Бой у Ачанского острога
| Бой за Ачанский острог (1652) | |||
| Основной конфликт: Русско-цинский пограничный конфликт второй половины XVII в. | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
близ озера Болонь | ||
| Итог |
победа русских | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Бой за Ачанский острог в 1652 году — первое столкновение военных отрядов России и Цинского Китая в борьбе за Приамурье.
Предыстория
Осенью 1651 года отряд из около 200 русских служилых и «вольных» казаков под предводительством Ерофея Хабарова спустился на стругах вниз по Амуру до земель ачанов (предков ульчей и нанайцев), где было решено расположиться на зимовку. 8 (18) октября зимовье подверглось внезапному нападению 800 ачанов и дючеров. Атака была отбита, а окрестные селения приведены в покорность. Однако казаки всё же приступили к строительству укрепленного острога. Правда, деревянная крепость была небольшого размера, часть домов, где размещались казаки, находилась за пределами стен и не была защищена от нападений. Кроме того, Хабаров не предусмотрел позиций для артиллерии, что, впоследствии, ставилось ему в вину: «Пушкам ни роскатов, ни быков не поставил, а поставил среди улицы просто». Все русские казаки имели ручное огнестрельное оружие — длинноствольные фитильные пищали. Кроме того в отряде была одна большая медная и две малых железные пушки.
- В наше время в нескольких километрах от места расположения Ачанского острога находится село Ачан Амурского района Хабаровского края.
Между тем старейшины ачеров и дючеров выслали гонцов в маньчжурскую пограничную крепость Нингута. В конце 1651 года нингутский чжангинь (военный командант) Хайсэ принял решение выступить против русских казаков и пленить их. Он направился в Ачанскую землю с отрядом, которым также командовал ротный начальник Сифу (русские источники упоминают лишь одного маньчжурского командира — Сифу (Исинея)). Отряд насчитывал 600 воинов, вооружённых в основном холодным оружием. Имелось только 6 лёгких пушек и 30 пищалей с 3 или 4 короткими стволами, а также начинённые порохом глиняные петарды для подрыва укреплений. Маньчжуры двигались по зимним дорогам на лошадях (по три лошади на каждых двух человек).
Бой
Маньчжурскому отряду удалось скрытно подойти к Ачанскому острогу. На рассвете 24 марта (3 апреля) у русской крепости выше по течению Амура внезапно появилось войско облаченных в доспехи всадников. Караульный казак немедленно поднял тревогу. Казаки спешно вставали ото сна, вооружались и надевали куяки (доспехи). Ворота острога были закрыты, поэтому казаки, ночевавшие в домах снаружи от крепости, вынуждены были перебираться через стены.
Маньчжуры открыли по острогу огонь из пушек и пищалей, русские вели ответную стрельбу со стен из пищалей. Перестрелка продолжалась весь день. Под вечер маньчжуры продвинулись к самым стенам острога, укрываясь за брошенными русскими домами. Подобравшись ещё ближе, маньчжуры сумели вырубить три звена бревенчатой стены, открыв себе дорогу в крепость. Однако Хабаров успел подвести к пролому большую медную пушку и встретить атакующих огнём в упор. В проломе маньчжуры понесли наибольшие потери и отошли назад. Хабаров решил развить успех и сам устроил вылазку.
Из крепости вышло 156 казаков, а оставшиеся 50 русских прикрывали их огнём из пищалей со стен острога. Защищённые доспехами казаки во главе с Хабаровым вступили в рукопашный бой с маньчжурами и обратили их в бегство. Было захвачено несколько пленных, давших потом показания, восемь вражеских знамен, 2 железные пушки, 17 пищалей, 830 лошадей и продовольственные запасы. На поле боя осталось 676 убитых врагов. Казаки потеряли убитыми 10 человек, 78 получили ранения.
Последствия сражения
Несмотря на победу, русские понимали, что столкнулись с гораздо более серьёзным противником, чем отряды местных племен. Весной 1652 г. русский отряд оставил Ачанский острог и ушёл вверх по Амуру, Сообщая в Якутск о произошедшем, Хабаров объяснял, что не может со своим отрядом без поддержки закрепиться в среднем Приамурье: «А в Даурской земли на усть Зеи и на усть Шингалу (Сунгари) теми людьми сесть не смеем, потому что тут Богдоева (Китайская) земля близко, и войско приходит на нас большое с огненным оружьем и с пушками и с мелким оружьем огненным, чтоб государеве казни порухи не учинить и голов казачьих напрасно не потерять»[1]. Одновременно Хабаров пытался завязать через дючеров мирные переговоры с маньчжурами.
В Цинском Китае также оценили нового противника, с которым было трудно справиться имевшимися на границе малыми силами. Наказанных за поражение Хайсэ и Сифу в Нингуте сменил в качестве командующего известный маньчжурский полководец Шархуда, который начал планомерно готовиться к боевым действиям против русских — организация многочисленного войска из местного населения, строительство речного флота, подготовка продовольственных запасов и т. д. В дальнейшем Шархуде удалось переломить ход военных действий в свою сторону. В следующем сражении на Сунгари маньчжуры уже добились успеха.
Напишите отзыв о статье "Бой у Ачанского острога"
Примечания
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/XVII/1600-1620/Rus_kit1/61-80/61.htm Из отписки приказного человека Е. П. Хабарова якутскому воеводе Д. А. Францбекову о походе по р. Амуру]
Справа по курсу горный хребет: село Малмыж слева у утёса, село Верхний Нерген справа.
Слева по курсу вход в Серебряную протоку, вдали слева — Серебряный утёс.
Литература
- [www.booksite.ru/fulltext/leon/tye/va/3.htm Леонтьева Г. А. Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров. М., 1991. ]
- [ostrog.ucoz.ru/publ/v/vasilev_ju_m/gde_iskat_achanskij_gorodok/93-1-0-141 Васильев Ю. М. Где искать Ачанский городокъ? // Вестник ДВО РАН. 2002. № 1]
- Махинов А. Н., Швецов В. Г. Ачанское сражение на нижнем Амуре в 1652 году//«Военно-исторический журнал», 2013, № 1. — Стр.72-75.
Отрывок, характеризующий Бой у Ачанского острога
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
