Бой у монастыря Секку
Битва у монастыря Секку | |||
Основной конфликт: Греческая революция | |||
Дата |
сентябрь 1821 | ||
---|---|---|---|
Место | |||
Итог |
Победа Османской империи | ||
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Бой у монастыря Секку (греч. Μάχη της Μονής Σέκκου) — последний бой между греческими революционерами Филики Этерия и войсками Османской империи на территории Валахии и Молдавии, состоявшийся в сентябре 1821 года, в начале Греческой национально-освободительной войны 1821—1829 годов.
Предыстория
В 1814 году в Одессе было создано тайное революционное общество «Филики Этерия», с целью освобождения Греции от турецкого господства. В 1820 году общество возглавил Александр Ипсиланти, генерал-майор русской армии и бывший (1816—1817 гг.) адъютант российского императора Александра I. В январе 1821 года было принято решение начать военные действия в придунайских княжествах, с целью продвижения на юг для организации восстаний в Греции и на Балканах. 21 февраля Василис Каравиас начал военные действия в Галаце. 22 февраля Ипсиланти подал в отставку из русской армии и с группой этеристов перешёл Прут. 14 марта император отрекся от Ипсиланти. 23 марта Ипсиланти вошёл в Плоешти и в тот же день был предан анафеме Константинопольским патриархом.
В конце марта, после разлада с вождем Валашского восстания Владимиреску и казнью последнего, этеристы отошли к Карпатам. 30 апреля турки, с согласия российского императора, ввели войска в Валахию, 2 мая взяли Галац и сожгли его. 6 июня повстанческая армия Ипсиланти была разбита у Драгошан, что практически положило конец планам этеристов в Валахии[1]. Георгакис Олимпиос со своим отрядом сопроводил Ипсиланти до австрийской границы. 8 июня Ипсиланти, его братья и ещё несколько этеристов перешли границу, в надежде через Триест добраться до восставшей Греции, но были арестованы австрийцами и пробыли в заключении до 1827 года.
С уходом Ипсиланти повстанческая армия этеристов распалась.
Как писал греческий историк Филимон: «после сражений при Драгошанах и Скулени (Битва при Скулени) были ещё революционеры, но не стало революции»[2].
Георгакис Олимпиос
Олимпиос, греческий клефт горы Олимп, участник сербского восстания и русско-турецких войн, дослужившийся до звания полковника российской армии[3], попрощавшись с Ипсиланти, направился с отрядом в Кимбулуг, горную Валахию, где находилась его беременная жена сербиянка Стана (Чучук Стана ), с двумя его малыми детьми и простился с ними в последний раз[4]. Из Кимбулуга отряд Олимпиоса дошёл до монастыря Курте де Арджеши, где занял позиции Яннис Фармакис со своим отрядом. Военачальники объединили свои отряды и, видя что у военных действий в Валахии нет перспектив, приняли решение через Карпаты войти в Молдавию, перебраться в российскую Бессарабию и попытаться оттуда добраться до восставшей Греции.
Военачальники выступили, имея под своим командованием 800 повстанцев. Олимпиос заболел и его несли на носилках. Колонна на своём пути таяла по причине дезертирства и когда к концу августа дошла до монастыря Намцу насчитывала всего 350 бойцов. С приближением турецких войск 8 сентября 1821 года повстанцы перебрались в монастырь Секку, в 24 часах хода до города Яссы и расположенного в узком ущелье, окруженном лесистыми горами[5].
Бой у монастыря Секку
Фармакис устроил засаду в получасе ходьбы до монастыря, когда турецкий авангард, насчитывающий 1500 солдат, под командованием Кючук Али, появился перед ним. Согласно австрийцу Вольфу, который сопровождал турок «эта банда, несмотря на наше превосходство, имела дерзость встретить авангард таким убийственным огнём, что вскоре около 200 турок были убиты»[6]. Турки отступили и 3 дня не предпринимали никаких атак. Даже с подходом основных сил, они предпочли выйти в тыл повстанцам по горным тропам «где их вёл местный Эфиальт»[7].
Фармакис и его бойцы, обнаружив турок у себя в тылу, побежали к монастырю, но подошли к воротам одновременно с турками. Сам Фармакис с небольшим числом бойцов сумел войти в монастырь, но как писал Wolf «200 человек оторвались от тех что вошли в монастырь. Были конечно предприняты все возможные меры, чтобы выловить их, но они так быстро ушли в лес, что их преследователи не решились идти дальше и вечер был благоприятен для бунтарей»[8].
Турки установили свои орудия и в течение 13 дней обстреливали монастырь. На 14-й день в 8:00, рота янычар в 100 человек ведомая знаменосцем ринулась в образовавшийся проём «но менее чем за час оставила перед проёмом 72 убитых…. Турки теперь убедились, что перед ними настоящие мужчины»[8]. Фармакис и Олимпиос отразили все атаки турок.
Подошёл Селих Паша ещё с 4 тысячами солдат. Но Селих Паша начал переговоры, при посредничестве Вольфа.
Wolf и Селих-Паша дали гарантии о свободном передвижении повстанцев до австрийской границы и Фармакис и большинство защитников сдались 23 сентября 1821 года[9]. Олимпиос заявил что он останется в монастыре и умрёт здесь. За ним последовали 11 бойцов, забрав с собой бочку пороха и забаррикадировавшись на колокольне. Когда турки ворвались на монастырский двор и попытались забраться по лестнице наверх, защитники колокольни взорвали себя и атакующих.
Все сдавшиеся под гарантии турок и Вольфа были вырезаны.
Фармакис был доставлен в Константинополь, где после пыток был публично обезглавлен[10]. Согласно Вольфу «после того как турки овладели монастырём, жертвами стали монахи, бояре, горожане и торговцы» и «Вся эта неуправляемая турецкая чернь двинулась на Браилу… и даже наши несчастные венгры-католики стали жертвами турецкого злодейства»[9].
Народная Муза
Бой и смерть Олимпиоса и Фармакиса были воспеты греческой народной музой. Тексты большинства песен дошли до наших дней, благодаря французскому историку и филологу Claude Charle Fauriel (1772—1844) и его сборнику греческих песен Discours Preliminaire (1824—1825)[11].
Напишите отзыв о статье "Бой у монастыря Секку"
Примечания
- ↑ [www1.rizospastis.gr/wwwengine/story.do?id=817371 Εφημερίδα ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ: Η μάχη του Δραγατσανίου. Το τέλος της εκστρατείας του Υψηλάντη]
- ↑ [Ιωάννης Φιλήμων , Δοκίμιον ιστορικόν περί της Ελληνικής Επαναστάσεως ,τ.Β.,σ.200]
- ↑ [www.elassona.com.gr/m_elassona/iprosopa/giorgakisolympios.php Biografija Kapetana Jorgaća na internet sajtu okruga Elasona]
- ↑ [Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 21,ΜΕΛΙΣΣΑ 1971, τ.Α,σ. 444]
- ↑ [Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 21,ΜΕΛΙΣΣΑ 1971, τ.Α,σ. 445]
- ↑ [Αποστ. Ε. Βακαλόπουλου ,Επίλεκτες Βασικές Ιστορικές Πηγές της Ελληνικης Επαναστάσεως,Εκδόσεις Βάνιας Θεσσαλονίκη 1990,τ.Α.,σ.132 — Вакалопулос Избранные Основные Источники Греческой революции ]
- ↑ [Ιωάννης Φιλήμων , Δοκίμιον ιστορικόν περί της Ελληνικής Επαναστάσεως .,τ.Β.,σ.208]
- ↑ 1 2 [Αποστ. Ε. Βακαλόπουλου, Επίλεκτες Βασικές Ιστορικές Πηγές της Ελληνικης Επαναστάσεως,Εκδόσεις Βάνιας Θεσσαλονίκη 1990,τ.Α.,σ.133]
- ↑ 1 2 [Αποστ. Ε. Βακαλόπουλου ,Επίλεκτες Βασικές Ιστορικές Πηγές της Ελληνικης Επαναστάσεως,Εκδόσεις Βάνιας Θεσσαλονίκη 1990,τ.Α.,σ.135]
- ↑ [Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 21,ΜΕΛΙΣΣΑ 1971, τ.Α,σ. 447]
- ↑ [(βλ. Fauriel ΙΙ σ. 44 — 46, ελλ. έκδ. σελ. 217)]
|
Отрывок, характеризующий Бой у монастыря Секку
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.
По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.