Бой у Обиточной косы

Бой у Обиточной косы
Основной конфликт: Гражданская война в России
Г. Ф. Горшков «Бой кораблей Азовской военной флотилии с кораблями Врангеля у Обиточной косы»
Дата	2 (15) сентября 1920 года
Место	Азовское море у Обиточной косы между Бердянском и Геническом
Итог	Неопределённый (обе стороны объявили о своей победе)
Противники
Отряд судов Азовского моря белого Черноморского флота Азовская военная флотилия Рабоче-крестьянского Красного флота
Командующие
капитан 2-го ранга Б. В. Карпов лейтенант С. А. Хвицкий 2-й
Силы сторон
2 канонерских лодки 2 вооруженных ледокола 1 эсминец 1 катер, 1 тральщик (всего 16 орудий, из них пять 152-мм) 4 канонерских лодки 3 катера (всего 19 орудий, из них девять 130-мм)
Потери
Канонерская лодка «Салгир» потоплена Канонерская лодка «Урал» повреждена погибло 2 человека Канонерская лодка «Свобода» повреждена

Бой у Обиточной косы — морское сражение, состоявшееся 2 (15) сентября 1920 года во время Гражданской войны в России между кораблями красной и белой флотилий у северного побережья Азовского моря. Фактически у Обиточной косы происходила лишь 1-я фаза сражения, решающая 2-я фаза произошла в открытой части Азовского моря, севернее мыса Казантип.

Предшествующие события

12 сентября 1920 года проходившие ремонт в Керчи корабли 2-го (Азовского) отряда Черноморского флота ген. Врангеля получили приказ выйти для охраны судов, вывозивших из района Геническа запасы зерна, предназначенные для продажи за границу. Дополнительно командующий белым флотом вице-адмирал Саблин отдал распоряжение осмотреть Бердянск, где по агентурным сведениям красные готовили средства для перевозки морского десанта в Крым.

Из-за неоконченного ремонта в походе смогла участвовать лишь часть кораблей отряда. В ночь на 13 сентября из Керчи вышли канонерские лодки «Урал» и «Салгир» (по два 152-мм орудия), ледоколы «Гайдамак» (одно 152-мм и два 75-мм орудия) и «Джигит» (одно 102-мм и два 75-мм орудия), катер «Петрел» (одно 75-мм орудие) и тральщик «Дмитрий Герой» (невооружённый). Отряду также был придан «для разведочной службы» из состава Черноморского флота миноносец «Зоркий» (два 75-мм, без торпедного вооружения). Отрядом командовал начальник 1-го дивизиона капитан 2-го ранга Б. В. Карпов, державший брейд-вымпел на «Урале».

14 сентября белые подошли к Бердянску. «Урал» и «Салгир» подвергли город обстрелу, под прикрытием которого «Петрел» вошёл в гавань, но не обнаружил там каких-либо десантных средств. После этого флотилия перешла к деревне Цареводаровка, где происходила погрузка зерна на грузовые суда. Корабли белой флотилии встали на якорях за Обиточной косой.

В тот же день, получив сведения о бомбардировке белыми Бердянска, красное командование направило туда из Мариуполя корабли своей Азовской флотилии: канонерки (бывшие землеотвозные шаланды) «Буденный», «Красная звезда» (по одному 130-мм орудию, по другим сведениям — по два орудия, если они не были установлены позже) и «Свобода» (одно 152-мм орудие), ледокол «Знамя социализма» (два 75-мм орудия), а также сторожевые катера «Данай», «Пугачёв» и «Пролетарий». Отряд кораблей возглавлял командующий красной Азовской флотилией С. А. Хвицкий. Не найдя в Бердянске белых, красная флотилия двинулась вдоль берега на запад. Вечером 14 сентября и красные, и белые заметили дымы друг друга, но сражение было отложено на следующий день.

При примерном равенстве в числе кораблей у белой флотилии было заметное превосходство в силе артиллерийского огня, хотя сами белые преувеличили силу красных (Карпов считал, что у противника шесть крупных кораблей и «не менее 13 орудий крупного калибра»). Также за белыми было преимущество в скорости. Несмотря на плохое состояние механизмов, их корабли могли ходить на 7 узлах, а миноносец — на 12 узлах, тогда как красные ходили не более чем на 5 узлах. Главным своим преимуществом белые считали высокий боевой дух и подготовку, благодаря которому они были готовы атаковать сильнейшего врага: «Не в числе кораблей и не в материальной части лежит успех сражения, а в духе, обучении личного состава, в его дружности и в искусстве маневрирования».

Сражение 15 сентября 1920 года

Утренний бой

На рассвете красная флотилия снялась с якоря и двинулась в сторону противника. Корабли шли в кильватерной колонне: «Буденный» (флагман Хвицкого), «Красная звезда», «Знамя социализма», «Свобода», «Данай», «Пугачев» и «Пролетарий». В 6 утра красные обогнули Обиточную косу и, заметив стоявшую в бухте флотилию белых, открыли по ней огонь с дистанции 60 кабельтовых. Обстрел не принес белым никакого ущерба, напротив, у красных возникли серьёзные трудности. «После первых же выстрелов на большей части советских кораблей вышли из строя орудия (заели стреляющие приспособления), и бой пришлось прекратить. Флагманский артиллерист на сторожевом судне обошел канонерские лодки и лично привел артиллерию в боеготовое состояние»

Воспользовавшись возникшей у красных заминкой, белые быстро снялись с якоря и стали перестраиваться в боевой порядок, чтобы атаковать противника. Оба белых ледокола отошли в сторону — у «Гайдамака» обнаружилась техническая неисправность, а глубокосидящий «Джигит» боялся маневрировать у берега, опасаясь сесть на мель. С ледоколами также остался миноносец и катер. В результате в первой фазе боя со стороны белых приняли участие только две канонерки — «Урал» и «Салгир». В это время красная флотилия, находившаяся в море к юго-западу от белых, повернула на восток, пытаясь вернуться на собственную базу. Белые вышли в море и легли на пересечение курса красной флотилии.

В 06:35 суда вступили в перестрелку друг с другом, постепенно сближаясь до 35 кабельтовых. Оказавшись на створе кильватерной линии противника, «Урал» и «Салгир» открыли беглый огонь по головному в красной колонне «Будённому». Не выдержав обстрела красные стали последовательно поворачивать на запад. Белые продолжали прицельно бить в точку поворота, и уже третий корабль противника повернул раньше, в результате строй красной флотилии смешался и она стала отходить уже без всякого порядка.

В 07:15 белые прекратили преследование, на что повлиял выход из строя одного из орудий «Урала». Было решено, что повернувшая на запад красная флотилия уже никуда не денется, а двум белым канонеркам следует дождаться других своих судов. В 07:30 о произошедшем бое был извещен по радио начальник 2-го отряда капитан 1-го ранга Н. Н. Машуков с просьбой о высылке из Керчи подкрепления.

Преследование и решающий бой

Около 08:00 к «Уралу» и «Салгиру» подошли «Зоркий», «Джигит» и «Гайдамак». Вскоре было замечено, что красные пытаются обойти белых в открытом море с юга. Белая флотилия двинулась вслед за красными кораблями, чтобы не пропустить их в Мариуполь. Вперед был выслан наиболее быстроходный миноносец «Зоркий». Обе флотилии шли параллельными курсами на юг. Белые постепенно догоняли и сближались с красными. С 10 часов противники, оказавшиеся на траверсе друг друга, стали эпизодически обмениваться огнём с дистанции 55—60 кабельтовых. При низкой подготовке артиллеристов и начавшемся волнении стрельба на дальней дистанции была совершенно безрезультатной. Около 11 часов миноносец «Зоркий» на полном ходу обошел красных впереди и оказался у них с правого борта. По «Зоркому» открыли огонь «Будённый» и «Красная звезда», заставив его отступить.

В 11:45 белая флотилия прибавила скорость, стремясь охватить голову красной колонны. В 12:00 противники сблизились до 40 кабельтовых и открыли беглый огонь. Вскоре снаряд с «Гайдамака» попал в «Знамя социализма», который вел на буксире тихоходную «Свободу». На красном ледоколе были повреждены трубы питания котла. Он потерял ход и окутался паром. Повреждение красного судна вызвало у белых ликование. «Знамя социализма» было взято на буксир канонеркой «Красная звезда», перешедший на ледокол с «Даная» механик занялся срочным ремонтом котла. Скорость красной флотилии снизилась до 3 узлов. Противники продолжали сближаться.

В 12:30 успеха добились красные. Белая канонерка «Салгир» была поражена с «Красной звезды» двумя снарядами в борт у ватерлинии. В 12:40 «Салгир» стал быстро тонуть. К тонущему судну подошел «Урал», застопорив машину, и стал снимать команду. Были спасены все, кроме двух пропавших без вести. Это были единственные людские потери у белых. Бой продолжался уже на дистанции в 30 кабельтовых. К этому времени у белых стали подходить к концу снаряды (значительная их часть была потрачена накануне при бомбардировке Бердянска). Было принято решение о выходе из боя.

В 12:50 белые демонстративно двинулись прямо на красных. Красные, не желавшие слишком сближаться, отвернули на запад. В этот момент белые, выпустив последние снаряды, совершили полный разворот и легли курсом на восток, к Керчи. Красная флотилия (кроме повреждённого «Знамя социализма»), опомнившись, тоже развернулась и стала преследовать противника, ведя огонь по замыкавшему белую колонну «Гайдамаку». В 13:30 стрельба из-за увеличения дистанции прекратилась. В 14:30, убедившись, что белых им не догнать, красная флотилия легла курсом на северо-восток к Мариуполю.

После получения там утренней радиограммы от Карпова, из Керчи для поддержки его отряда должны были выйти эсминец «Беспокойный» и канонерская лодка «Страж», которые могли бы переломить ход сражения в пользу белых. Однако при выходе в море «Беспокойный» подорвался на мине (по другой версии — опоздал с приходом из Севастополя) и поход был отменен.

Итоги

Белая флотилия потеряла один из кораблей (канонерку «Салгир», но повреждения получила также канонерка «Урал») и была вынуждена отступить, преследуемая противником.

Тем не менее, обе стороны объявили сражение своей победой.

По мнению белых: «Тактически это была несомненная победа, так как благодаря этому бою, хотя и нерешительному, были спасены многочисленные транспорты, которые грузились под нашей защитой зерном у Цареводаровки и в Геническе. Задание, данное флоту, опять было выполнено, несмотря на очень тяжёлые условия, и главное командование получило теперь зерно, а значит, и хлеб для армии, и деньги для снаряжения, так как иностранцы давали его нам не даром. Практически после этого боя, несмотря на его нерешительный результат, красные больше не показывались в Азовском море, справедливо считая, что если только половина нашего отряда оказалась такой крепкой, то уж при встрече с целым отрядом им несдобровать».

По мнению советской историографии: «Корабли противника вынуждены были выйти из боя и спасаться бегством. Впредь они уже не решались выходить в Азовское море. Эта победа принесла советским морякам полное господство на Азовском море и лишила войска противника, начавшего 12 сентября наступление в направлении Донбасса, поддержки с моря».

Интересный факт

Бой при Обиточной косе был последним эскадренным сражением под русским Андреевским флагом. «2 сентября (ст. стиль) 1920 года Андреевский флаг в последний раз гордо развевался среди грохота неприятельских снарядов и боевого дыма верных России кораблей. Но верим и страстно желаем, чтобы он снова взвился и под своей сенью повёл бы нас — русских моряков на освобождение Родины»

См. также

• Азовская военная флотилия

Литература

• Бутаков Г. А. Бой у косы Обиточной. — М.: Воениздат, 1970. — 56 с. — (Героическое прошлое нашей Родины).
• [bse.sci-lib.com/article083080.html Обиточная коса] // Большая Советская энциклопедия. / под ред. А. М. Прохорова. 3-е изд.
• [militera.lib.ru/h/whitefleet/19.html Карпов Б. Второй отряд судов Черноморского флота]
• [militera.lib.ru/h/whitefleet/11.html Карпов Б. Краткий очерк действий Белого флота в Азовском море в 1920 году]
• [militera.lib.ru/h/civilwar_blacksea/pre.html Гражданская война в России: Черноморский флот М.: ACT, 2002]
• [militera.lib.ru/prose/russian/kolbasyev4/05.html Колбасьев С. А. Хороший командующий]

Отрывок, характеризующий Бой у Обиточной косы

«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.