Бой под Канделем
Координаты: 46°39′50″ с. ш. 29°58′15″ в. д. / 46.66389° с. ш. 29.97083° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=46.66389&mlon=29.97083&zoom=14 (O)] (Я)
| Бой под Канделем | |||
| Основной конфликт: Гражданская война в России | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа отряда генерала Васильева | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Бой под Ка́нделем (ещё называют Бой под Ка́нделем и Зе́льцем) — эпизод Гражданской войны в России. Бой частей Вооружённых сил Юга России, эвакуируемых из Одессы, с превосходящими силами Красной армии (стрелковая дивизия и кавалерийская бригада Г. И. Котовского), произошедший 2 (15) февраля 1920 года в районе немецких колоний Кандель и Зельц. Бой вошёл в историю Гражданской войны тем, что основной удар советских войск стойко приняла на себя рота кадет старших классов Одесского кадетского корпуса. Бой стал одним из последних сражений Гражданской войны в Новороссии.
Содержание
Предыстория
25 января (7 февраля) 1920 года Одесса, центр Новороссийской области, была оставлена частями Новороссийской области Вооружённых сил Юга России (в основной своей массе тыловыми, так как Одесса была тыловым городом, а все фронтовые части группы войск под командованием генерала Н. Э. Бредова, отступая, пошли не на Одессу, а на Тирасполь), отрядами добровольцев, организованными в городе для его защиты от приближающейся Красной армии, чинами гражданских ведомств и учреждений ВСЮР, членами семей военнослужащих и служащих, а также всеми иными лицами, которые не желали в силу тех или иных причин оставаться на занимаемых большевиками территориях. Значительная часть военнослужащих, раненых и беженцев (порядка 16 тысяч из примерно 40 тысяч желающих) смогла погрузиться на суда в Одесском порту и уйти из Одессы морем.
Однако из-за того, что судов для эвакуации всех желающих всё равно не хватало, и из-за того, что оборона города не была должным образом организована и красные части стремительно вошли в город, эвакуировать всех морем не представилось возможным. После ухода из порта последних судов, который происходил уже под ружейным и пулемётным огнём советских войск, в городе ещё оставалось до шести тысяч военнослужащих различных частей и добровольцев, а также большое количество гражданских лиц, желавших эвакуироваться. Вся эта масса людей, числом до 16 тысяч, обременённых многочисленными обозами, вышла из Одессы, взяв направление к румынской границе, которая, после аннексии Румынией Бессарабии в 1917 году, проходила по берегу Днестровского лимана.
В числе не попавших на суда были кадеты и воспитатели Одесского кадетского корпуса. Воспитателей с семьями было около 45 человек, кадетов — до 900, в основном младших классов — мальчиков 10—14 лет. 1-й и 3-й взводы 1-й роты (полурота) являясь самыми старшими, были, фактически, единственной реальной силой, на которую могло положиться командование корпуса (утром 25 января 2-й и 4-й взводы 1-й роты, почти вся 2-я рота и почти все кадеты-киевляне, вышедшие в порт самостоятельно, без воспитателей, по инициативе своих старшеклассников[2] (всего более 150 кадет) всё же попали в Одесский порт и погрузились на судно[3]).
28 января (10 февраля) 1920 года военнослужащие и беженцы прибыли в Овидиополь, напротив города Аккерман, который был уже на румынской стороне и который уже назывался Четатя-Албэ. Общее командование всеми силами и отрядами (полковника Стесселя, генералов Мартынова и Васильева[4]) принял на себя старший по званию генерал Васильев — в историографию он так и вошёл как «Овидиопольский отряд» или «отряд генерала Васильева». Общее число людей в отряде оценивалось от 12[1] до 16 тысяч, основная масса гражданских лиц. В течение 28—30 января было совершено несколько попыток перейти по льду лимана на румынскую сторону, но выяснилось, что румынские власти отказались принять русских беженцев и военнослужащих. Румыны пропустили к себе только беженцев с иностранными паспортами. Так как красные части шли по пятам отряда, командованием было принято решение сформировать из желающих вооружённый отряд и попытаться прорваться из мешка, в котором они оказались, на север, идя вдоль румынской границы на соединение с отрядом Н. Э. Бредова, который, находясь в схожих условиях в районе Тирасполя, предпринял попытку прорыва на север, для выхода к польской границе. Часть беженцев рассеялась: кто-то уже был изрублен конницей Котовского; кто-то стал жертвой мародёров из местных жителей или холода. Присоединиться к отряду было предложено кадетам старших классов. Почти все они и записались в него. Вместе с ними в отряд записались четверо мальчиков из младших классов — те, у кого были братья среди старшеклассников. Около 50 кадет при пяти офицерах образовали роту, вошедшую в сводный батальон под командованием коменданта Одессы полковника А. А. Стесселя.
Оставшиеся мальчики-кадеты, во главе с директором корпуса полковником Бернацким, пошли обратно в Одессу, сдаваться «на милость победителей» — полковник надеялся, что большевики не посмеют расправиться с детьми. Так оно и случилось — при встрече с первыми разъездами красных все офицеры и кадеты-старшеклассники были арестованы, а младших отпустили; они пробрались в опустевшее здание корпуса, где ими никто не занимался и постепенно «распылились».
31 января (13 февраля) 1920 года в 6 ½ часов утра сформированный отряд под общим командованием генерала Васильева тронулся в путь. С отрядом шли всё ещё не окончательно рассеявшиеся беженцы. Всего было до 10 тысяч человек, из них вооружённых около пяти тысяч. Несмотря на отданные распоряжения о ликвидации всех обозов, фактическое количество подвод с различным имуществом практически не уменьшилось, что сильно уменьшало скорость движения отряда.
Поход проходил в очень тяжёлых условиях — не было места для ночлега, не было запасов еды и воды, многим бойцам приходилось идти пешком, так как армейское командование не решалось сбросить с подвод частное имущество, чтобы посадить на них бойцов, дороги были замёрзшие и заснеженные — стояла морозная погода. Часто приходилось идти вообще без дороги, по замёрзшей пашне, обходя занятые красными селения. На отряд и обозы наседали красные кавалерийские части, местные жители были враждебно настроены, с румынской стороны по отряду также стреляли, пытаясь таким образом не дать ему перейти в Румынию. Численность отряда постепенно уменьшалась — кто-то принимал решение уходить из отряда, кто-то отставал вопреки своей воле.
В таких условиях, находясь практически без отдыха, без горячей еды и под открытым январским небом с 25 января, Овидиопольский отряд 2 (15) февраля 1920 года встретил в большом селении Кандель, где была запланирована днёвка, передовую заставу красных войск, преградивших им путь.
Состав отряда генерала Васильева
Формально командиры всех разрозненных отрядов на общем совещании в Овидиополе приняли решение подчиниться единому командующему, в лице генерала Васильева. На деле же многие отряды действовали по своему усмотрению и выполняли приказы Васильева «постольку-поскольку». В отряд Васильева вошли следующие самостоятельные отряды:
- «Малороссийский партизанский отряд атамана Струка» (или «Крестьянский партизанский отряд батьки Струка»);
- Сводный батальон полковника Стесселя в составе:
- рота, составленная из добровольческого отряда «Союз Возрождения России»
- рота, составленная из добровольческого «Отряда особого назначения» В. В. Шульгина (состоял преимущественно из учащейся молодёжи);
- рота, составленная из полуроты Одесского кадетского корпуса;
- «1-й Одесский партизанский батальон 1-го офицерско-добровольческого полка Новороссии»;
- Броневик «Россия»;
- Эскадрон Павлоградских гусар — единственная конная часть отряда;
- Гвардейские сапёры;
- 15-я конная батарея[5], при единственном орудии[6];
- Отряды чинов государственной стражи из эвакуированных городов Правобережной Украины и Новороссии;
- Отдельные бойцы и офицеры ВСЮР, отставшие от своих частей.
Бой
2 (15) февраля 1920 года в 10-м часу утра отряд генерала Васильева подошёл к южной окраине немецкой колонии Кандель, расположенной на восточном берегу Кучурганского лимана. В ней находилась застава Красной армии, которая открыла по приближающейся колонне пулемётный огонь. Приказ овладеть колонией был дан ротам добровольцев «Союза Возрождения России» и кадет. Атака была настолько стремительной, что большевики не успели оказать никакого сопротивления. Кадетами был взят пулемёт, но без замка и пулемётных лент, которые красные успели, по всей видимости, забрать с собой[6].
Люди в отряде, которые совершили практически непрерывный 48-часовой марш при морозной погоде, забыв обо всём, устремились в колонию, пытаясь как можно быстрее попасть в тёплые жилища, начать приготовление пищи, устраиваться на отдых. Однако командование, понимая, что основные силы Красной армии должны располагаться в Тирасполе, который всего лишь в примерно двадцати верстах на север-северо-запад от Канделя, отдало приказ выставить на северной границе колонии заставы из кадетской и шульгинской рот.
Красное командование в действительности решило окружить отряд Васильева, прижав к берегу лимана, для чего кавалерийская бригада Котовского начала наступление на Кандель из немецкой колонии Зельц, расположенной севернее Канделя и практически вплотную к ней, а стрелковая дивизия атаковала колонию с юго-востока, со стороны станции Выгода. На железнодорожных путях, что проходили примерно в десяти верстах на север от Канделя, курсировал красный бронепоезд, преграждая путь на Тирасполь.
Когда на Кандель началась атака советских войск, командование отдало бойцам приказ о выдвижении на оборонительные позиции на окраинах села. Однако основная масса бойцов отряда Васильева приказ не выполнила — люди были слишком уставшими и не торопились выходить из тёплых жилищ, продолжая отдых или приготовление пищи, либо впали в панику, думая не об обороне, а о спасении собственной жизни. На рубежи обороны в первоначальный этап боя вышли наиболее морально устойчивые и боеспособные части — рота кадет, отряд Шульгина, отряд офицеров-добровольцев, общим числом не более 200—300 человек. Кадетам было выдано всего по четыре обоймы патронов на бойца. Дополнительно их роте был передан пулемёт «Льюис».
К Канделю приближались цепи красной пехоты, поддерживаемые пулемётным огнём тачанок и артиллерией. На холмах появилась красная конница, готовая начать атаку и преследование, как только белые будут опрокинуты. Немногочисленные на первоначальном этапе боя защитники Канделя проявили мужество и стойко выдержали атаку красных. За пулемётом кадетской роты находился кадет Никольский, который вступил в дуэль с пулемётными тачанками красных, очень удачно отгоняя их своим огнём. Вскоре, однако, он был ранен в кисть правой руки. Под давлением превосходящих сил красных обороняющиеся начали организованный отход.
Постепенно командованию белых удалось поднять бойцов. На передовую подошёл броневик «Россия» и открыл огонь из своих пулемётов, на позицию вышли артиллерийская батарея, отогнавшая своим огнём конницу неприятеля, павлоградские гусары, пехотные и прочие части.
Перейдя в контратаку, белые опрокинули красную пехоту и у неё на плечах ворвались в колонию Зельц и, в ходе упорного боя, происходившего за каждую улицу и длившегося весь остаток дня, полностью овладели ею. Наступавшие вели бой боеприпасами, взятыми на убитом противнике и у пленных, так как выданные в начале боя патроны были израсходованы. Красные понесли большие потери. Их преследование прекратилось только с наступлением темноты. Жители колонии дружелюбно встретили белых бойцов, предлагая им кров и пищу.
Хотя отряд Васильева в результате боя и контратаки нанёс красным поражение и продвинулся на пять вёрст, отбив у красных селение Зельц, общее положение отряда не улучшалось, а ухудшилось — были в значительной мере израсходованы боеприпасы, у броневика «Россия» закончился бензин и его пришлось бросить, были израсходованы все артиллерийские снаряды. Высокими были людские потери — по разным оценкам, было убито и ранено от 100[1] до 400 бойцов. Одесские кадеты потеряли убитыми четырёх своих товарищей. Столько же было ранено или пропало без вести. В то же время красным войскам не было нанесено решительного поражения. Следующий бой отряду Васильева уже было бы нечем вести.
Последующие события
Несмотря на военный успех, положение отряда Васильева стало критическим. В бою был израсходован весь боезапас. Генерал Васильев принял решение ещё раз попытаться перейти на румынскую территорию. Некоторое количество строевых частей и отрядов добровольцев, во главе с полковником Стесселем, приняли решение, бросив все обозы и беженцев, ударной группой, попытаться налегке вырваться из окружения для соединения с частями генерала Бредова. Их план удался.
В ночь со 2-го на 3-е февраля 1920 г. остатки отряда генерала Васильева вышли из Канделя и направились к берегам Днестра, для перехода через румынскую границу. В плавнях Днестра собралось до 6000 военнослужащих и беженцев отряда Васильева — всё что осталось от той колонны, что собралась за неделю до этого в Овидиополе. К вечеру 3 февраля отряд перешёл румынскую границу в районе села Раскаецы. Генерал Васильев, отправившийся на переговоры, получил разрешение только на то, чтобы переночевать в этом селе. Утром 4 февраля румынские войска, установив на возвышенностях, окружавших село, пулемёты, открыли огонь по хатам села, где ночевали русские, и по русскому обозу. Стреляли поверх голов, но и на поражение. Были убитые и раненые. По свидетельствам врача Красного Креста Докучаева, только в результате этого обстрела в госпиталь поступило около 150 раненых, а всего в окрестностях Раскаец румынские крестьяне собрали впоследствии около 500 трупов[1]. На румынской территории не позволили остаться даже лазарету — раненые были вышвырнуты из домов и отправлены на советскую территорию. Все побывавшие в руках румынских военных были до нитки ограблены ими.
К этому моменту, однако, положение кадетской роты, уже перешедшей на советский берег Днестра и планировавшей продолжить поход по замёрзшему руслу реки на север, на соединение с частями Бредова, коренным образом изменилось. В Раскаецы прибыл личный представитель румынской королевы Марии Волков, который привёз приказание пропустить весь кадетский корпус на румынскую территорию.
Как оказалось, ещё в Аккермане начальнику корпуса полковнику Бернацкому было позволено послать королеве Марии (внучке Николая I) телеграмму с мольбой о помощи. Румынский коммендант Аккермана, позволив послать телеграмму, не позволил дождаться ответа на неё. Телеграмма не застала королеву в Бухаресте. Как только она узнала о печальной судьбе кадет, она послала в Аккерман телеграмму с указанием принять корпус. Ответная телеграмма королевы опоздала на один день. Кроме телеграммы в Аккерман были посланы её представители и выехали представители военных миссий союзников, с указаниями организовать приём кадет и вообще содействовать приёму всего отряда. Не найдя корпус в Аккермане и узнав о том, что отряд генерала Васильева проследовал на север, они на свой страх и риск последовали в том же направлении, надеясь хоть где-то встретить корпус или его остатки. Встреча произошла в Раскаецах[6].
Рота кадет в этот момент насчитывала 39 кадет при двух офицерах (капитан Реммерт и полковник Фокин, который румынам был представлен воспитателем корпуса). Всего из отряда Васильева в эти дни на румынскую территорию, кроме кадетской роты, всеми правдами и неправдами удалось пробраться не более чем нескольким сотням бойцов и беженцев (по данным румынской стороны, всего из отряда Васильева на румынскую территорию было пропущено 1800 человек[1]). Остальные сдались красным, погибли от огня румын и конницы Котовского, были ограблены местными мародёрами и погибли от холода, «распылились». Сам генерал Васильев застрелился, хотя румыны предлагали ему одному остаться в Румынии. Самоубийством закончили жизнь многие офицеры отряда[6]. Те же лица, что были пропущены в Румынию, ещё многие недели содержались в тюрьмах в чрезвычайно суровых условиях[1].
Кадет из Раскаец перевезли в Аккерман и хотели разместить в городской тюрьме, чему в резкой форме воспротивился польский военный представитель, сопровождавший кадет из Раскаец, сам бывший кадет бывшего российского Полоцкого корпуса. Благодаря его заступничеству кадет и офицеров разместили в городской школе, устроив, впрочем, им вполне тюремный режим. Паёк, выдаваемый «заключённым», съедали сами румынские жандармы. На протяжении почти полутора месяцев пребывания в заключении кадет кормил «аккерманский дамский комитет», представленный почти исключительно еврейскими дамами[3]. Находясь в заключении, кадеты узнали о своём представлении к Георгиевским крестам и медалям и сами выбрали, кому быть награждённым[5].
В середине марта 1920 года кадеты и двое воспитателей были перевезены в Рени, где их поселили в железнодорожных вагонах на запасных путях. Среди них начались болезни, один кадет умер от брюшного тифа. В середине апреля 1920 года их наконец-то отправили поездом в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, где они влились в ряды Первого русского кадетского корпуса, который был открыт там с тем штатом воспитателей и кадет, которым удалось эвакуироваться 25 января 1920 года из Одессы морем[3][5].
Список кадет и воспитателей Одесского кадетского корпуса, принявших участие в бою
Память
- 13 февраля 2010 года, в 90-ю годовщину боя под Канделем, в посёлке городского типа Лиманское, который расположен на месте бывших немецких колоний Кандель и Зельц, на месте боя был установлен деревянный православный крест чтобы «почтить память тех, кто до конца исполнил свой воинский долг и пережил все ужасы братоубийственной гражданской войны».[9]
- Весной 2011 года установлен постоянный гранитный памятник погибшим в бою под Канделем[10].
См. также
Напишите отзыв о статье "Бой под Канделем"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Файтельберг-Бланк В.Р., Савченко В.А. [memory.od.ua/books/odessa%20revolution.pdf Одесса в эпоху войн и революций. 1914—1920]. — 1-е. — Одесса: Оптимум, 2008. — 336 с. — ISBN 978-966-344-247-1.
- ↑ Латышев, С. [militera.lib.ru/h/civilwar_blacksea/02.html Эвакуация кадет из Одессы в 1920 году] // [militera.lib.ru/h/civilwar_blacksea/index.html Гражданская война в России: Черноморский флот] / Составитель В. Доценко. — 1-е. — Москва: ООО «Издательство ACT», 2002. — 544 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5100 экз. — ISBN 5–17–012874–6.
- ↑ 1 2 3 Яконовский, Е. М. [www.dk1868.ru/history/igor/jakon_posle_kandela.htm После Канделя] (рус.) // Военная Быль : Сборник. — 1955. — № 14.
- ↑ Дмитрий Краинский. [ruskline.ru/analitika/2015/03/14/dnestrovskaya_tragediya_1920_g/ Днестровская трагедия 1920 г. (Фрагмент из записок).]
- ↑ 1 2 3 Росселевич, А. М. [www.dk1868.ru/history/igor/rosselevich.htm Отход Одесского кадетского корпуса на румынскую границу в 1920 году] (рус.) // Кадетские корпуса за рубежом, 1920—1945 : Сборник. — Монреаль, б. г.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Яконовский, Е. М. [www.ruscadet.ru/library/01-books/yakonovsky/yakon_1.htm Кандель]. — Париж, 1952.
- ↑ Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус. Шестая кадетская памятка юбилейная. — Королевство Югославия, 1940. — 350 с.
- ↑ 1 2 Арцюшкович, М. [xxl3.ru/kadeti/pomnim.htm#arcm Возвращение полуроты 2-й и полностью 3-й рот из Аккермана в Одессу] (рус.) // Кадетская перекличка : журнал. — 1980. — № 24.
- ↑ [cadet.org.ua/news/association-news/223-111.html «В 90-ю годовщину боя бод Канделем и Зельцем установлен памятный крест и проведен крестный ход» — Статья на сайте «Кадетское содружество»]
- ↑ [missia.od.ua/index.php?newsid=586 «Открыт памятник погибшим кадетам и офицерам в бою у Канделя в 1920» — Статья на сайте «Одесской епархии украинской православной церкви»]
Литература
- Арцюшкович М. [xxl3.ru/kadeti/pomnim.htm#arcm Возвращение полуроты 2-й и полностью 3-й рот из Аккермана в Одессу] (рус.) // Кадетская перекличка : журнал. — 1980. — № 24.
- Росселевич А. М. [www.dk1868.ru/history/igor/rosselevich.htm Отход Одесского кадетского корпуса на румынскую границу в 1920 году] (рус.) // Кадетские корпуса за рубежом, 1920—1945 : Сборник. — Монреаль, б. г.
- Шульгин В. В. 1920 год. Очерки. — Л.: Прибой, 1927. — 296 с.
- Штейнман Ф. Архив русской революции // [ldn-knigi.lib.ru/R/ARR-T2.djvu Отступление от Одессы (январь 1920 г.)] / Под ред. И. В. Гессена. — 1-е изд.. — Берлин: Slowo-Verlag, 1921. — Т. II. — С. 87—97. — 228 с.
- Яконовский Е. М. [www.ruscadet.ru/library/01-books/yakonovsky/yakon_1.htm Кандель]. — Париж, 1952.
- Яконовский Е. М. [www.dk1868.ru/history/igor/jakon_posle_kandela.htm После Канделя] (рус.) // Военная Быль : Сборник. — 1955. — № 14.
- Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус. Шестая кадетская памятка юбилейная. — Королевство Югославия, 1940. — 350 с.
- Файтельберг-Бланк В. Р., Савченко В. А. [memory.od.ua/books/odessa%20revolution.pdf Одесса в эпоху войн и революций. 1914—1920]. — 1-е. — Одесса: Оптимум, 2008. — С. 269. — 336 с. — ISBN 978-966-344-247-1.
Ссылки
- [cadet.org.ua/news/association-news/223-111.html «В 90-ю годовщину боя бод Канделем и Зельцем установлен памятный крест и проведен крестный ход» — Статья на сайте «Кадетское содружество»]
- [missia.od.ua/index.php?newsid=586 «Открыт памятник погибшим кадетам и офицерам в бою у Канделя в 1920» — Статья на сайте «Одесской епархии украинской православной церкви»]
Отрывок, характеризующий Бой под Канделем
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.
– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.
Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.
Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
