Бой у Валутиной горы

Бой у Валутиной горы
Основной конфликт: Отечественная война 1812
Бой у Валутиной горы. Петер фон Гесс
Дата	19 августа 1812 года
Место	село Лубино под Смоленском
Итог	неопределенный
Противники
Россия Франция
Командующие
Барклай-де-Толли Ней, Жюно
Силы сторон
40 тысяч 30 тысяч
Потери
6 тысяч 7 тысяч

Бой у Валутиной горы  — оборонительное сражение 19 августа русского арьергарда против французов вблизи деревни Лубино (20 км восточнее Смоленска на правом берегу Днепра) в ходе Отечественной войны 1812 года.

Эту битву называют ещё сражением при Лубино, так как боевые действия развернулись под деревней Лубино по Московской дороге. Перед деревней Лубино русская позиция располагалась на большом холме, которую французы назвали Валутина гора по названию ближайшей известной им деревни Валутино.

Современники также называли эти бои сражением под Заболотьем по названию села между Днепром и Московской дорогой в районе битвы.

Предыстория

После сражения за Смоленск русская армия покинула город, переправившись в ночь на 18 августа на правый (северный) берег Днепра. Русский арьергард не сумел удержать французов, захвативших плацдарм на правом берегу в районе Петербургского предместья Смоленска. В течение того же дня французы починили мост и 19 августа бросились за отступающей русской армией.

2-я армия Багратиона защищала подступы к переправе через Днепр, расположенной в 50 км восточнее Смоленска на Московской дороге. Задача отступления 1-й армии Барклая-де-Толли осложнялась тем, что большая дорога на Москву шла непосредственно по северному берегу Днепра и находилась в зоне действия неприятельской артиллерии. Было решено отступать просёлочными дорогами кружным путём, сначала на север на Поречье, потом на восток с выходом на Московскую дорогу.

Для ускорения движения войска поделили на две колонны. Первая колонна под командованием генерал-лейтенанта Тучкова 1-го поворачивала с пореченской дороги на деревню Горбуново и далее выходила на Московскую дорогу около деревни Лубино. Колонна Тучкова состояла из 2, 3, 4-го пехотных и 1-го кавалерийского корпусов. Вторая колонна в составе 5-го и 6-го пехотных, 2-го и 3-го кавалерийских корпусов, а также всей резервной артиллерии под командованием генерала Дохтурова поворачивала на восток гораздо севернее, около деревни Стабны и выходила на Московскую дорогу лишь около Соловьёвой переправы.

Арьергард под командованием генерал-майора Корфа должен был прикрывать отступление и затем также отступить кружным путём, следуя за 2-м пехотным корпусом. Авангард колонны Тучкова 1-го под командованием генерал-майора Тучкова 3-го, и состоящий из 3 пехотных и гусарского полков, был выслан на большую Московскую дорогу, чтобы сменить заслон из 2-й армии под командованием князя Горчакова, перекрывающий дорогу у села Валутино. Однако Горчаков, узнав о готовящейся переправе французов около Прудищевой, а также о приближении авангарда Тучкова 3-го, ушёл с позиции, оставив лишь отряд казаков Карпова. Тучков 3-й, достигнув большой Московской дороги, обнаружил, что такой важный пункт, как Лубинский перекрёсток, имеет слабое прикрытие. Тучков 3-й занял начальную позицию за рекой Колодней и выслал вперёд небольшой отряд.

Ход сражения

Перед рассветом 19 августа выяснилось, что из-за загруженности дороги 2-й корпус генерала Багговута даже не начал отступление. Ввиду нарастающей угрозы атак французов было решено направить его напрямую через лес.

Перед рассветом французы начали преследование. Не зная истинного направления отхода генерала Барклая-де-Толли, корпус французского генерала Груши направился по пореченской дороге, маршал Ней на деревню Гедеоново, маршал Мюрат с двумя кавалерийскими корпусами — на Московскую дорогу, как наиболее вероятное направление.

Примерно через час части корпуса Багговута вышли к деревне Гедеоново и выбили оттуда передовой отряд Нея. Далее было решено оставить для защиты деревни дивизию Евгения Вюртембергского, чтобы прикрыть отход арьергарда Корфа. Евгений Вюртембергский, сдерживая французов, прикрыл отступление Багговута и арьергарда Корфа, а затем, соединившись с Корфом, отступил сам. Из-за этих боёв сражение под Валутиной горой некоторые историки начинают с раннего утра, хотя большое сражение произошло восточнее под деревней Лубино после 5 часов вечера.

Тучков 3-й встретил на большой Московской дороге, в нескольких километрах на запад от пересечения дорог, кавалерийские передовые подразделения французов, которые не спешили атаковать русский заслон. Дело ограничивалось перестрелкой, под её шум русские дивизии выходили на Московскую дорогу и отправлялись к назначенной стоянке.

Другие корпуса 1-й армии, 3-й и 4-й, успели утром 19 августа выйти на Московскую дорогу и расположились недалеко, прикрывая левый фланг русских позиций со стороны Днепра, где переправились части французского корпуса Жюно с намерением перерезать Московскую дорогу. Переправа и блуждание в болотистой местности заняли у Жюно много времени, так что он опоздал к основному сражению. Остальные корпуса 1-й армии, двигавшиеся в составе другой колонны по хорошей дороге, ещё раньше ушли к переправе через Днепр.

Арьергард генерала Тучкова 3-го, усиленный 6 орудиями и пехотой из 3-го корпуса (3-м корпусом командовал брат Тучкова 3-го, генерал-лейтенант Тучков 1-й), занял выгодную позицию, закрывая пересечение дорог. Французский авангард маршала Нея не предпринимал никаких действий с 10 утра и до 5 часов вечера (согласно мемуарам Ермолова), ожидая подхода пехоты, артиллерии и переправы генерала Жюно у Прудищевой. Командующий войсками в том месте генерал Ермолов воспользовался передышкой, чтобы подтянуть к месту 3-й и 4-й корпуса, которые расположились было для отдыха после ночного марша. Правый фланг русской позиции размещался на холме (Валутина гора), центр проходил по болотистому месту, а левый фланг был прикрыт лесом со стороны Днепра. В районе сражения за спиной русских войск на левом фланге протекал ручей Страгань (в настоящее время Строгинка).

Современные авторы приписывают героический отход арьергарду Тучкова 3-го от Валутино, который боем задержал продвижение французов к пересечению дорог и спас отставший 2-й корпус и арьергард Корфа. На деле 3-тысячный отряд Тучкова 3-го с раннего утра стоял почти на месте и перестреливался с французами, он ввязался в сражение уже ближе к вечеру 19 августа в составе сил 3-го и 4-го корпусов.

После 5 часов вечера маршал Ней произвёл первую атаку по Московской дороге, но был отбит. К русским войскам прибыл командующий 1-й армией генерал Барклай-де-Толли и взял руководство на себя. Затем французы попытались прорваться кавалерией маршала Мюрата с левого фланга, но стеснённые лесом и болотистыми берегами ручья Строгань, отошли назад под огнём русских батарей. Французская атака в центре привела к временному успеху неприятеля, части русских оказались разрезаны. Штыковая атака трёх русских полков восстановила позицию.

Французы перенесли атаку на русский правый фланг, который к тому времени усилился за счёт подходящих частей 2-го корпуса. Французы наступали силами корпусов маршалов Даву, Нея и вице-короля Италии Евгения Богарне.

В сражение было вовлечено примерно по 30 тысяч солдат с каждой стороны.

В результате французских атак и русских контратак правый фланг устоял и даже сдвинулся немного в сторону противника. Уже в темноте генерал Тучков 3-й был ранен в контратаке и взят в плен. Как передаёт граф Сегюр, русский генерал слишком увлёкся и оказался среди французов. Он попытался вырваться, подавая команды на французском, однако солдаты заметили его золотые эполеты в отблесках ружейных выстрелов и атаковали. Тучков получил удар штыком в бок, но его спас французский офицер, который будто бы позднее получил за это орден Почётного легиона из рук Наполеона.

Сражение прекратилось в 10 часов вечера, после чего русские, выполнив задачу прикрытия флангового марша отставших частей, продолжили отступление в полном порядке на восток к переправе через Днепр. Утром 20 августа русские корпуса переправились через Днепр.

Поле битвы глазами очевидца. Из мемуаров французского офицера из 5-го польского корпуса:

С одного возвышения вдруг открылся вид на равнину, ограниченную резко обозначившимися высотами. Насколько видел глаз, всё пространство было завалено трупами, также, большею частью, уже раздетыми… Число убитых и изувеченных, русских и французов вместе, было так велико, что некоторые места, заваленные ими, надлежало объезжать, и нигде ни одного трофея — ни одной пушки, ни одного зарядного ящика! Мы владели только полем, в одинаковом количестве покрытым и нашими трупами…
В течение дня распространилось известие о сражении при Валутиной горе. Это известие произвело чрезвычайно дурное впечатление. Никто не думал, чтобы русские, тотчас после потери Смоленска, решились сопротивляться.

После сражения

Граф Сегюр признал, что маршал Ней первым приказал прекратить огонь. Только после того русские перестали отстреливаться. По мнению Сегюра, французы понесли больше потерь, чем русские. У французов погиб один из лучших дивизионных генералов Гюден. Пушечное ядро перебило ему обе ноги. У русских 3 генерала были ранены, из них Тучков 3-й был захвачен в плен.

Согласно надписи на 9-й стене храма Христа Спасителя, русские в боях при деревнях Гедеоново и Лубино потеряли 5 тысяч солдат. Потери французской стороны приводят обычно в 8 тысяч. Историк Керсновский приводит данные в 8768 выбывших в сражении французов, однако не сообщает, из каких источников взята эта цифра. Керсновский, сын белоэмигранта, работал в Париже и имел доступ к французским архивам.

После сражения русские в полном порядке снялись с позиций и последовали на восток, маршал Ней со своим обескровленным авангардом не смог преследовать их. Граф Сегюр передаёт настроения во французском штабе, сражение у Валутиной горы не рассматривали как успех. Хотя формально русские оставили позицию, но сделали это таким образом, что Сегюр пишет: «В их поражении было столько же славы, сколько в нашей победе».

Чтобы поднять дух измотанных войск, Наполеон устроил показательное представление прямо на поле боя, щедро раздавая солдатам награды и отличия полкам. Однако без излишнего шума французский император послал царю Александру I замаскированное предложение о мире, попросив пленного Тучкова 3-го написать письмо брату, Тучкову 1-му. Письмо достигло царя, но ответа не последовало. С потерей Смоленска ожесточение русского народа усилилось.

25 августа Наполеон покинул Смоленск, преследуя отступающую русскую армию.

Литература

• А. Плюшар. Энциклопедический лексикон, том 8. — Типография А. Плюшара; С.-П., 1837 — с. 196 (Валутинское сраженiе).

Ссылки

• [www.museum.ru/museum/1812/War/News_rus/izv035.html Донесения М. Б. Барклая де Толли царю Александру I от 9 (21) августа 1812]
• [www.museum.ru/museum/1812/Library/Ermolov/part4.html Реляция о сражении 7 числа августа при селении Заболотье или Валутине,] из записок генерала Ермолова, начальника Главного штаба 1-й Западной армии, в Отечественную войну 1812 года
• [www.hrono.ru/sobyt/18120807.html Валутина Гора], статья на сайте hrono.ru
• Валутина Гора // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.rusempire.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=97&Itemid=50 Сражения Отечественной войны]
• [www.patrwar1812.ru/lubino.html Бой при Валутиной Горе в 1812 году]

Отрывок, характеризующий Бой у Валутиной горы

M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.