Бой у Клецка

Бой у Клецка
Основной конфликт: Великая Северная война
Дата	19 (30) апреля 1706 года
Место	Клецк, Новогрудский повет, Великое княжество Литовское
Итог	победа шведов
Противники
Швеция Россия
Командующие
Карл Густав Крейц Даниил Апостол Семён Неплюев
Силы сторон
1500 и артиллерия около 5000 и 4 пушки
Потери
неизвестно неизвестно

Бой у Клецка — сражение между русскими и шведскими войсками, состоявшееся 19 (30) апреля 1706 года на территории Великого княжества Литовского в ходе Северной войны.

Предыстория

В январе 1706 года основные силы русско-польских союзных войск под номинальным командованием короля Августа II, который скоро покинул расположение армии, сдав командование генерал-фельдмаршал-лейтенанту Г. Б. Огильви, стояли в Гродно, ожидая подхода саксонского корпуса И. М. фон Шуленбурга. В 10 милях от города расположились войска шведского короля Карла XII, блокировавшего русскую армию. 2 февраля 1706 года корпус Шуленбурга был разбит при Фрауштадте корпусом шведского генерала К. Г. Реншильда. Вследствие этого поражения Пётр I приказал Огильви отступить в Киев. Но Огильви медлил, опасаясь нападения шведской армии.

Для отвлечения шведов от армии Огильви с Волыни к Минску выступил гетман И. С. Мазепа, который выдвинул вперёд отряд под командованием миргородского полковника Даниила Апостола. В Слуцке Мазепа оставил полк Семёна Неплюева и пехоту своего «регимента». 14 марта последовал гетманский приказ Неплюеву выдвинуться к Минску, оставив в Слуцке один солдатский полк полуполковника Якова Рагозина и два сердюкских полка полковников Покатилова и Максимова. 15 марта Неплюев выдвинулся из Слуцка «с полчаны своими и гетманского регименту с полковыми людьми, да с салдацким, да с двумя стрелецкими полками».

24 марта, воспользовавшись вскрытием рек, армия Огильви вышла из Гродно в направлении Бреста и Ковеля. Этот манёвр застал врасплох Карла XII, и шведская армия только 3 апреля смогла выдвинуться в преследование отступающей русско-польской армии, когда Огильви был уже под Брестом. Ввиду весенней распутицы шведская армия застряла в Пинских болотах и король отказался от преследования армии Огильви. Вместо этого он бросил свои силы на истребление городов и крепостей, где находились польские и казацкие гарнизоны.

В Ляховичах шведский отряд запер отряд переяславского полковника Ивана Мировича. 1 апреля 1706 года Неплюев получил приказ «Войска Запорожского обеих сторон Днепра гетмана и славного чина святого апостола Андрея кавалера» Ивана Мазепы выслать к Ляховичам, для вызволения Мировича, драгунский полк Михаила Зыбина, который должен был соединиться с полком Даниила Апостола. Этих сил оказалось недостаточно и 12 апреля Неплюев получил гетманский приказ выдвинуться с остальными силами к Ляховичам, «и помысл велено ему, думному дворянину и воеводе, чинить с общаго согласия с Миргородским полковником с Даниилом Апостолом». В результате власть над войсками не была объединена.

Разведка доносила, «что под Леховичем неприятельских людей не в великой силе — больши шведов 3000 да 800 волохов нет».

В составе русско-казацкого отряда находились около 5000 человек:

• Русский отряд Неплюева: пехотные полки полковников Франка, Рагозина, Сака (все по 2 батальона), стрелецкие полки Кошелева и Анненкова, драгунский полк Зыбина.
• Отряд полковника Апостола из регимента Гетмана и Кавалера Мазепы: Гетманский пеший (сердюкский) полк, Миргородский полк.

Сражение

19 апреля 1706 года, в 2 часа дня, за 3 мили до Ляхович у местечка Клецк Даниил Апостол обнаружил шведов. Это был полуторатысячный кавалерийский шведский отряд под командованием полковника К. Г. Крейца в составе конного лейб-регимента и лейб-драгунского полка. Не дожидаясь подхода пехоты Неплюева и даже не уведомив его, Даниил Апостол, не проведя разведки, решил атаковать противника. «C кумпаниею, перепрявясь по мосту» через реку Ржавец он угодил в «топкое место», после чего подвергся атаке шведского отряда. «И кумпания неустояв скочила к той речке», а Апостол послал к Неплюеву гонца, чтоб срочно прислал подмогу. Неплюев выслал на помощь пехоту — два солдатских полка Якова Рагозина и Ивана Сака и 4 пушки, прибыв к месту боя с подкреплением самолично.

Шведы переключили внимание на подкрепления и попытались атаковать русскую пехоту и артиллерию, но стрельцы из полка Рагозина под командой Григория Анненкова и Василия Кошелёва встречной атакой опрокинули противника и «погнали по улице к рынку», загнав его в Клецк.

В это время Апостол, собрав свою кавалерию, возобновил атаку на шведов. Натолкнувшись на сильный ружейный огонь противника, казаки не выдержали, развернулись и начали отступать. Под полковником Апостолом убили лошадь и он, сев на другую, помчался вслед отступающим казакам, пытаясь остановить бегство, но не смог. Подвергшись панике, казацкая конница растоптала русскую пехоту и побежала за реку.

Пехота оказалась в замешательстве. В это время шведы сосредоточили на пехоте огонь своей артиллерии. Видя бегство «кумпании» Апостола, «сердюки не устояли не мало: все назад кинулись в болота». Вслед за сердюками кинулась в бегство и русская пехота. Неплюев не смог остановить бегства. В этом бою погиб полковник Иван Сак и 11 офицеров, Неплюев был ранен в руку.

Драгуны полка Зыбина, которые стояли на переправе, увидев отступление, «дрогнули и побежали». Под командованием Михаила Зыбина остались только 3 роты драгун, которые попытались прикрыть отступление остальной армии, но после того, как шведы переправились через Ржавец, также отступили.

Большая часть отряда Неплюева была перебита или погибла в болотах. В плен к шведам попало 72 человека, также им досталось 4 пушки, 16 штандартов и знамен и 8 бунчуков.

Неплюев отступил на Слуцк, и далее на Минск. 2 мая войска воеводы расположились между Седневым и Стародубом в ожидании указаний от Мазепы. 17 мая от гетмана пришел приказ распустить войска.

Последствия

Поражение под Клецком оставило без помощи гарнизон Ляхович. 1 мая Мирович сдался шведам. В плен к шведам попал 1361 человек, 9 пушек и 9 знамен. Хотя оба этих события не оказали существенного значения на кампанию, нравственное их значение было велико, поскольку у Клецка ещё раз подтвердилась неспособность русских войск противостоять шведам в открытом бою.

Гетман И. С. Мазепа крайне болезненно воспринял поражение, в котором пало много его соратников.

После этих событий Карл XII, опустошив Полесье, в июле 1706 года выступил на запад — в Саксонию, вынуждая саксонского курфюрста и польского короля Августа II выйти из войны.

Литература

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• [memoirs.ru/texts/Nepluev_RS91_10.htm Неплюев С. П. Бой со шведами у местечка Клецка, журнал С. П. Неплюева, 19-го апреля 1706 г. / Публ. и извлеч. Н. Н. Оглоблина // Русская старина, 1891. — Т. 72. — № 10. — С. 25-32.]
• Красиков В. А. «Неизвестная война Петра Великого», 2005

Отрывок, характеризующий Бой у Клецка

Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.