Бокасса, Жан Бедель

Бокасса I фр. Jean-Bedel Bokassa; Bokassa I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бокасса во время государственного визита в Румынию. 1970 год</td></tr>
Император Центральноафриканской Империи
4 декабря 1976 года — 20 сентября 1979 года
Коронация:	4 декабря 1977 года
Предшественник:	титул учреждён
Преемник:	титул упразднён
Наследник:	Жан-Бедель Жорж Бокасса
Президент ЦАР
1 января 1966 года — 4 декабря 1976 года
Предшественник:	Давид Дако
Преемник:	должность упразднена; Давид Дако
Вероисповедание:	католицизм, перешёл в ислам, затем опять в католицизм
Рождение:	22 февраля 1921(1921-02-22) Бобанги, Французская Экваториальная Африка
Смерть:	3 ноября 1996(1996-11-03) (75 лет) Банги, ЦАР
Род:	Бокасса
Супруга:	19 жён; в том числе: Екатерина Дангиаде Габриэла Дримба (1975—1977)
Дети:	более 40, в том числе кронпринц Жан-Бедель Бокасса
Партия:	ДСЭЧА
Награды:

Запрос «Бокасса» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Жан Беде́ль Бока́сса (фр. Jean-Bedel Bokassa), также известный как Салах эд-Дин Ахмед Бокасса (фр. Salah Eddine Ahmed Bokassa) и Бокасса I (22 февраля 1921 — 3 ноября 1996) — президент Центральноафриканской Республики с 1 января 1966 по 4 декабря 1976, император Центральноафриканской империи с 4 декабря 1976 по 20 сентября 1979, маршал (19 мая 1974). Один из самых эксцентричных диктаторов XX века.

Биография

Армейская карьера

Жан-Бедель Бокасса родился 22 февраля 1921 года в Бобанги (Убанги-Шари) в семье из 12 детей. Сын деревенского старосты из племени мбака (родом из которого были многие чиновники Центральной Африки колониального периода). Его имя Жан-Бедель — результат неправильно прочтённого в календаре сокращённого имени католического святого Жана Батиста де ла Саля (Jean-B. de la S. превратилось в Jean-Bedel), Бокасса — имя, означающее «маленький лес» на мбака, впоследствии использовалось как фамилия (а после провозглашения империи — опять как имя). В шесть лет он осиротел. Его отец, выступавший против концессионной политики французских колониальных властей, был расстрелян, а мать вскоре после этого покончила с собой.

Воспитывался родственниками, которые готовили его в священники. Однако в мае 1939 года Бокасса поступил на военную службу в колониальные войска французской армии. В ноябре 1941 получил звание старшего сержанта в войсках «Сражающейся Франции», участвовал в захвате Браззавиля. В 1944 году участвовал в высадке войск антигитлеровской коалиции на юге Франции, затем в боях на Рейне.

Окончание Второй мировой войны Бокасса встретил в Нормандии в чине старшего сержанта.

В 1949 году закончил офицерскую школу в Сен-Луи (Сенегал), с сентября 1950 по март 1953 участвовал в Индокитайской войне. За боевые заслуги в ней был награждён орденом Почётного легиона и Лотарингским крестом. Продолжил военную службу в Браззавиле, в 1961 году получил звание капитана французской армии.

В январе 1962 года уволился из французской армии и поступил на службу в центральноафриканские вооружённые силы, получив звание майора. Президент ЦАР, его кузен Давид Дако, в следующем году назначил Бокассу начальником штаба вооружённых сил и присвоил ему чин полковника в 1964 году.

Президент

31 декабря 1965 — 1 января 1966 года Бокасса совершил государственный переворот («новогодний переворот», или «путч дня Св. Сильвестра»), сверг Дако и посадил его в тюрьму. Заговор был составлен начальником жандармерии, которого Бокасса нейтрализовал и воспользовался путчем в свою пользу. Шеф Генштаба провозгласил себя президентом и главой единственной политической партии — «Движения за социальную эволюцию Чёрной Африки» (фр. Mouvement pour l'évolution sociale de l’Afrique Noire, или MESAN, МЕСАН). Эта партия включала в себя в обязательном порядке всё взрослое население страны. 4 января президент отменил конституцию ЦАР и начал диктаторское правление. 2 марта 1972 года Бокасса провозгласил себя пожизненным президентом.

В 1969 и 1974 годах происходили неудачные попытки сместить Бокассу путём государственного переворота; в 1976 году было устроено покушение на его жизнь. Эти события только давали ему повод укрепить свою единоличную власть.

Участвовал в панафриканском движении, в частности, в 1968 году стал учредителем Союза центральноафриканских государств, куда входили также Демократическая Республика Конго и Чад. Был сторонником возвращения к земле, поддержки сельского хозяйства и аграрной реформы в стране. Во внешнеполитической ориентации колебался между советским блоком, Западом и Движением неприсоединения. В июне 1970 года посетил с официальным визитом СССР. Бывший главный кремлёвский врач Е. А. Чазов вспоминал, что когда Бокасса проходил лечение в Москве, он полюбил русскую еду и попросил откомандировать с ним советского повара. Как-то повар обнаружил на президентской кухне в холодильнике человеческое мясо и в ужасе бежал в посольство. По некоторым сведениям, Бокасса употреблял в пищу лидеров оппозиции, а однажды тайком накормил свой кабинет министров одним из его членов.

По отношению к бывшей метрополии, Франции, курс Бокассы представлял собой серию попыток шантажа: сближение в начале 1970-х годов с Югославией, Северной Кореей, Румынией и СССР, организация демонстрации у французского посольства в Банги (сентябрь 1970 года), угроза выхода из зоны франка (август 1971 года), закрытие французского генконсульства в столице и запретительные меры против французских журналистов (май 1974 года), восстановление дипломатических отношений с КНР (август 1976 года), разорванных в 1966 году, принятие мусульманской веры и дружба с Муамаром Каддафи (октябрь 1976 года) преследовали, главным образом, цель добиться от Франции увеличения финансовой помощи. В свою очередь, политика Парижа диктовалась необходимостью сохранения в стране стратегических позиций (в частности, уранового месторождения в Бакуме), поэтому Франция шла на уступки. Однако это не означало, что Франция отказывалась от попытки свергнуть диктатора. В 1974—1976 годах за некоторыми попытками физической ликвидации Бокассы стояли французские спецслужбы.

В рамках празднования Дня матери в 1971 году Бокасса освободил всех заключённых женщин и приказал казнить мужчин, уличённых в преступлениях против женской чести. 4 сентября 1976 года, во время официального визита лидера ливийской революции Муаммара Каддафи в республику Жан-Бедель Бокасса и ряд членов правительства приняли ислам, взяв себе соответствующие имена. Бокасса изменил своё христианское имя Жан-Бедель на Салах-эд-дин Ахмед Бокасса. В том же месяце Бокасса распустил правительство и заменил его на Совет Центральноафриканской революции (по образцу Совета революционного командования Ливии; в этот совет был включён освобождённый из тюрьмы Дако).

Император

4 декабря 1976 года на чрезвычайном съезде партии МЕСАН было объявлено о переименовании Центральноафриканской Республики в Центральноафриканскую империю. Съезд принял имперскую конституцию, согласно которой император являлся главой исполнительной власти, а корона империи объявлялась наследственной, передаваемой по нисходящей мужской линии, в случае если император сам не назначит преемником одного из своих сыновей. В том же месяце Бокасса вернулся в католицизм.

Полный его титул звучал так: Император Центральной Африки, волей центральноафриканского народа, объединённого в национальную политическую партию МЕСАН. Так как эфиопский император Хайле Селассие I был свергнут за два года до этого, Бокасса стал одним из всего трёх царствующих в мире императоров — двумя другими были шахиншах Ирана Мохаммед Реза Пехлеви и японский монарх Хирохито.

4 декабря 1977 года состоялась коронация императора Бокасса I — первого представителя новообразованной династии Бокасса. Лучшие европейские фирмы изготовили корону, украшенную двумя тысячами бриллиантов. Её стоимость составила $ 5 млн, а на церемонию ушла четверть годового экспортного дохода страны. Дополнением стал золотой трон в форме сидящего орла весом в 2 тонны и леопардовые мантии. Было закуплено более 100 автомобилей лучших иностранных марок и 130 белых скакунов. Туфли, в которых он был во время церемонии, занесены в Книгу рекордов Гиннеса как самые дорогие в мире. Церемониал во многих деталях копировал коронацию Наполеона I, которого новоявленный император считал своим образцом. На коронацию были приглашены руководители всех мировых и африканских держав, а также Папа Римский Павел VI. Очевидно, для него готовилась роль Папы Пия VII, из рук которого Наполеон вырвал корону и сам ею венчался. Но, несмотря на обещанные богатые подарки, ни Папа, ни главы государств не явились в Банги на церемонию; Франция была представлена министром по делам сотрудничества, оркестром ВМФ и батальоном, обеспечивающим безопасность коронации. Многие считали Бокассу психически ненормальным и сравнивали с эксцентричным диктатором Уганды Иди Амином.

Со сказочной роскошью коронации и императорского двора контрастировал чрезвычайно низкий уровень жизни в стране. В 1977 году был 1 врач на 43,4 тыс. жителей и всего 1 зубной врач на всю империю.

Несмотря на то, что империя считалась конституционной, никаких смягчений в диктатуре Бокассы не последовало. Аресты инакомыслящих, пытки, в которых император принимал участие лично, были обычным делом. Режим пользовался поддержкой президента Франции в 1974—1981 годах Валери Жискар д’Эстена, которому Бокасса предоставлял выгодные условия разработки месторождений полезных ископаемых, в частности, урана, необходимого для французской программы атомного оружия. В 1975 году Жискар д'Эстен объявил Бокассу своим «другом» и «членом семьи», а также несколько раз ездил в Центральную Африку охотиться.

Свержение

После ряда жестоко подавленных выступлений оппозиции, вызвавших международный резонанс и внимание правозащитников (в частности, демонстраций школьников, протестовавших против дорогой униформы, навязанной им правительством; более 100 из них было убито) в 1979 году дальнейшая поддержка режима Бокассы становилась для Франции компрометирующей. Около этого же времени распространились и слухи о каннибализме монарха. Кроме того, намечалось новое сближение Центральной Африки с Ливией (что было для Франции неприемлемым). В отсутствие императора, бывшего с официальным визитом в Ливии, при участии французских десантников (операция «Барракуда») в Банги произошёл 20 сентября 1979 г. бескровный государственный переворот, после которого Давид Дако вновь стал президентом восстановленной республики. Французский дипломат Жак Фоккар назвал эту операцию «последней колониальной экспедицией Франции».

Через несколько недель во французском сатирическом еженедельнике «Канар аншене» были преданы гласности подарки, которыми Бокасса покупал лояльность у Жискара (в частности, это были бриллианты). В обстановке экономического кризиса всё это не способствовало популярности президента, который в 1981 году проиграл выборы Франсуа Миттерану. Позже выяснилось, что бриллианты вручались Бокассой также Генри Киссинджеру в 1973 году.

Изгнание и суд

Бокасса отправился из Ливии на Берег Слоновой Кости, а затем жил во Франции в замке под Парижем (Ардикур, департамент Ивелин).

Между тем на его родине над ним был устроен заочный суд, приговоривший его 25 декабря 1980 года к смертной казни и конфискации всего имущества по обвинению в 13 преступлениях (в том числе убийствах, каннибализме, хищении государственных средств, незаконном использовании государственной собственности в личных целях, изнасилованиях). В 1986 году он совершил, пожалуй, наиболее эксцентричный поступок в своей жизни: он добровольно вернулся в ЦАР, рассчитывая, что народ вновь возведёт его на трон. Однако он немедленно был арестован, начался новый процесс, Бокассе были предъявлены обвинения в государственной измене, убийствах, каннибализме и растрате государственного имущества. Бокасса активно защищался на суде и сумел убедить судей в том, что части тел жертв он хранил в холодильнике не с целью употребления их в пищу, а в символических целях («печень врага приносит удачу») и т. п. Хотя он был признан невиновным в каннибализме, остальных обвинений хватило, чтобы вновь приговорить его 12 июня 1987 года к смертной казни. В следующем году был помилован, и приговор заменили на пожизненное заключение, а затем и на двадцатилетнее. После восстановления демократического строя в 1993 году в стране была объявлена всеобщая амнистия, и Бокасса вышел на свободу.

Скончался от инфаркта спустя три года, 3 ноября 1996 года.

Личная жизнь

Бокасса имел 19 жён и 77 признанных им детей. Одна из жён, императрица Екатерина Дангиаде, была его венчаной католической супругой. Она была коронована им, с огромными затратами и пышностью, по образцу коронации Жозефины Богарне. Старший сын Бокассы и Екатерины, родившийся 2 ноября 1973 года кронпринц Жан-Бедель, в период существования империи был престолонаследником, а после смерти отца в 1996 году является главой центральноафриканского императорского дома (как Бокасса II).

Наследие

1 декабря 2010 года президент ЦАР Франсуа Бозизе подписал указ о полной реабилитации Жан-Беделя Бокассы, в соответствии с которым свергнутый император был «восстановлен во всех правах». Бозизе назвал Бокассу «великим гуманистом» и «сыном нации, признанным всеми в качестве великого строителя» и подчеркнул «Я хочу говорить о Бокассе. Он построил страну, а мы разрушили всё, что он построил».

12 января 2011 года французский замок Ардикур, ранее принадлежавший Жан-Беделю Бокассе, был продан на аукционе за 915 тысяч евро. Замок находится под Парижем и располагает жилой площадью почти в 550 кв.м. На его территории также находится дом для прислуги, парк и автомобильный гараж.

Любопытные факты

• Некоторых своих политических оппонентов Бокасса отдал на съедение крокодилам и львам.
• Однажды Бокасса отдал приказ всем детям страны приобрести новую школьную форму, пошитую на фабрике, принадлежавшей его семье. Недовольные подвергались арестам, и, как минимум, 100 человек были жестоко убиты, причем Бокасса лично принимал участие в избиениях.

См. также

• «Эхо тёмной империи» — документальный фильм Вернера Херцога, посвящённый Бокассе.

Ссылки

• [www.c-cafe.ru/days/bio/25/bokassa.php Сахарная свинина]
• [www.newsru.ru/world/01dec2010/bocassa.html В Центральноафриканской республике посмертно реабилитирован диктатор-людоед Бокасса], newsru.ru  (Проверено 2 декабря 2010)
• [mysite.verizon.net/respzyir/jean-bedel-bokassa/id1.html]

Видеоматериалы

• [video.google.fr/videoplay?docid=-7197359614651441449 Интервью с Бокассой в Абиджане (1983)](недоступная ссылка) (фр.)
• [www.ina.fr/archivespourtous/index.php?full=bokassa&action=ft&x=0&y=0 Документальные кадры] (фр.)

Литература

• Riccardo Orizio: Allein mit dem Teufel. Begegnungen mit sieben Diktatoren, Kreuzlingen, München 2004.
• Кривушин И. В. Император Бокасса I и власть в постколониальной Африке // Новая и новейшая история. 2006. № 1. С. 152—167.

Отрывок, характеризующий Бокасса, Жан Бедель

Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.