Бокс на летних Олимпийских играх 1924

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Соревнования по боксу на VI Летних Олимпийских играх прошли с 15 по 20 июля 1924 года. На соревнования приехали 181 боксёр, которые представляли 27 стран.



Национальный зачёт

Поз. Нация Золото Серебро Бронза Всего
1 США США 2 2 2 6
2 Великобритания Великобритания 2 2 0 4
3 Дания Дания 1 2 0 3
4 Бельгия Бельгия 1 0 1 2
Норвегия Норвегия 1 0 1 2
6 ЮАС 1 0 0 1
7 Аргентина Аргентина 0 2 2 4
8 Канада Канада 0 0 1 1
Франция Франция 0 0 1 1

Чемпионы и призёры

Весовая категория Золото Серебро Бронза

(-50,8 кг / 112 фунт)
Фидель ла Барба
США
Джеймс Маккензи
Великобритания
Рэймонд Фи
США

(-53,5 кг / 118 фунт)
Уильям Смит
ЮАС
Сальваторе Триполи
США
Жан Се
Франция

(-57,2 кг / 126 фунт)
Джеки Филдс
США
Джозеф Салас
США
Педро Квартуччи
Аргентина

(-61,2 кг / 135 фунт)
Нильсен, Ханс Якоб
Дания
Альфредо Копельо
Аргентина
Фредерик Бойлстайн
США

(-66,7 кг / 147 фунт)
Жан Деларж
Бельгия
Эктор Мендес
Аргентина
Дуглас Льюис
Канада

(-72,6 кг / 160 фунт)
Гарри Маллин
Великобритания
Джон Эллиотт
Великобритания
Жозеф-Жюль Бекен
Бельгия

(-79,4 кг / 175 фунт)
Гарри Митчелл
Великобритания
Тиге Петерсен
Дания
Сверре Сёрсдал
Норвегия

(+79,4 кг/175 фунт)
Отто фон Порат
Норвегия
Сёрен Петерсен
Дания
Альфредо Порсио
Аргентина

Напишите отзыв о статье "Бокс на летних Олимпийских играх 1924"

Ссылки

  • [amateur-boxing.strefa.pl/Championships/OlympicGames1924.html Бокс на Олимпийских играх 1924]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Бокс на летних Олимпийских играх 1924

Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.