Бок, Федор фон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Федор фон Бок
Fedor von Bock

генерал-полковник Федор фон Бок в 1939 году
Прозвище

Кюстринский факел

Дата рождения

3 декабря 1880(1880-12-03)

Место рождения

Кюстрин, Германская империя

Дата смерти

4 мая 1945(1945-05-04) (64 года)

Место смерти

Ольденбург (Гольштейн), Третий рейх

Принадлежность

Германская империя
Веймарская республика
Третий рейх

Род войск

сухопутные войска

Годы службы

1898—1942

Звание

генерал-фельдмаршал

Командовал

группа армий «Север» 1939
группа армий «Б» 1940
группа армий «Центр» 1941
группа армий «Юг» 1942

Сражения/войны

Первая мировая война
Вторая мировая война

Награды и премии
Автограф

Мориц Альбрехт Франц-Фридрих Фе́дор фон Бок (нем. Fedor von Bock; 3 декабря 1880 — 4 мая 1945) — немецкий военачальник, генерал-фельдмаршал. Командующий группы армий «Центр» во время вторжения в СССР. Командовал наступлением на Москву осенью 1941 года.





Биография

Ранние годы

Родился в Кюстрине (ныне Польша) в семье офицера Морица фон Бока и его жены Ольги (урождённой фон Фалькенхайн), которая имела немецкие и русские корни (отсюда русское имя Федор), сестры Эриха фон Фалькенхайна (в будущем — германского военного министра и шефа Генерального штаба). Двоюродный брат Ф. фон Бока служил морским атташе императорского русского правительства в Берлине. Род фон Боков делился на собственно прусскую и прибалтийскую ветви; представители последней принадлежали к российской аристократии.

В 1898 году, после получения кадетского образования, назначен, в чине лейтенанта, в 5-й пехотный гвардейский полк.

В 1904 году фон Бок стал батальонным адъютантом, в 1906 году — полковым.

С 1910 по 1912 год фон Бок был откомандирован в Академию Генерального штаба, после окончания которой в звании капитана направлен в распоряжение Генерального штаба.

В 1913 году назначен главным интендантом гвардейского корпуса.

Первая мировая война

С сентября 1914 года капитан фон Бок исполнял обязанности начальника оперативного отдела штаба гвардейского корпуса. Уже в сентябре 1914 года награждён Железным крестом 2-го класса, а в октябре 1914 года — Железным крестом 1-го класса. В мае 1915 года переведён в штаб 11-й армии. С августа 1916 года по март 1917 года — начальник оперативного отдела штаба дивизии. В декабре 1916 произведён в майоры. Затем — на штабных должностях в гвардейском корпусе и группе армий Кронпринца Германского. Награждён, помимо Железных крестов, ещё десятью германскими, австро-венгерскими и болгарским орденами. В апреле 1918 года за заслуги в ходе немецкого наступления в Пикардии фон Бок был награждён главным прусским орденом «Pour le Mérite».

Между мировыми войнами

В Веймарской республике, несмотря на сокращение немецкой армии по Версальскому договору, фон Бок был оставлен в рейхсвере. Служил на различных штабных должностях, вплоть до начальника штаба округа, затем командиром пехотного батальона. В звании полковника повышается до командира пехотного полка. В 1929 году произведён в звание генерал-майора, назначен командиром кавалерийской дивизии. В 1931-35 годах, продолжая командовать дивизией, по совместительству командует Штеттинским военным округом. Получает звание генерала пехоты.

С 1933 года, после прихода к власти нацистов, сохранял нейтралитет в отношении нового режима. В 1935 фон Бок назначается командующим 3-й армейской группой. В 1936 году женится, рождается дочь. 12 марта 1938 года в ходе Аншлюса командовал 8-й армией, после чего получил звание генерал-полковника.

Вторая мировая война

Во время германского вторжения в Польшу в 1939 фон Бок командует группой армий «Север». 30 сентября 1939 года награждён Рыцарским Крестом (№ 1).

В 1940 году командует группой армий «Б», которая с началом немецкого наступления на Запад оккупировала Нидерланды и Бельгию. 14 июня 1940 года после оккупации Парижа фон Бок принимает парад вермахта у Триумфальной Арки. 19 июля 1940 года произведён в звание генерал-фельдмаршал.

Вторжение в СССР

Во время вторжения в СССР фон Бок получает командование группой армий «Центр», основной задачей которой был захват Москвы. В подчинении у него были самые мощные танковые группы Гота и Гудериана.

Был сторонником достойного обращения с населением оккупированных территорий, так как считал, что в противном случае произойдёт "падение дисциплины в войсках".[1] Из дневниковых записей фон Бока следует, что перед нападением на СССР он считал советскую армию несерьёзным противником, а славянские народы - "некультурными". В этом отношении у него не было никаких противоречий ни с Гитлером ни с Гиммлером. Хеннинг фон Тресков (муж его двоюродной сестры, дочери генерала Эриха фон Фалькенхайна) обратился к нему с предложением принять участие в покушении на Гитлера, однако фон Бок это предложение отклонил.

В декабре 1941 года фон Бок открыто критически высказался о положении на фронте, что вызвало явное неудовольствие Гитлера. За провал наступления на Москву и последующий зимний кризис Гитлер возлагал ответственность на генералитет в целом, и на фон Бока — в частности.

19 декабря 1941 года на основании провальной зимней кампании и отступления немецких войск под Москвой, фон Бок отстранён от должности командующего группой армий «Центр» (официальная формулировка — отпуск по состоянию здоровья)

18 января 1942 года после внезапной смерти Вальтера фон Рейхенау, фон Бок назначен командующим группы армий «Юг».

В июле 1942 произошли новые серьёзные разногласия с Гитлером. Фон Бок критиковал раздробление группы армий «Юг» на Сталинградское и Кавказское направления во время летнего наступления. 15 июля 1942 генерал-фельдмаршал фон Бок отстранён от командования группой армий «Юг» (официальная формулировка — по болезни) и отправлен в резерв фюрера.

После смещения

Федор фон Бок тяжело переживал свою отставку и вынужденное бездействие. В 1942 — марте 1945 г. он жил в своём имении Гродткен в Пруссии. Критически отзывался о стратегии ведения войны германским военно-политическим руководством, стремившимся навязать противнику решающее сражение не имея сформированных резервов. Указывал, что готовящаяся операция «Цитадель» может стать повторением сражения у Вердена, обескровившего германскую армию в 1916 г.

В апреле 1945 г. вместе с фельдмаршалом Манштейном провёл ряд встреч с Карлом Дёницем, пытаясь добиться передачи власти в руки военных и немедленного осуществления политических решений, способных смягчить катастрофические последствия поражения в войне. 3 мая 1945 года машина, в которой фон Бок ехал с женой, попала под обстрел английского самолёта на Кильском шоссе. На следующий день Федор фон Бок умер в госпитале от полученных ран.

Личность, цитаты, характеристики

Федор фон Бок был образцом хорошего прусского офицера старой школы: скромный, любезный, — без монокля, — и лишённый той надменности, которая нам, немцам, воспитанным в России, была столь неприятна.

Вильфрид Штрик-Штрикфельдт[2].


Карьера

  • 15 марта 1898 года — лейтенант
  • 10 сентября 1908 года — обер-лейтенант
  • 22 марта 1912 года — капитан
  • 30 декабря 1916 года — майор
  • 18 декабря 1920 года — подполковник
  • 1 мая 1925 года — полковник
  • 1 февраля 1929 года — генерал-майор
  • 1 февраля 1931 года — генерал-лейтенант
  • 1 марта 1935 года — генерал пехоты
  • 15 марта 1938 года — генерал-полковник
  • 19 июля 1940 года — генерал-фельдмаршал

Награды

Напишите отзыв о статье "Бок, Федор фон"

Литература

  • Митчем С., Мюллер Дж. Командиры Третьего рейха. — Смоленск: Русич, 1995. — 480 с. — (Тирания). — 10 000 экз. — ISBN 5-88590-287-9.
  • Митчем С. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы. — Смоленск: «Русич», 1999.
  • Бок Ф. фон. [militera.lib.ru/db/bock_f/index.html Я стоял у ворот Москвы]. — М.: Яуза, Эксмо, 2006.
  • Залесский К. А. Кто был кто в Третьем рейхе. — М.: АСТ, 2002. — 944 с. — 5000 экз. — ISBN 5-271-05091-2.
  • Гордиенко А. Н. Командиры Второй мировой войны. — Т. 2. — Мн., 1998. — ISBN 985-437-627-3
  • Guido Knopp. Die Wehrmacht (Eine Bilanz). 1. Auflage. — München: C. Bertelsmann Verlag, 2007. — ISBN 978-3-570-00975-8

Примечания

  1. Бок Ф. фон. [militera.lib.ru/db/bock_f/index.html Я стоял у ворот Москвы.] — М.: Яуза, Эксмо, 2006. — ISBN 5–699–16137–6
  2. Штрик-Штрикфельдт В. К. [militera.lib.ru/memo/german/strick-strickfeldt/01.html Против Сталина и Гитлера]. — М.: Посев, 1993. — ISBN 5-85824-005-4
  3. Награда Веймарской республики, выдававшаяся членам фрайкора, отличившимся в период Силезских восстаний.

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Федор фон Бок
  • [www.hrono.info/biograf/bio_b/bok.html Биография Федора фон Бока на сайте «Хронос»]
  • [www.geocities.com/~orion47/WEHRMACHT/HEER/Generalfeldmarschall/BOCK_FEDOR.html Досье на сайте «Axis Biographical Research»]  (англ.)
  • [www.lexikon-der-wehrmacht.de/Personenregister/B/BockFedorv.htm Биография Федора фон Бока] на сайте www.lexikon-der-wehrmacht.de  (нем.)
  • [www.ritterkreuztraeger-1939-45.de/Infanterie/B/Bo/Bock-Fedor-von.htm Биография Федора фон Бока] на сайте www.ritterkreuztraeger-1939-45.de  (нем.)
  • [www.dhm.de/lemo/html/biografien/BockFedor/index.html Краткая биографическая справка на сайте немецкого исторического музея]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Бок, Федор фон

– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.