Бой у Гаваны (1806)

Бой у Гаваны
Основной конфликт: Французские революционные войны
Захват Pomona 23 августа 1806 года, Томас Виткомб
Дата	23 августа 1806 года
Место	возле Гаваны, Куба
Итог	Победа англичан
Противники
Великобритания Великобритания Испания Испания
Командующие
Чарльз Лидьярд Чарльз Брисбен неизвестно
Силы сторон
фрегаты HMS Arethusa и HMS Anson фрегат Pomona, 12 канонерок, береговая батарея
Потери
2 убитых, 32 раненых фрегат захвачен, 3 канонерки уничтожены, 6 затонули, 3 сильно повреждены, 20 убитых, 32 раненых, 317 взяты в плен

Бой у Гаваны — второстепенное морское сражение периода французских революционных войн, происходившее 23 августа 1806 года у берегов испанской колонии Куба неподалеку от порта Гаваны. Испанский фрегат Pomona был захвачен двумя британскими фрегатами Anson и Arethusa под командованием капитанов Чарльза Лидьярда и Чарльза Брисбена соответственно. Помимо захвата фрегата во время сражения была повреждена береговая батарея и разгромлена флотилия канонерских лодок, пытавшаяся оказать помощь испанскому кораблю.

Предыстория

Королевский флот занимал доминирующее положение в Вест-Индии после поражения французского флота в сражении при Сан-Доминго. Испанский флот перешел к обороне в связи с уменьшением французской военно-морской мощи и последующей блокадой Кадиса, которая стала возможной благодаря победе в Трафальгарском сражении. Лидьярд был назначен командовать 44-пушечным фрегатом Anson в 1805 году. Anson первоначально был 64-пушечным линейным кораблем третьего ранга, но был razée в 1794 году. Лидьярд отплыл на борту Anson в Вест-Индию в начале 1806 года и прибыл туда в августе. Утром 23 августа он вместе с 38-пушечным фрегатом Arethusa, под командованием капитана Чарльза Брисбена, находился в районе Гаваны когда с подветренной стороны, в двух милях от замка Морро, был замечен 38-пушечный испанский фрегат Pomona, идущий из Веракрус с грузом монет и товаров.

Сражение

Pomona попыталась войти в гавань, но увидев приближающиеся британские фрегаты привелась к ветру и бросила якорь возле береговой батареи из 11 длинных 36-фунтовых орудий, расположенной на расстоянии двух миль восточнее Морро. Здесь она получила подкрепление в виде 12 канонерских лодок из Гаваны, каждая из которых была вооружена длинной 24-фунтовых пушкой, и с 60 или 70 членами экипажа на борту. Канонерки сразу выстроились впереди фрегата и приготовились его защищать. Видя что испанский корабль бросил якорь, два британских фрегата подошли к нему и тоже встали на якорь —- один напротив отряда канонерок, другой немного правее, напротив Pomona.

Началось упорное сражение между двумя британскими фрегатами с одной стороны, и испанским фрегатом, 10 канонерскими лодками, и береговой батареей с другой стороны. Спустя 35 минут Pomona сдалась. Все канонерки либо взорвались, либо затонули, либо вынуждены были выброситься на берег. Батарея продолжала стрельбу ещё некоторое время, ей даже удалось поджечь один из британских фрегатов, но сильный взрыв заставил её замолчать. Некоторых испанских моряков удалось спасти, в плен было взято в общей сложности 317 человек, многие из которых были ранены.

Последствия

Огонь испанских канонерок был настолько неточен, что на борту Anson никто не пострадал, но Arethusa потерял двух человек убитыми и 32 ранеными, в том числе был ранен и капитан Брисбен. Кроме того огонь береговой батареи вызвал пожар, но он был быстро потушен силами экипажа. Pomona, с экипажем из 347 человек, потеряла 20 человек убитыми (погиб и капитан фрегата) и 32 раненными.

Деньги, принадлежащие королю Испании, были выгружены всего за десять минут до начала боя, но большое количество слитков и других товаров на борту достались победителям. Pomona впоследствии была принята на Королевский флот под именем HMS Cuba, а первые лейтенанты с Arethusa и Anson Джон Парриш и Томас Салливан, захватившие приз, в качестве награды были повышены в звании. Чарльз Брисбен, командуя Anson, позже принял участие в нападении на голландский остров Кюрасао в январе 1807 года.

Литература

• J. J. Colledge; Ben Warlow. = Ships of the Royal Navy: The Complete Record of all Fighting Ships of the Royal Navy. — London: Chatham Publishing, 2006 [1969]. — ISBN 978-1-86176-281-8.

• Rif Winfield. = British Warships of the Age of Sail 1794–1817: Design, Construction, Careers and Fates. — Seaforth, 2007. — ISBN 1-86176-246-1.

• Robert Gardiner. = Frigates of the Napoleonic Wars. — London: Chatham Publishing, 2006. — ISBN 1-86176-292-5.

• Nicholas Tracy. = Who's who in Nelson's Navy: 200 Naval Heroes. — London: Chatham Publishing, 2006. — ISBN 1-86176-244-5.

• William James. [freepages.genealogy.rootsweb.ancestry.com/~pbtyc/Naval_History/Vol_IV/Contents.htm ] = The Naval History of Great Britain, Volume 4, 1805–1807. — Conway Maritime Press, 2002 [1827]. — ISBN 0-85177-906-9.

Отрывок, характеризующий Бой у Гаваны (1806)

Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.