872-4.
• McCarthy Michael. [www.museum.wa.gov.au/sites/default/files/No.%20230%20Sydney%20search%20chronology_1.pdf A précis of search-related events leading up to the commencement of the HMAS Sydney Search]. — Department of Maritime Archaeology, Western Australian Museum, 2008. — Vol. No. 230.
• McCarthy Michael. [www.museum.wa.gov.au/sites/default/files/No.%20243%20HMAS%20Sydney.pdf An insight into the Genesis and Evolution of the HMAS Sydney Controversy]. — Department of Maritime Archaeology, Western Australian Museum, 2009. — Vol. No. 243.

Статьи и сайты

• Australian Associated Press. [www.australiangeographic.com.au/journal/hmas-sydney-wreck-makes-heritage-list.htm/ HMAS Sydney makes heritage list], Australian Geographic (15 March 2011). Проверено 23 марта 2011.
• Gurbel, James. [uk.reuters.com/article/worldNews/idUKSYD28248720080331 Australian judge to examine wartime ship loss], Reuters (31 March 2008). Проверено 17 ноября 2009.
• Harvey, Clare. WA book revives war mystery, The Sunday Times (20 March 2005).
• Jenkins, David. Did a sub really fire the fatal torpedo?, The Sydney Morning Herald (17 September 1992), стр. 15.
• Lewis, Thomas. Leaping to conclusions in tale of Sydney's sinking, Canberra Times (25 February 2006), стр. A. 14.
• McCarthy, Michael [www.museum.wa.gov.au/collections/maritime/march/shipwrecks/sydney/Sydney.html The HMAS Sydney/HSK Kormoran engagement: an analysis of events leading up the 60th anniversary celebrations in November 2001]. Western Australian Maritime Museum (June 2002). Проверено 31 октября 2009. [web.archive.org/web/20091003082707/www.museum.wa.gov.au/collections/maritime/march/shipwrecks/sydney/Sydney.html Архивировано из первоисточника 3 октября 2009]. (недоступная ссылка)
• Nicholson, Brendan. The truth of their deadly battle, The Sydney Morning Herald (13 August 2009).
• Robertson, Katie. [www.perthnow.com.au/hmas-sydney-ii-memorial-completejust-in-time-for-the-commemorative-70th-anniversary-of-world-war-ii-naval-battle/story-fn6cmyjj-1226190144514 HMAS Sydney II Memorial completed in time for the commemorative 70th anniversary], Perth Now (13 November 2011). Проверено 13 ноября 2011.
• Battle behind Sydney's finding revealed, The West Australian (1 August 2009).
• Hore Peter. Sydney, Cipher and Search. — Woodbridge, Suffolk: Seafarer Books, 2009. — ISBN 978-1-906266-08-0.

Ссылки

• [www.findingsydney.com/ Finding Sydney Foundation] (with slide shows of both wrecks)
• [www.hmassydney.com.au HMAS Sydney II Memorial Geraldton]
• [lenta.ru/photo/2015/11/19/sydneykormoran Новое о загадочном сражении «Сиднея» и «Корморана» в 1941 году]

Отрывок, характеризующий Бой между «Сиднеем» и «Кормораном»

Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.