Бой у Куантана
| Бой у Куантана | |||
| Основной конфликт: Война на Тихом океане | |||
 Звакуация с борта «Принс оф Уэлс» | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Южно-Китайское море, у побережья Малайзии | ||
| Итог |
полная победа японцев | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Бой у Куантана — боевое столкновение во время войны на Тихом океане, известное также как потопление «Принс оф Уэлс» и «Рипалс». Произошло 10 декабря 1941 года в Южно-Китайском море между соединением японской базовой авиации и британским «Соединением Z» адмирала Томаса Филипса в составе линкора «Принс оф Уэлс», линейного крейсера «Рипалс» и четырех эсминцев («Electra», «Express», «Vampire», и «Tenedos»). В ходе нескольких последовательных атак японских бомбардировщиков и торпедоносцев оба тяжёлых корабля соединения были потоплены. Впервые неповреждённые линейные корабли были потоплены авиацией в открытом море, имея полную свободу для маневра. Данный бой ознаменовал собой закат эры линкоров. Отныне господство на море стало принадлежать авианесущим силам, оставляя линкорам второстепенную роль в морских операциях.
Предыстория
Британские корабли, известные как «Соединение Z», были направлены в Сингапур в конце лета 1941 года, когда Япония заняла французский Индокитай и возникла вероятность нападения на Малайзию. Линкор «Принс оф Уэлс», ранее сражавшийся с "Бисмарком", отправился на Дальний Восток 25 октября. Линейный крейсер «Рипалс» вышел из порта Клайд 30 августа 1941, обогнул Африку и 3 октября прибыл в Дурбан. Затем он направился в Коломбо, где соединился с линкором «Принц Уэльский». 2 декабря соединение прибыло в Сингапур. Японская разведка обнаружила корабли ещё в тот момент, когда они пересекали Индийский океан. (До 10 декабря японцы полагали, что линкором является «Кинг Джордж V»)
Япония уже готовилась к десанту в Малайзии и появление британских кораблей стало для неё неприятной новостью. Японский 2-й флот имел некоторое количественное преимущество (2 линкора и 4 крейсера против 1 линкора и 1 крейсера), но британские корабли были мощнее и быстроходнее. Адмирал Ямамото велел срочно перебросить из Формозы в Индокитай 27 бомбардировщиков «G4M» авиакорпуса «Каноя».
Япония готовилась к трём предполагаемым событиям: десанту в Малайзию, бомбардировке Сингапура и сражению с линкорами. Предполагалось, что британцы сразу же атакуют японские силы. Было организовано постоянное патрулирование с целью обнаружения британской активности. На тот момент Япония использовала авиабазу в районе Сайгона, на которой было размещено два авиакорпуса: «Гэндзан» и «Михоро». Каждый авиакорпус к началу декабря имел 48 бомбардировщиков «G3M2».
7 декабря 1941 года 3 эскадрильи авиакорпуса «Михоро» и 3 эскадрильи авиакорпуса «Гэндзан» вылетели для бомбардировки Сингапура, однако авиакорпус «Гэндзан» попал в шторм и вернулся на базу.
8 декабря японцы ждали авианалёта на свои базы в Индокитае, но, к их удивлению, налёта не произошло. В этот день японский конвой беспрепятственно вошел в Кота-Бару и приступил к высадке десанта.
9 декабря разведывательный самолёт «Mitsubishi Ki-15» совершил вылет в сторону Сингапура и доложил о том, что линкоры ещё находятся в гавани. Контр-адмирал Мацунага созвал совещание с целью подготовить авианалёт на гавань Сингапур по примеру налета на Пёрл-Харбор.
Поиски
Между тем адмирал Филипс медлил по той причине, что первоначальные планы подразумевали усиление британского флота американским, а американский был выведен из строя налетом на Пёрл-Харбор. Истребительное прикрытие было также недостаточным. И всё же адмирал решился идти на перехват конвоя — в основном из-за недооценки возможностей авиации. Корабли покинули Сингапур 8 декабря в 17:10 и планировали нанести удар по конвою 10 декабря. 9 декабря в 07:13 они обошли с востока острова Анамба и легли на курс 330, затем 345. Здесь над ними прошли два японских разведчика, но не заметили корабли. И только в 14:00 флот был замечен японской подводной лодкой «I-65»: «15:15. Два вражеских линкора идут на север».
Японское командование было смущено расхождениями в показаниях самолета и подводной лодки. Расхождение можно было понять и так что, кроме известных линкоров, в море находятся и ещё два. Был отдан приказ о торпедной атаке.
В 19:00 подготовка к атаке была завершена. Бомбардировщики вылетели на поиски противника, не зная его точных координат, не зная координат своего флота. «Наши морские и воздушные силы ринулись в битву вслепую». Уже в темноте один из самолетов авиакорпуса «Михоро» сообщил о том, что заметил корабли противника. Однако обнаруженный корабль оказался японским тяжелым крейсером «Тёкай». В этот момент самолетам было приказано вернуться на базу.
Запасы торпед на базах Индокитая были настолько незначительны, что фактически имелось только по одной торпеде на самолет. В такой ситуации самолетам, возвращающимся из рейда, пришлось осуществлять посадку ночью, не сбрасывая торпед. Летчики дождались восхода луны и сажали самолеты в лунном свете в полночь.
Между тем в 20:55 адмирал Филипс отменил операцию ввиду того, что эффект внезапности утрачен. Он развернул корабли на юг, к Сингапуру.
В 06:25 11 разведывательных самолетов были посланы на поиски британского флота. В период с 07:35 по 09:30 взлетели все соединения торпедоносцев. К операции были привлечены: 9 разведчиков-штурмовиков «Mitsubishi G3M», 2 разведчика «Mitsubishi Ki-15», 26 торпедоносцев «Mitsubishi G3M», 26 торпедоносцев «Mitsubishi G4M» и 34 бомбардировщика «Mitsubishi G3M». Запас топлива (на 30 % меньше обычного) позволял им удаляться от базы не далее чем на 400 километров.
К 10:00 противник обнаружен не был. В этот момент самолеты уже прошли расстояние в 400 километров. У одного из самолетов начались перебои с мотором и он повернул к базе. С ним ушел один самолет сопровождения. 11:45 был обнаружен небольшой транспортный корабль. 3-я эскадрилья атаковала его, по неизвестной причине не нанеся повреждений. Эскадрилья также повернула на базу.
Продвижение линкоров
Перед выходом в море адмирал Филипс, послал командующему авиацией генералу Пулфорду запрос, сможет ли авиация: 1) обеспечить линкорам разведку с утра 9 декабря, 2) обеспечить разведку Сингоры и окрестностей утром 10 декабря, 3) обеспечить воздушное прикрытие у Сингоры утром 10 декабря. Пулформ обещал только первое. Ответ пришел только вечером 8-го декабря. Филипс решил, что сможет обойтись и без воздушного прикрытия.
Весь день 9 декабря «Рипалз» и «Принц Уэльский» шли к северу.
Во второй половине дня погода улучшилась, в облаках появились разрывы, несколько раз на кораблях слышали шум пролетающих самолетов. Истребителей прикрытия не было. Сначала Филипс хотел отправить обратно эсминцы и нанести удар по Сингоре двумя кораблями, но по мере удаления от Сингапура уверенность оставляла его. Очевидно, следовало вообще отменить операцию, как только стало известно, что воздушного прикрытия не будет, но Филипс рассчитывал, что низкая облачность не позволит авиации противника обнаружить эскадру. Нерешительность адмирала привела к тому, что приказ поворачивать обратно был отдан только тогда, когда корабли почти добрались до Сингоры.[1]
эскадра повернула на юг. В полночь была получена телеграмма из Сингапура: «Противник высаживается в Куантане». Корабли как раз проходили широту этого города. Эскадре оставалось примерно восемь часов хода до относительной безопасности Сингапурского рейда. Отклонение к Куантану также требовало восьми часов. Был отдан приказ идти к берегу: Филипс решил, что на этот раз наверняка застанет японцев врасплох.
В Сингапуре не знали о том, что эскадра повернула к Куантану. В результате 453-я истребительная эскадрилья, ожидавшая в Сингапуре сигнала вылететь на помощь эскадре, осталась на земле.
Когда корабли Филипса поворачивали к Куантану, они были замечены японской подводной лодкой. Вторая подводная лодка нашла эскадру в 2 часа ночи и выпустила по кораблям пять торпед, но ни одна из них не попала в цель. Примерно в 10 час. утра один из наблюдателей сообщил координаты английской эскадры, которой оставалось до берега 40 миль. Англичане отправили в сторону берега два самолёта-разведчика, которые сообщили, что японцев в Куантане нет. Эскадра повернула к северу, потом к востоку. Через два часа пришло сообщение от эсминца «Тенедос», отправленного перед тем в Сингапур: его атаковала японская авиация. Эскадра повернула к югу.
В 11:03 эскадру заметили японцы. В 11:13 был открыт огонь из ПВО линкоров.
Бой
После опроса пилотов было установлено следующее: «Рипалс» атаковали 35 торпедоносцев и 8 горизонтальных бомбардировщиков. АК «Гэндзан» сбросил 7 торпед, из них 4 попали в цель. Из 20 торпед, брошенных АК «Каноя», попали в цель около 10. Из 7 торпед АК «Михоро» попали 4. Также авиакорпус «Михоро» сбросил на «Рипалс» 8 бомб весом 550 фунтов, из них 1 попала в цель, 7 разорвались рядом.
«Принц Уэльский» был атакован 15-ю торпедоносцами. АК «Гэндзан» сбросил 9 торпед, попали 4. 6 торпедоносцев АК «Каноя» добились 6 попаданий. 11 горизонтальных бомбардировщиков АК «Михоро» сбросили 14 бомб (1100 ф.), попала только одна. Другие 9 бомбардировщиков того же АК сбросили 18 бомб того же веса, но попаданий не добились.[2] Потери атакующих составили 3 самолета: 1 «Mitsubishi G3M» и два «Mitsubishi G4M».
«Рипалс» затонул в 12:33. «Принц Уэльский» — в 13:20. Через 40 минут (ок. 14:00) оставшийся в зоне боя японский разведчик заметил 8 британских истребителей.
Напишите отзыв о статье "Бой у Куантана"
Примечания
Литература
- Сергей Журко Охота на крупного зверя (рус.) // Авиамастер : журнал. — 1998. — № 02-03. — С. 17-22.
Ссылки
- [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/KGV/19.htm Катастрофа на Дальнем Востоке] — В. Кофман Линейные корабли типа «Кинг Джордж V»
- [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2004_09/05.htm Гибель «Рипалса»] — А. В. Дашьян Линейные крейсера «Рипалс» и «Ринаун»
- [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Avia/G4M/10.htm Блицкриг в Малайе] — С. Журко, А. Булах, С. Цветков Бомбардировщик-торпедоносец «Мицубиси» G4M «Бетти»
- [www.forcez-survivors.org.uk/ Force Z Survivors Association] (англ.)
- [www.navweaps.com/index_oob/OOB_WWII_Pacific/OOB_WWII_Force-Z.htm Order of Battle 10 December 1941]
- [www.youtube.com/watch?v=Qve2Km_eMv4 Потопление. Ролик.]
- [www.youtube.com/watch?v=DRMLFy67VEw короткий ролик в цвете]
Отрывок, характеризующий Бой у Куантана
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
