Болгария в Первой мировой войне

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
 История Болгарии
Дославянский период

Одрисское царство
Мёзия • Фракия (провинция) • Фракия (фема)

Средние века

Первое Болгарское царство

Византийское владычество

Второе Болгарское царство

Добруджанское княжество • Видинское царство

Турецкое владычество

Румелия (бейлербейство) • Княжество Болгария

Новейшее время

Царство Болгария • Народная Республика Болгария • Республика Болгария

Портал «Болгария»

Болгария вступила в Первую мировую войну 14 октября 1915 года на стороне Центральных держав, объявив войну Сербии.

В начале войны Болгария провозгласила нейтралитет, однако вскоре болгарское правительство приняло решение выступить на стороне держав Центрального блока. Болгарские войска участвовали в операциях против Сербии и Румынии, воевали на Салоникском фронте. За время войны болгарские войска заняли значительную часть территории Сербии, Румынии и Греции. В сентябре 1918 года союзным войскам удалось прорвать фронт болгарской армии, и 29 сентября 1918 года Болгария была вынуждена подписать перемирие со странами Антанты.

В 1919 году был заключён Нёйиский договор, по которому Болгария, как проигравшая в войне сторона, потеряла часть территории и населения.





Содержание

Предыстория

Балканские войны

Основные статьи: Первая Балканская война, Вторая Балканская война

22 сентября 1908 года в Софии было провозглашено Болгарское царство. Князь Фердинанд I провозгласил себя царём Болгарии, что означало полную независимость от Османской империи. После этого болгарское государство поставило цель расширить свои границы и стать крупнейшей державой на Балканах[1].

В 1912 году Болгария вместе с другими странами Балканского союза начала войну против Турции, известную как Первая Балканская война. В мае 1913 года война завершилась полной победой балканских союзников над Османской империей. По Лондонскому мирному договору Болгария приобрела провинцию Фракию с выходом к Эгейскому морю, а также часть Македонии[1].

Однако победившие страны не сумели мирно согласовать раздел захваченных у Турции территорий. Сербия и Болгария одновременно претендовали на Македонию, Греция спорила с Болгарией по Фракии. Румыния также предъявляла территориальные претензии к Болгарии. Эти противоречия переросли во Вторую Балканскую войну, в которой Сербия, Греция, Румыния, Османская империя и Черногория единым фронтом выступили против Болгарии. В очередной войне объединённые силы довольно быстро нанесли поражение болгарским войскам[2].

По условиям победителей часть Македонии отходила к Сербии, другая часть к Греции. Южная Добруджа досталась Румынии, а Османская империя вернула себе часть утраченных после Первой Балканской войны территорий. После поражения в Болгарии развились настроения реваншизма. Болгарский царь Фердинанд I, как утверждают, после подписания договора произнёс фразу «Ma vengeance sera terrible»[прим. 1]. Желание вернуть отобранные провинции стало главной причиной, побудившей Болгарию вступить в мировую войну.

После этого Болгария фактически имела территориальные претензии ко всем своим соседям. Этот факт делал трудным поиск стратегических союзников в регионе[3].

Ситуация в Болгарии после Балканских войн

После поражения во Второй Балканской войне внутриполитическая ситуация в Болгарии была очень напряжённой. Поражение в межсоюзнической войне было расценено как «Первая национальная катастрофа», которая вызвала острый политический кризис в стране. В сложившихся условиях правительство Стояна Данева было вынуждено подать в отставку. После этого по инициативе царя Фердинанда I было сформировано новое коалиционное правительство в которое вошли представители трёх либеральных партий[4].

Премьер-министром стал Васил Радославов, во внешней политике, ориентировавшийся на Германию и Австро-Венгрию. Фердинанд I с пренебрежением относился к Радославову и часто не считал должным скрывать своё пренебрежительное и грубое отношение к премьер-министру даже на приёмах иностранных дипломатов[5][прим. 2]. Но Фердинанд понимал, что прогерманская ориентация Радославова необходима Болгарии в будущем.

После окончания межсоюзнической войны и формирования нового кабинета министров, в конце 1913 года и в начале 1914 года в Болгарии проходили парламентские выборы. Весной 1914 года на внеочередных парламентских выборах правительство смогло утвердиться, получив небольшой перевес над оппозиционными партиями.

Помимо укрепления внутриполитических позиций, правящие круги занялись укреплением и позиций внешнеполитических. Фердинанд отправил в отставку министра иностранных дел Николу Генадиева, назначив на этот пост Радославова, который теперь совмещал два поста[6]. Желание вернуть территории (в первую очередь Македонию), утраченные в ходе Второй Балканской войны толкало болгарское руководство к активным действиям. Рассчитывая в удобный момент вернуть Македонию (вошедшую в состав Сербии) при помощи Германии и Австро-Венгрии вынуждало царя ликвидировать русофильских болгарских генералов. Так например генерал Радко-Дмитриев был отправлен посланником в Россию[4].

Реваншизм

После поражения в болгарском обществе стали крайне популярны идеи реваншизма. Газеты «Утро», «Дневник» и «Камбана», настроенные прогермански, вели активную антисербскую пропаганду. В этих изданиях высказывались мысли о том, что Болгария проиграла войну, поскольку страны Антанты (в том числе и Россия) поддержали врагов Болгарии — Грецию и Сербию[7]. Стали издаваться новые патриотические издания «Народ и армия», «Военная Болгария», пропагандировавшие идеи «силы и первенства» Болгарии и укрепления армии[8]. При поддержке царского двора стал выходить вестник министерства обороны «Отечество». В газетах правительственных партий публиковали антисербские и антироссийские статьи. Радикальные политические деятели часто в открытую заявляли о необходимости реванша. Помимо этого тяжёлая ситуация с беженцами из Македонии, Фракии, Южной Добруджи усиливала позиции реваншистов.

Оппозиционные политические партии были противниками прогерманского курса правительства и в большинстве своём являлись сторонниками стран Антанты. Демократическая партия, Народная партия, Радикально-демократическая партия, некоторые представители БРСДП, лидер БЗНС Стамболийский придерживались идеи строгого нейтралитета Болгарии, однако при благоприятных обстоятельствах эти оппозиционные политики допускали вступление Болгарии в мировую войну, но только лишь на стороне Антанты[9].

Внешняя политика Болгарии

Болгария имела выход к Чёрному и Эгейскому морям, занимала важное стратегическое положение на Балканском полуострове, имея общую границу со всеми значительными балканскими государствами[4]. Внешнеполитическая программа правительства Болгарии была направлена на возвращение утраченных после Второй Балканской войны территорий. Правительство Радославова надеялось на возможность пересмотра Бухарестского мирного договора и на включение в состав Болгарии Македонии, греческой Кавалы, Восточной Фракии и Южной Добруджи[10].

До начала Первой мировой войны обе коалиции Великих держав — Антанта и Тройственный союз, осознавая важность положения Болгарии на Балканском полуострове, пытались установить своё влияние в стране и заручиться поддержкой Болгарии в будущем конфликте. Особую активность проявляла австро-венгерская дипломатия. Это объяснялось тем, что главным соперником Австрии на Балканах являлась Сербия, Болгария также считала главным противником сербское королевство. Этот фактор делал вполне возможным оформление австро-болгарского союза. Вследствие этого Австро-Венгрия до начала мировой войны проявляла значительно больше активности в попытках установить союз с Софией. Главную роль в деле привлечения Болгарии к союзу с Германией и Австрией играл посол Австро-Венгрии в Болгарии Адам Тарновский[11][12].

В начале 1914 года руководство Германии не разделяло желание австро-венгерского руководства заручиться поддержкой Болгарии в случае военного конфликта на Балканах. Вильгельм II не считал поверженную в ходе Второй Балканской войны Болгарию надёжным союзником. Кайзер заявлял, что Греция или Румыния являются более приоритетными государствами на Балканах[прим. 3]. Вследствие этого Берлин до начала войны долгое время не давал разрешения Австрии на активные действия в отношении Болгарии[13]. В этих условиях Тарновский не отвергал мысль о том, что австро-болгарский союз будет заключён, однако заявлял болгарскому руководству, что для его заключения необходимо выждать подходящий момент[14].

После прихода к власти правительства Радославова влияние России в стране было подорвано. В попытках восстановить своё влияние в Болгарии русская дипломатия терпела неудачи. Россия предлагала передать Болгарии важный порт Кавала на эгейском побережье[15], однако Франция и Великобритания не поддержали эту инициативу. Попытки русских дипломатов восстановить Балканский союз также потерпели фиаско[16]. После этого к кабинету Радославова российское правительство было настроено враждебно.

Во время переговоров министра финансов Болгарии в Берлине и Вене российский и французский послы в Болгарии провели ряд встреч с лидерами оппозиционных партий и приближёнными болгарского царя. На этих встречах дипломаты Антанты говорили об опасности выбранного кабинетом Радославова пути. Помимо этого обсуждались действия, которые вынудят правительство уйти в отставку, планировалось помешать заключению болгарско-германского финансового соглашения[17]. Эти меры по противодействию германо-болгарскому сближению проводились только послами России и Франции. Британский посол в Софии заявил, что по указанию из Лондона он занимает позицию нейтралитета.

Экономическая ситуация в Болгарии. Поиски кредиторов

Во время Балканских войн болгарское правительство было вынуждено брать займы у банковских консорциумов различных стран. Однако наиболее часто кредиторами болгарского правительства являлись французские банки[18]. В конце 1913 года Болгария была вынуждена снова искать возможность получения займа за рубежом. Для этого министр иностранных дел Генадиев отправился в Париж, а министр финансов Димитр Тончев в Вену и Берлин.

Во время переговоров в Париже Генадиеву дали понять, что заем возможен только при условии отказа кабинета Радославова от курса сближения с Австрией и Германией. Позиция Парижа была согласована с российским руководством[19]. Ни Франция, ни Россия не желали укреплять позиции правительства Радославова[20].

Министр финансов Тончев в Берлине начал переговоры о предоставлении займа Болгарии немецкими и австрийскими банками. Условием предоставления займа стало строительство железной дороги к эгейскому побережью. Страны Антанты понимали, что длительные и обстоятельные переговоры между болгарской делегацией в Австрии и Германии велись не только вокруг финансов[4][прим. 4].

Тончев по указанию царя и премьер-министра стремился к заключению соглашения о займе в Германии и Австро-Венгрии. Пользуясь сложным экономическим положением в Болгарии, Германия навязала болгарской делегации ряд дополнительных условий. В середине июня 1914 года руководство Болгарии приняло решение о заключении соглашения с австрийскими и германскими финансистами[17].

Финансовое соглашение Болгарии с Германией и Австро-Венгрией

В условиях подписания болгарско-германского финансового соглашения, по инициативе правительств Франции и России, представители банка Перье направили болгарскому правительству предложение о займе в 500 млн франков без каких-либо политических условий и обременительных приложений. Таким образом французское предложение являлось значительно более выгодным, чем условия германских банков. Однако правительство Болгарии политические мотивы ставило выше экономических. В этих условиях предложение французских финансистов было скрыто от болгарской общественности[21].

12 июля 1914 года было подписано соглашение: германский банковский концерн «Дисконто Гезельшафт» предоставил Болгарии займ в размере 500 млн франков, в соответствии с условиями которого правительство Болгарии принимало обязательство израсходовать 100 млн франков из полученного займа, разместив военный заказ на предприятиях Германии и Австро-Венгрии; кредиторы получали право на строительство железной дороги Михайлово — Хасково — Лагос и гавани в Лагосе, а также безвозмездную концессию на эксплуатацию каменноугольных шахт в Пернике и Бобов-Доле. В целом, после вычетов на уплату процентов, погашение старых займов и оплату новых заказов в казну должно было поступить около 50 млн франков (около 10 % от суммы займа)[22]. После подписания соглашения, германское влияние на Болгарию значительно усилилось[23].

После этого в Народном собрании Болгарии развернулась борьба за утверждение законопроекта о займе. В ходе рассмотрения закона Радославов и Тончев утверждали, что лишь германские банки предоставили Болгарии заём, не выдвигая политических требований. В ходе заседания началась шумиха, и закон фактически без обсуждения был принят Народным собранием. После утверждения парламентом Фердинанд I подписал новый закон о займе у австрийских и германских кредиторов[24].

Болгария в начале мировой войны

28 июля 1914 года Австро-Венгрия объявила войну Сербии, началась Первая мировая война. Болгария заявила о своём нейтралитете, однако болгарское правительство понимало, что для того, чтобы вернуть утраченные территории, участвовать в мировой войне придётся. Австро-сербский вооружённый конфликт давал надежду болгарскому руководству вернуть в состав Болгарии Македонию. 1 августа премьер Радославов выступая в Народном собрании заявил о готовности Болгарии соблюдать нейтралитет до окончания мировой войны[25]. Однако через несколько дней Радославов имел встречи с послами Австро-Венгрии и Германии, которые внушали мысль о том, что настал момент для решения «македонского вопроса»[26][27].

Однако несмотря на прогерманский курс и антисербскую позицию правительства, руководство Болгарии не стремилось спешить со вступлением в войну. Болгары заняли выжидательную позицию, наблюдая в чью пользу идут боевые действия. Правительство болгарского царства стремилось получить надёжные гарантии обещаний территориальных приращений за вступление в войну на стороне той или иной коалиции[28]. В первые дни войны Радославов имел также встречи с российским послом, который был уверен, что Болгария не вступит в войну против своей «освободительницы» — России. Радославов убеждал министра иностранных дел России Сазонова, что Болгария будет придерживаться нейтралитета в войне[29][30].

После того, как Османская империя подписала тайный союзный договор с Германией и фактически присоединилась к Центральным державам, германские и австро-венгерские послы делали предложения Болгарии заключить союзный договор с Турцией. Однако напряжённые отношения Болгарии и Османской империи из-за Западной Фракии, которая после Первой Балканской войны вошла в состав Болгарии, осложняли переговоры Турции и Болгарии, которые начались по инициативе австро-венгерских и германских послов в Софии и Константинополе. Всё же 19 августа представители Болгарии и Османской империи подписали договор о дружбе. Однако несмотря на некоторые успехи в налаживании болгарско-турецких отношений, этот договор не являлся прочным стабилизатором отношений Софии и Константинополя. Этот договор так и не был ратифицирован и не оказал влияние на ситуацию на Балканах в начале войны[21].

После того, как Османская империя в ноябре 1914 года объявила войну странам Антанты и вступила в войну на стороне Центральных держав, у дипломатов Антанты появилась возможность предложить болгарскому руководству часть территорий Турции после войны. Однако отсутствие единой позиции Франции, Британии и России мешало формированию единой политической линии Антанты на Балканах. Особенно это касалось британских дипломатов, которые часто воздерживались от поддержки инициатив французской и русской дипломатии в отношении Болгарии[31].

Нейтралитет

1 ноября 1914 года правительство Болгарии официально подтвердило свой нейтралитет после вступления в войну Османской империи[32]. Осознав, что Болгария не собирается в данный момент становиться союзницей Центральных держав, Германия и Австро-Венгрия приняли решение выстроить стратегическую линию для вовлечения Болгарии в войну на своей стороне. Болгарское руководство, приняв во внимание успехи сербских войск в войне с Австрией, нейтральную позицию других балканских государств (Греция, Румыния) приняло решение занять выжидательную позицию. Также несмотря на усилия правительства по идеологической подготовке возможного участия Болгарии в походе против Сербии, идея выступления на стороне Центральных держав была крайне непопулярна в стране[33].

Болгарское общество, пережившее Балканские войны не испытывало энтузиазма по поводу возможного участия Болгарии в мировом конфликте[33]. В течение кампании 1914 года для стран Антанты остро встал вопрос о снабжении Сербии необходимыми средствами. Запрос России о пропуске через территорию Болгарии русских транспортов с зерном для Сербии, кабинет Радославова категорически отклонил. В свою очередь транспорты из Германии и Австрии с разрешения болгарского правительства следовали по территории Болгарии в Османскую империю[34]. Эти факты давали понять дипломатам Антанты, что симпатии болгарской правящей элиты на стороне блока Центральных держав[35].

Однако были факты, показывающие, что власти Болгарии колебались. Весной 1915 года Болгария бесплатно пропустила через свою территорию госпиталь Александровской общины РОКК[36]. Также на Кавказский фронт выехал болгарский госпиталь на 150 коек, организованный на средства, собранные Славянским обществом Болгарии, который там продолжал работать на стороне России некоторое время даже после того, как Болгария вступила в войну[37]. В 1916 году власти Болгарии заставили персонал своего госпиталя вернуться из России в болгарскую армию и в обмен отпустили захваченный в Сербии эпидемиологический русский отряд[38].

Деятельность иностранных дипломатий в Болгарии

Австро-венгерская и германская дипломатия начали свою активную деятельность в Болгарии после начала мировой войны. В августе 1914 года австрийские и немецкие дипломаты преподнесли Фердинанду проект союзного договора между Центральными державами и Болгарией[39]. В первых числах сентября в Софию прибыл личный представитель немецкого императора герцог Иоганн Альбрехт Мекленбургский. Немецкий и австро-венгерский послы вели активную деятельность в Болгарии.

В этих условиях дипломаты Антанты также вели свою работу в стране. Вступление Турции в войну на стороне Австрии и Германии и тяжёлое положение Сербии делали участие Болгарии в войне очень важным для Антанты. Несмотря на то, что император России Николай II и президент Франции Пуанкаре питали личную неприязнь к болгарскому царю, они понимали возрастающую роль Болгарии не только в плане балканского театра военных действий, но и в плане всей войны[40][41]. По инициативе российского министерства иностранных дел[прим. 5], дипломаты Антанты начали обсуждения размеров возможных территориальных приращений Болгарии, которыми можно заманить Софию на свою сторону[42].

Однако во время этих переговоров традиционные британо-российские противоречия на Балканах и в зоне проливов не позволили выработать единую позицию с Сербией, которую пытались склонить к передаче части Македонии в состав Болгарии[43]. В итоге долгой работы российских, британских и французских представителей 7 декабря 1914 года болгарскому правительству был вручен документ в котором говорилось о том, что если Болгария сохранит нейтралитет в войне, она получит незначительную территориальную компенсацию в Восточной Фракии за счёт Османской империи. В случае вступления в войну на стороне Антанты, болгарскому правительству сулили расширение территориальных приращений в Восточной Фракии. 9 декабря болгарское правительство дало ответ посланникам Антанты о своём намерении соблюдать нейтралитет[44].

В конце 1914 года руководство Болгарии не торопилось со вступлением в войну. Антивоенные настроения в народе, победы войск Антанты в конце года и успехи сербской армии в декабре отрезвляюще подействовали на высшие правящие круги болгарского государства[33].

«Македонский вопрос»

В октябре 1914 года члены ВМРО, которые с разрешения болгарского правительства имели базы на территории Болгарии начали подрывную деятельность на территории сербской Вардарской Македонии. В ноябре 1914 деятельность боевых групп ВМРО в сербской Македонии крайне активизировалась. Болгарские четники действовали только на территории сербской Македонии, но не греческой, чтобы не давать повод Греции для действий против Болгарии[45].

Эти меры по активизации антисербской деятельности в Македонии были одобрены Германией и Австро-Венгрией. В октябре лидер ВМРО Александр Протогеров посетил Вену по приглашению министра иностранных дел Австро-Венгрии Берхтольда[45][46]. Германская сторона активно поддерживала действия ВМРО в Македонии. Немцами был выдвинут план создания на территории сербской Македонии сети боевых групп ВМРО общей численностью более 25 000 человек[47].

Кроме того практически все слои болгарского общества считали Македонию болгарской исконной территорией и желали присоединения Вардарской Македонии к Болгарскому царству. Политики, ориентировавшиеся на австро-германский блок, также как и проантантовские политики поддерживали идею о присоединении Македонии. Правые политические силы заявляли о «руководящей роли Болгарии на Балканах» и о планах создания Великой Болгарии[9].

Переговоры с Болгарией

Ситуация в начале 1915 года

В начале 1915 года правительство Болгарии предпринимает попытки выведать позиции ряда государств по балканским вопросам. Для этих целей в Париж и Рим отправился бывший министр иностранных дел Генадиев. В ходе переговоров в Риме, итальянцы заверили Генадиева, что готовы поддержать претензии Болгарии на Македонию.

В январе 1915 года австрийские и германские банки предоставили новые займы Болгарии в размере 150 млн. марок. Австро-Венгрия и Германия активно использовали финансы в привлечении Болгарии на свою сторону[48]. Немцы и австрийцы финансировали болгарские газеты, подкупали политиков и оказывали финансовую помощь прогерманским политическим силам. В ответ на это болгарское руководство в феврале 1915 года снова дало разрешение на пропуск через территорию Болгарии грузов в Османскую империю[49].

Антанта также предпринимала определённые шаги в Болгарии. Начало Дарданелльской операции должно было способствовать разрешению правительством Радославова на использование союзниками болгарских портов Дедеагач и Бургас[50]. Помимо этого в феврале и марте в Софию прибыли французский аристократ де Гиз, французский генерал По, британский генерал Пейджет, которые беседовали с Фердинандом[прим. 6] о преимуществах Болгарии в случае выступления на стороне Антанты. Также страны Антанты начали финансирование газет и политиков в Болгарии по примеру Австрии и Германии. Таким образом проантантовскими газетами стали: «Балканский курьер», «Балканский сговор», «Заря»[51].

В 1915 году обострилась ситуация в Македонии. При поддержке австрийского военного атташе в Болгарии ВМРО активизировало свои действия в сербской Македонии. В апреле отряд турок и боевиков ВМРО совершил в районе села Валандово нападение на силы сербских полицейских, охранявших железную дорогу. Этот инцидент вызвал протест со стороны Сербии и представителей Антанты в Софии. В ответ болгарское правительство заявило, что Болгария не имеет отношения к этому акту и это дело рук турецких четников[52]. Эта акция в Македонии фактически являлась попыткой Австрии и Германии создать конфликт между Сербией и Антантой с одной стороны и Болгарией с другой стороны. Однако в апреле 1915 года болгарское правительство не определилось, внимательно следя за боевыми действиями между войсками обеих коалиций. Победы войск Центральных держав на Восточном фронте были омрачены вступлением в войну Италии на стороне Антанты. В это время болгарское правительство начинает активные переговоры с представителями обеих коалиций[53].

«Болгарское лето»

29 мая 1915 года представители Антанты передали болгарскому правительству документ, в котором Болгарии предлагали выступить на стороне стран Согласия. В случае выступления Болгарии против Османской империи, страны Антанты гарантировали возвращение Восточной Фракии в состав Болгарского царства. На этом обещания гарантированных территориальных приращений заканчивались. Союзники также заявляли о том, что начнут переговоры с сербским правительством о передаче некоторой части Вардарской Македонии и обязуются вступить в переговоры с греческим и румынским правительствами для урегулирования вопросов о Эгейской Македонии и Южной Добрудже. Кроме этого Антанта гарантировала Болгарии финансовую помощь. 14 июня болгарское правительство в ответ на эту ноту держав Антанты потребовало определения чётких границ тех территорий в Вардарской и Эгейской Македонии, которые должны войти в состав Болгарии.

После этого задача дипломатов Антанты стала фактически невыполнимой. Помимо балканских разногласий среди Великих держав, переговоры с Сербией, а в особенности с Грецией и Румынией зашли в тупик. Правительства этих стран не имели никакого желания терять территории, приобретённые после Второй Балканской войны. Кроме этого среди представителей Франции, Великобритании и России не было единого мнения о способах привлечения Болгарии в войну на стороне держав Согласия. Британия считала малореалистичным и нецелесообразным добиваться от Сербии передачи части Македонии в состав Болгарии. Французские политики считали более целесообразным привлечение Греции в стан Антанты. Таким образом неудача в переговорах с сербским премьером Пашичем, с правительствами Греции и Румынии и внутренние разногласия среди держав Антанты помешали выработать дипломатам согласованную и чёткую позицию по Болгарии[прим. 7].

В свою очередь Центральные державы однозначно заявили, что в случае выступления Болгарии на их стороне Болгария получит всю Македонию, Фракию, а также Южную Добруджу (если Румыния вступит в войну на стороне Антанты). Помимо этого Германия обязалась предоставить Болгарии военный заём на сумму 500 млн марок.

Болгарское правительство желало вернуть в свой состав территории, отторгнутые после Второй Балканской войны. На этих территориях проживало большое количество болгар. Кроме того, в середине 1915 года на фронтах Первой мировой войны сложилась неблагоприятная ситуация для стран Антанты. На Восточном фронте австро-германские войска успешно вели наступление против русской армии. Турецкие войска успешно оборонялись в Дарданелльской операции, а англо-французские войска не могли прорвать германский фронт на Западе.

Эти факторы сыграли решающую роль для болгарского правительства. Будучи уверенным, что победа будет за блоком Центральных держав, а Болгария получит все обещанные территории, царь Фердинанд I, настроенный прогермански, принял окончательное решение выступить на стороне Центральных держав.

Состояние армии и мобилизация

Состояние и вооружение армии

После завершения Балканских войн в конце 1913 года Болгария увеличила закупки оружия и боеприпасов в Австро-Венгрии и Германии. В болгарских военных училищах расширился приём курсантов, а в армии интенсивно велась переподготовка офицерских и унтер-офицерских кадров с учётом опыта закончившейся войны. Унтер-офицеры проходили подготовку в учебных командах при частях войск. Офицеры готовились в Софийском военном училище, также многие офицеры болгарской армии имели зарубежное военное образование, преимущественно полученное в России[54].

Сухопутные войска Болгарии состояли из полевой армии (её запаса), резервной армии, народного ополчения и запасных войск. Запасные войска были сформированы после мобилизации для пополнения потерь действующей армии. Военное министерство состояло из штаба армии, канцелярии, главного интендантства, инспекций кавалерии, артиллерии и военно-инженерных подразделений, военно-судебной и военно-санитарной инспекций. Срок действительной военной службы составлял в пехоте 2 года, в других родах войск 3 года. Воинская повинность была всеобщей и призыву подлежали все болгарские подданные мужского пола от 20 до 46 лет[54]. Мусульманам (помаки и турки) разрешалось вместо воинской службы выплачивать военный налог в течение 10 лет. В ходе войны болгарским мусульманам разрешалось поступать на службу в османскую армию[55].

Система комплектования армии была территориальной. Дивизионные области, пополнявшие дивизии, делились на полковые округа, а полковые округа на дружинные районы для пополнения батальонов[54].

Болгарская пехота преимущественно была вооружена австрийскими винтовками системы Mannlicher M1895 калибра 8 мм., образца 1895, 1890 и 1888 гг., которые являлись штатными винтовками болгарской армии. Помимо этих образцов на вооружении находилось небольшое число винтовок Мосина образца 1895 года[прим. 8] (закупленных в России во время Балканских войн), трофейных турецких винтовок Маузера (которые были захвачены во время Первой Балканской войны), Мартини-Маузер, винтовок Бердана и винтовок Крнка. Помимо винтовок, на вооружении сухопутных войск находились пистолеты Парабеллум, револьверы Smith & Wesson и пулемёты Максима.

Болгарская кавалерия была вооружена шашками, немецкими артиллерийскими саблями A.S. 1873 и австрийскими карабинами Mannlicher M 1895. Конезаводство в Болгарии не могло полностью обеспечить потребность армии в лошадях, поэтому в начале XX века Болгария покупала лошадей в Австро-Венгрии и России.

Артиллерия делилась на полевую, крепостную и горную. На вооружении болгарских артиллеристов состояли французские и немецкие пушки и гаубицы систем Шнейдера и Круппа[54]. В 1915 году в болгарской армии имелось 428 75-мм полевых орудий, 103 75-мм горных орудия и 34 120-мм гаубицы[56]. После проведения мобилизации в составе болгарской армии насчитывалось 85 легковых автомобилей, 25 грузовиков и 8 санитарных машин. Бронеавтомобилей в болгарских вооружённых силах не было.

Также на момент вступления в Первую мировую войну в Болгарии существовали 2 воздухоплавательных отделения численностью 124 человека, из которых 7 были пилотами и 8 наблюдателями. Авиация Болгарии имела 2 немецких аэроплана Albatros B.I, 2 французских Blériot IX-2 и 1 Blériot IX-bis. Кроме этого 27 сентября 1915 года в Болгарию прибыли 3 немецких аэроплана Fokker E.III для защиты Софии от налётов противника[57].

Болгарская армия являлась лучшей армией стран Балканского полуострова. На высоком уровне была поставлена боевая подготовка, командование вооружённых сил уделяло большое внимание усовершенствованию армии. Важнейшие полевой и пехотный уставы переиздавались и соответствовали требованиям времени. После Балканских войн значительная часть армии имела боевой опыт. Армию Болгарии можно было считать обеспеченной современными на тот момент видами вооружения и техники. Однако отсутствие развитой военной промышленности делало Болгарию зависимой от поставок вооружения из-за рубежа[54].

Вооружение болгарской армии на 10 сентября 1915 года[58]:

Наименование оружия Количество
Пулемёты Максима 248
Карабины Mannlicher 9 513
Винтовки Mannlicher M1895 251 713
Винтовки Бердана 54 912
Винтовки Мосина 46 056
Винтовки Крнка 12 800
Винтовки Mauser 12 982
Винтовки Martini-Mauser 1908 3614
Трофейные сербские винтовки 995
Пистолеты Parabellum 3957
Револьверы Smith & Wesson 1112
Шашки и сабли 19 000

Болгария вступает в войну

6 сентября 1915 года в столице Болгарии Софии была подписана конвенция между Германией и Болгарией. Болгарию представлял министр иностранных дел Васил Радославов, а Германию — Георг Михаэлис.

В конвенции говорилось, что Германия и Австро-Венгрия выставят не менее 6 дивизий, Болгария обязуется выставить не менее 4 дивизий для проведения операции против Сербии. Общее командование всеми войсками в операции возлагалось на германского генерал-фельдмаршала Августа фон Макензена. Также германская сторона обязалась оказывать Болгарии финансовую и материальную поддержку. Также было оговорено, что Болгария не будет предпринимать агрессивных действий против Греции и Румынии, если эти страны продолжат соблюдать нейтралитет. В свою очередь Болгария обязывалась обеспечить возможность доставки материальных грузов из Османской империи в Германию и наоборот. Размер займа Болгарии был определен в 200 млн марок, также Софии переходили сербские земли в Македонии, и территории, отошедшие по Бухарестскому миру 1913 года к Греции и Румынии (в случае вступления этих стран в войну на стороне Антанты)[59].

В это время Антанта ещё предпринимала отчаянные попытки вовлечь Болгарию в войну на своей стороне. 15 сентября 1915 года Антанта обратилась к болгарскому правительству с гарантией передать Болгарии часть территории сербской Македонии, которая отошла к Сербии после Второй Балканской войны. Однако эти предложения были уже явно запоздалыми. Кроме того, эти обещания территориальных приращений были намного меньше, чем те территории, которые обещала передать Болгарии Германия.

Однако всё уже было решено: после подписания необходимых документов 21 сентября 1915 года в Болгарии была объявлена мобилизация.

После начала мобилизации в Болгарии сербский воевода Путник выступил с предложением нанести удар по Болгарии, чтобы не дать ей завершить подготовку к войне и вывести из войны, однако это предложение было отклонено военным командованием Сербии[60].

Болгария в войне

Кампания 1915 года

Операция против Сербии

Основная статья: Балканский фронт Первой мировой войны

14 октября Болгария, объявив войну Сербии, вступила в Первую мировую войну. В ответ на это на следующий день страны Антанты объявили войну Болгарии. В этот же день, 15 октября, болгарские войска начали наступление, перейдя болгарско-сербскую границу. Болгарские войска общей численностью до 300 000 человек атаковали сербские войска.[61] 1-я болгарская армия под командованием генерала Бояджиева завязала ожесточённые бои с сербскими армиями. Сначала болгарские войска встретили ожесточённое сопротивление и продвигались довольно медленно. 24 октября болгары заняли Пирот, а сербские войска полностью отошли за Тимок. В этих ожесточённых боях болгарские войска нанесли сербским армиям очень тяжёлые потери, захватив 60 орудий.

Далее части 1-й болгарский армии продолжили наступление и 10 ноября заняли Ниш, соединившись там с австро-германскими войсками, которые вели наступление с севера.[62] Затем болгарские части продолжили наступление против ослабленных сербских войск в Косово, где болгарские войска также успешно продвигались, нанося поражения сербским подразделениям.

2-я болгарская армия под командованием генерала Тодорова, практически не встретив сопротивления, довольно быстро продвинулась к реке Вардар и заняла населённый пункт Вранье и большой участок железной дороги, связывавший Сербию с союзным экспедиционным корпусом в Салониках. Это поставило под угрозу окружения основную часть сербской армии. Англо-французские дивизии, чтобы восстановить связь с сербской армией, в конце октябре выдвинулись из Салоник к реке Черна. Здесь также находились части 2-й болгарской армии, перед которыми стояла задача не допустить прорыва союзных войск и восстановления связи экспедиционных сил в Салониках и сербской армии.

В развернувшемся сражении у местечка Криволак в Македонии болгарские войска стойко сдерживали атаки союзников (которые понесли тяжёлые потери до 6000 человек) и помешали дальнейшему продвижению союзных войск.[61] После неудачных атак у Криволака англо-французские дивизии были вынуждены отступить и возвратиться обратно в Салоники, не достигнув поставленных задач.

Затем 2-й болгарской армии была поставлена задача завершить окружение сербских войск, для чего она была усилена ещё одной пехотной дивизией. Однако упорные атаки болгар были отражены сербскими войсками, это замедлило продвижение 2-й болгарской армии и дало возможность сербским войскам отойти к Монастиру.

После этого операцию против Сербии можно было считать завершённой. Сербские войска были разбиты австро-германо-болгарскими армиями. Вся территория страны оккупирована войсками Центральных держав. Однако окружить и полностью уничтожить сербскую армию не удалось, её оставшаяся часть вышла к побережью Адриатического моря и была эвакуирована на остров Корфу.[61] Во многом окружить сербские войска не удалось из-за действий 2-й болгарской армии, которая не смогла выполнить поставленную задачу.

Благодаря вступлению в войну Болгарии и успешных действий болгарских войск в кампании 1915 года против сербских и англо-французских войск Центральным державам удалось выполнить поставленную задачу по разгрому Сербии и Черногории.[61]

Кампания 1916 года

Салоникский фронт

Основная статья: Салоникский фронт

После разгрома сербской армии и оккупации территории Сербии единственной силой Антанты на Балканах оставался экспедиционный корпус в Салониках (Греция) численностью 150 000 человек. По настоянию германского командования болгарские войска не стали переходить греческую границу, чтобы не дать повод Греции выступить на стороне Антанты. Помимо болгарских войск, на Балканах также находились и германские части.[63]

Болгарские войска заняли следующие позиции: 1-я армия располагалась в районе озера Охрид, 11-я германская армия (в составе которой находились 1,5 болгарские дивизии) заняла район севернее озера Дойран. 2-я болгарская армия заняла район Струмицы.

Германо-болгарским войскам противостояли союзные войска, которые к марту 1916 года были усилены сербскими войсками с острова Корфу, а также несколькими англо-французскими дивизиями и артиллерией.[63]

Однако стороны никаких активных действий не предпринимали, на Салоникском фронте установилось затишье, боевые действия приобрели характер позиционных. Активные боевые действия начались в августе 1916 года.

У озера Дойран четыре англо-французские дивизии предприняли попытку прорвать болгарский фронт. После мощной артподготовки 9 августа 1916 года англо-французские войска предприняли атаку болгарских позиций, однако атака закончилась неудачей. Вскоре союзники провели ещё четыре атаки (10, 15, 16 и 18 августа) на позиции болгарской армии у Дойрана, однако все попытки прорвать фронт провалились. Болгарские войска стойко оборонялись, а союзные войска понесли тяжёлые потери.[63]

В свою очередь болгарское командование силами 1-й и 2-й армий провело наступательную операцию в долине реки Вардар. Наступление началось 17 августа, болгарское командование планировало прорвать фронт союзных войск, однако главной цели болгарским войскам добиться не удалось. В результате проведённой операции части 1-й болгарской армии овладели Флориной. Болгарские войска заняли территорию в 2500 квадратных километров. К 27 августа наступление окончательно прекратилось из-за нехватки боеприпасов, преимущества Антанты в артиллерии и резервах.[63]

Одновременно с этим болгарское командование предприняло ещё одно наступление в районе реки Струма. 17 августа болгарские войска после артиллерийской подготовки перешли в наступление. Наступление развивалось довольно быстрыми темпами, обороняющиеся на этом участке французские войска понесли тяжёлые потери. Болгары продвинулись далеко вглубь территории Греции, выйдя к побережью Эгейского моря. К 23 августа болгарские части занимают всю территорию к востоку от реки Струма. Болгарские армии захватили около 4000 квадратных километров, за время наступления болгарские подразделения продвинулись в среднем на 80-90 километров. В результате этого наступления протяжённость Салоникского фронта сократилась на 100—120 километров, что позволило освободить некоторые подразделения болгарской армии для переброски на другие участки фронта. Это наступление имело важнейшее значение, потому что в результате него было сорвано наступление союзных войск, намечавшееся на 20 августа. Помимо этого, болгарские войска интернировали 464 офицеров, 6373 солдат и 15 орудий греческой армии. Эти силы были вывезены в Силезию (Германская империя), где находились до окончания войны. Это имело важнейшее значение, поскольку эти войска не были использованы греческой армией, после вступления Греции в войну на стороне Антанты.[63]

Однако всё же 1 сентября союзные войска провели наступательную операцию против болгарских войск, и им удалось выйти на те рубежи, которые они занимали до болгарского наступления. Также в сентябре в высокогорных районах на горе Каймакчалан происходило сражение между болгарскими и сербскими войсками. Упорные атаки сербов болгары отражали с помощью артиллерии, которая нанесла сербским войскам тяжёлые потери. После упорных боёв, в результате которых пик несколько раз переходил из рук в руки, к 30 сентября сербским войскам всё же удалось захватить гору.

В октябре — ноябре союзные войска (сербские, русские и французские) провели наступательную операцию и овладели важными пунктами в Македонии.

После этого в ноябре начались холода, которые значительно затрудняли ведение боевых действий, поэтому с ноября 1916 года на Салоникском фронте снова установилось позиционное затишье.[63]

Румынская кампания

Основная статья: Румынская кампания (1916—1917)

27 августа после долгих колебаний на стороне Антанты в войну вступила Румыния, объявив войну Австро-Венгрии. В ответ на это страны Центрального блока объявили войну Румынии[64]. Болгария объявила Румынии войну 1 сентября 1916 года — после Германии и Австро-Венгрии[65].

Сразу же после этого румынская армия начала наступление в Трансильвании против австро-венгерских войск. В ответ на это командование Центральных держав разработало план по разгрому румынской армии и оккупации Румынии. Планировался удар со стороны Болгарии, для этого была сформирована Дунайская армия под командованием германского генерал-фельдмаршала Макензена.[64] В её состав вошли германские, болгарские и турецкие дивизии. Главной задачей Дунайской армии являлось нанесение удара по румынскими войскам в Добрудже. Помимо этого в Добрудже находилась 3-я болгарская армия. Также германские и австро-венгерские войска повели наступление из Трансильвании, приостановив наступательные действия в Румынии.

Дунайская армия перешла болгарско-румынскую границу, вторглась на территорию Румынии. Для обороны Добруджи командование Антанты выделило 15 румынских дивизий и 47-й корпус русской армии. В течение первых дней наступления болгарские войска 3-й армии генерала Тошева нанесли поражение румынским войскам и овладели важной крепостью Тутракан. В ходе этих боев румынская армия понесла значительные потери. Несмотря на поддержку со стороны русских войск, румынская армия продолжала отступать на север. 5-7 сентября части 3-й болгарской армии нанесли поражение русско-румынским войскам у Добрича.[66] 8 сентября Дунайская армия заняла Силистрию.[64]

После этого болгарским войскам удалось завладеть Констанцей и изолировать Бухарест с левого фланга. После этих успехов генерал Макензен начал подготовку форсирования Дуная у Бухареста с целью захвата румынской столицы.

Также успешные действия австро-германских войск в Трансильвании заставили румынские войска отступить на территорию Румынии, а позднее австро-германцы вторглись в Румынию со стороны Австро-Венгрии.[64]

23 ноября Дунайская армия форсировала Дунай, завязались ожесточённые бои с русско-румынскими войсками, которые несколько раз чувствительно контратаковали. Однако 7 декабря германо-болгарские войска триумфально вошли в оставленный Бухарест.[64] Остатки румынских войск отступили на север, потеряв при этом ещё 8 из 22 уцелевших дивизий.

В ходе румынской кампании румынской армии было нанесено поражение, а значительная часть территории страны оккупирована войсками Центральных держав. Болгарские войска успешными действиями в Добрудже, а также при форсировании Дуная и в других операциях обеспечили успешное проведение наступления в Румынии.

Кампания 1917 года

Салоникский фронт

После успешной операции против Румынии болгарское командование могло сосредоточить всё своё внимание на Салоникском фронте. Войска Антанты пополнялись свежими подразделениями и к началу 1917 года составляли 660 000 человек[67].

В апреле 1917 года в войну на стороне Антанты вступили США. Несмотря на это, на протяжении всей войны США и Болгария (единственная из стран блока Центральных держав) сохраняли дипломатические отношения[68].

Активные боевые действия начались в апреле 1917 года. Британские войска в составе трёх дивизий попытались прорвать оборону болгарской армии у озера Дойран, где в 1916 году это не удалось англо-французским войскам. Наступление началось с мощной артподготовки, которая длилась четыре дня. 25 апреля английская пехота начала атаку на болгарские позиции. Однако после ожесточённых боёв британцы были вынуждены вернуться на исходные позиции. Затем новая атака была назначена на 8 мая, после продолжительной артподготовки англичане снова пошли в атаку, однако понеся тяжёлые потери, были вынуждены отступить. Потери британских войск составили 12 000 человек убитыми, ранеными и пленными. После этого провала союзники были вынуждены прекратить активные наступательные действия.[67]

Болгарская армия предприняла попытку захватить пик Красная стена. 18 мая болгарская артиллерия начала обстрел позиций французских войск, которые занимали Красную стену. Затем в наступление перешли болгарские войска, которые начали штурм позиций французов на пике. Болгарским подразделениям удалось захватить пик, однако со стратегической точки зрения овладение этим пиком было чисто символическим. После этого французские войска не предпринимали попыток вернуть себе пик.

Летом 1917 года под давлением Антанты на её стороне выступила Греция, 2 июля объявив войну Центральным державам. Таким образом, силы союзников на Салоникском фронте были увеличены на 10 греческих дивизий, а тыл союзных войск на Балканах надёжно обеспечен.

После этого активные боевые действия на Салоникском фронте были завершены. Стороны не предпринимали никаких активных действий.[67]

На румынском фронте после фактического выхода России из войны Румыния, оказавшись в тяжёлом положении, пошла на подписание перемирия со странами Центрального блока.

Кампания 1918 года

Салоникский фронт

В начале 1918 года на Салоникском фронте царило затишье, установившееся ещё со второй половины 1917 года. Болгарская армия имела на Салоникском фронте 12 дивизий, сведённых в три армии (11-я «германская»[69], 1-я и 2-я болгарские) — всего до 400 000 человек и 1138 орудий.[70][71]

Активные боевые действия возобновились в мае 1917 года, когда греческие войска (при поддержке французских) провели наступательную операцию у реки Скра. В ходе этой операции союзникам удалось захватить укреплённые позиции болгарской армии.

7 мая в Бухаресте был заключён Бухарестский мирный договор между Румынией и странами Центрального блока. По условиям договора Румыния передавала Болгарии Южную Добруджу, а государственная граница претерпела также изменения в пользу Болгарии. Таким образом в состав Болгарии вернулась территория, которая была утрачена после Второй Балканской войны, однако вскоре Бухарестский договор будет аннулирован, и Южная Добруджа снова войдёт в состав Румынии.

Страны Антанты планировали во второй половине 1918 года провести масштабное наступление против болгарской армии с целью окончательного вывода Болгарии из войны. Антанта готовилась к крупному наступлению, наращивая силы на Салоникском фронте.[72]

Утром 14 сентября 1918 года началась мощнейшая артиллерийская подготовка, затем в наступление перешли союзные войска (в составе которых сражались сербские, французские, греческие и британские подразделения). К 15 сентября войскам союзников удалось прорвать фронт болгарской армии на протяжении 15 километров.

Однако в районе озера Дойран, где болгарские войска стойко держали оборону, союзникам не удалось добиться прорыва фронта. 6 союзных дивизий (британские и греческие) атаковали болгарские позиции, но болгары отчаянно сопротивлялись. Болгарские войска упорно сдерживали все атаки противника, так и не позволив противнику прорвать фронт, а союзники потеряли в ходе этих ожесточённых боёв около 7000 человек. Эти героические события получили в болгарской истории название «Дойранская эпопея», а руководитель обороны Дойрана генерал Вазов стал национальным героем в Болгарии.

Несмотря на это к 18 сентября фронт болгарской армии был глубоко рассечён. Союзники продолжали развивать успех, энергично наступая. 21 сентября союзные армии достигли реки Вардар, захватив болгарские позиции и нарушив тем самым связь между 11-й армией и 2-й болгарской.[72][73]

Болгарская армия оказалась в тяжелейшем положении, войска были вынуждены спешно отступать, оставляя наступавшим союзным войскам различные запасы, вооружение. Отход армии принял панический характер, союзники захватили большое количество болгарских военнопленных.[74]

11-я армия оказалась в очень сложной ситуации. В плен к союзникам попало 77 000 солдат, 1600 офицеров, 5 генералов, около 500 орудий, 10 000 лошадей, огромное количество различных запасов, что составляло около четверти всей болгарской армии.

Английские дивизии захватили Струмицу и готовились к вторжению на территорию Болгарии. Однако в это время уставшие от продолжительной и кровопролитной войны болгарские солдаты взбунтовались. Во многих частях армии начались волнения, солдаты отказывались воевать и требовали немедленного заключения мира. Ситуация и на фронте, и в тылу складывалась для Болгарии крайне неблагоприятно.[72]

Капитуляция Болгарии

Недовольство затяжной войной в стране росло, в тылу и на фронте всё чаще были слышны призывы к заключению мира. Среди солдат начались волнения (например, первые братания Первой мировой войны произошли на Салоникском фронте между болгарскими и русскими солдатами).[75] Наступление союзных войск при Добро Поле усилило в народе стремление завершить войну. Болгарское командование попыталось остановить отступление своих войск с помощью жёстких методов, однако это вызвало ещё большие волны негодования среди солдат. К 28 сентября до 30 тысяч солдат болгарской армии отказалось воевать. Часть мятежных солдат направилась на Софию, однако с помощью германской пехотной дивизии болгарскому правительству удалось остановить восставших.[76]

Осознав катастрофическую ситуацию, Болгария заключила 29 сентября 1918 года перемирие со странами Антанты. По его условиям болгарская армия была обязана немедленно оставить все занятые территории Сербии и Греции и провести демобилизацию до трёх пехотных дивизий. Всё вооружение и боеприпасы должны были складироваться под контролем Антанты. Войска Антанты получали право свободного передвижения по территории Болгарии.[77]

Перемирие вступило в силу с 30 сентября 1918 года. Таким образом, Болгария первой из стран Центрального блока вышла из войны.[77]

Последствия

Основная статья: Нёйиский договор

После подписания перемирия царь Болгарии Фердинанд I отрёкся от престола и бежал из страны[77].

Войска Антанты вступили на территорию Болгарии. Часть союзных дивизий через Болгарию направились в Румынию, чтобы побудить её снова выступить на стороне Антанты. Болгарские порты открылись для судов союзных и нейтральных стран[77]. Болгария была оккупирована странами Антанты — на её территории были размещены 8 французских, 6 английских, 5 сербских, 1 итальянская и 7 греческих дивизий[78].

Точные данные о потерях вооружённых сил Болгарии неизвестны и колеблются в довольно широких пределах[79].По одним данным потери болгарской стороны составили 75 844 погибших и умерших от ран, 152 390 раненых и около 25 000 умерших по небоевым причинам[80]. По другим данным, в болгарской армии 48 917 человек было убито[79], 13 198 умерли от ран[81] и таким образом потери Болгарии составили около 62 000 человек погибшими[82].

Болгарии не удалось вернуть территории, утраченные после Второй Балканской войны, и более того, после поражения она потеряла часть своей собственной. В стране зародились идеи реваншизма, из-за которых Болгария впоследствии выступила на стороне стран Оси во Второй мировой войне.

Мирный договор между странами Антанты и Болгарией был подписан 27 ноября 1919 года в пригороде Парижа Нёйи-сюр-Сен. По его условиям Болгария теряла около 11 000 квадратных километров. К Югославии отошли четыре приграничных округа с городами Цариброд, Струмица и др. Южная Добруджа вернулась в состав Румынии. Западная Фракия передавалась Греции, в результате чего Болгария потеряла выход к Эгейскому морю.

Численность армии ограничивалась договором в 20 тыс. солдат, военно-морской флот был сокращён до 10 кораблей. Болгарии запрещалось иметь авиацию и тяжёлое вооружение. Помимо этого на Болгарию возлагалась выплата контрибуций. В течение 37 лет Болгария должна была выплатить союзникам 2,25 млрд золотых франков. Кроме того, Болгария была обязана передать в возмещение ущерба большое количество материальных, продовольственных и других запасов Югославии и Греции.[83]

См. также

Напишите отзыв о статье "Болгария в Первой мировой войне"

Примечания

  1. ↑ «Моя месть будет ужасна»
  2. ↑ Во время аудиенции, данной новому русскому послу в Болгарии А. А. Савинскому, Фердинанд I назвал Радославова, не знавшего французского языка «вульгарным» и «грубым».
  3. ↑ Германское правительство считало невозможным желание Австро-Венгрии «сидеть одновременно и на румынской и на болгарской лошади».
  4. ↑ Российский посол А. А. Савинский писал: «Грозит опасность, окончательного и безвозвратного закрепления немецкого влияния в Болгарии».
  5. ↑ Как пишет болгарский историк Лалков: «Среди держав Антанты, Россия первой правильно поняла, что Болгария — ключ к балканским проблемам».
  6. ↑ Этим посланникам не удалось убедить Фердинанда в необходимости союза Антанты и Болгарии. Генералу По болгарский царь вообще отказал во встрече. Некоторые исследователи считают, что болгарское правительство ещё с началом войны чётко определилось с тем, на чьей стороне вступать в войну. Болгарский историк Влахов пишет: «Предложения Радославова в торге с дипломатами держав Антанты были „обманными увёртками“ в игре. Всё было предопределено правительством заранее».
  7. ↑ Как пишет российский историк Нотович: Сазонов, Грей и Делькассе действовали наподобие лебедя, рака да щуки.
  8. ↑ Винтовками Мосина была практически полностью вооружена сформированная в ходе мобилизации 11-я македонская пехотная дивизия.

Источники

  1. ↑ 1 2 [militera.lib.ru/h/balkanwar/index.html Балканская война. 1912-1913 гг]. — М.: Издание Товарищества издательского дела и книжной торговли Н.И. Пастухова, 1914. Глава «Война Болгаріи съ Турціей»
  2. ↑ [militera.lib.ru/h/balkanwar/index.html Балканская война. 1912-1913 гг]. — М.: Издание Товарищества издательского дела и книжной торговли Н.И. Пастухова, 1914.
  3. ↑ [history.kabinata.com/themes/pyrvasvetovna.htm Участие Болгарии в Первой мировой войне]  (болг.)
  4. ↑ 1 2 3 4 [www.kroraina.com/knigi/zbf_ww1/zbf_1b.html#47. За Балканскими фронтами Первой мировой войны—Накануне. Болгария]
  5. ↑ Savinsky A. Recollections of a Russian diplomat. — London, 1937. — P. 210.  (англ.)
  6. ↑ Тончев Т. Световният пожар и България. — София, 1984. — P. 248.  (болг.)
  7. ↑ Топенчаров Вл. Българската журналистика. 1903-1917. — София, 1981. — P. 629-630.  (болг.)
  8. ↑ Топенчаров Вл. Българската журналистика. 1903-1917. — София, 1981. — P. 557-558.  (болг.)
  9. ↑ 1 2 [www.kroraina.com/knigi/zbf_ww1/zbf_4b.html#18. За Балканскими фронтами Первой мировой войны—Замыслы и планы. Болгария]
  10. ↑ Илчев И. Английската външна политика и мисията на братя Бъкстон в България през есента 1914. — София: ВИС, 1981. — P. 34—35.  (болг.)
  11. ↑ Лалков М. За ролята на Адам Тарновски в българската външна политика (1911—1915). Исследования в чест на проф. Христо Гандев. — София, 1983. — P. 318.  (болг.)
  12. ↑ Лалков М. Балканската политика на Австро-Унгария (1914-1917). — София, 1983. — P. 10—11.  (болг.)
  13. ↑ Влахов Т. Отношенията между България и централните сили по времето войните 1912-1918 гг. — София, 1957. — P. 83—84.  (болг.)
  14. ↑ Лалков М. За ролята на Адам Тарновски в българската външна политика (1911—1915). Исследования в чест на проф. Христо Гандев. — София, 1983. — P. 327—329.  (болг.)
  15. ↑ Могилевич А. А., Айрапетян М. Э. На путях к мировой войне. — М., 1940. — P. 194—195.
  16. ↑ Писарев Ю. А. Великие державы и Балканы накануне первой мировой войны. — P. 196—197.
  17. ↑ 1 2 Влахов Т. Отношенията между България и централните сили по времето войните 1912-1918 гг. — София, 1957. — P. 97—102.  (болг.)
  18. ↑ Тодорова Цв. Дипломатическата история на външните заеми. 1888-1912. — М., 1971. — P. 472—473.  (болг.)
  19. ↑ Дамянов С. България в френската политика 1878-1918. — София, 1985. — P. 396.  (болг.)
  20. ↑ Дипломатически документа по намеса на България в Европейската война. — София, 1920. — Т. 1 (1913—1915).  (болг.)
  21. ↑ 1 2 [www.kroraina.com/knigi/zbf_ww1/zbf_2b.html#75. За Балканскими фронтами Первой мировой войны—От убийства в Сараево до начала войны. Реакция в Болгарии]
  22. ↑ За балканскими фронтами Первой мировой войны / отв. ред. В. Н. Виноградов. М., издательство «Индрик», 2002. стр.79
  23. ↑ Болгария // Советская историческая энциклопедия / редколл., гл. ред. Е. М. Жуков. том 2. М., Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», 1961. ст.522-563
  24. ↑ Влахов Т. Отношенията между България и централните сили по времето войните 1912-1918 гг. — София, 1957. — P. 107—108.  (болг.)
  25. ↑ Дипломатически документа по намеса на България в Европейската война. — София, 1920. — Т. 1 (1913—1915). — P. 326.  (болг.)
  26. ↑ Лалков М. Балканската политика на Австро-Унгария. — София, 1983. — P. 83—84.  (болг.)
  27. ↑ Нотович Ф. Я. Дипломатическая борьба. — P. 79—81.
  28. ↑ Готлиб У. България в международната политика (1914-1915). — София: Известия на института за история БАН, 1974. — Т. 23. — P. 15—18.  (болг.)
  29. ↑ Дипломатически документа по намеса на България в Европейската война. — София, 1920. — Т. 1 (1913—1915). — P. 323—325.  (болг.)
  30. ↑ Радославов В. България и световната криза. — София, 1923. — P. 94.  (болг.)
  31. ↑ Емец В. А. Очерки внешней политики России. — P. 111—112.
  32. ↑ Лалков М. Балканската политика на Австро-Унгария. — София, 1983. — P. 122—123.  (болг.)
  33. ↑ 1 2 3 [www.kroraina.com/knigi/zbf_ww1/zbf_3b.html За Балканскими фронтами Первой мировой войны—Осень четырнадцатого. Болгария]
  34. ↑ Ников Н. Транзитът на австро-германското оръжие за България и Турция в началото на Първата световна война // Българо-германските отношения и връзки. — София, 1972. — P. 184—185.  (болг.)
  35. ↑ Savinsky A. Recollections of a Russian diplomat. — London, 1937. — P. 244—246.  (англ.)
  36. ↑ Шевцова Г.И. Деятельность на территории Сербии и возвращение из плена эпидемиологического отряда Александровской общины РОКК (Н.С. Спасского) в годы Первой мировой войны // Вестник Томского государственного университета. История. - 2010. - № 4. - С. 39
  37. ↑ Шевцова Г.И. Деятельность на территории Сербии и возвращение из плена эпидемиологического отряда Александровской общины РОКК (Н.С. Спасского) в годы Первой мировой войны // Вестник Томского государственного университета. История. - 2010. - № 4. - С. 42 - 43
  38. ↑ Шевцова Г.И. Деятельность на территории Сербии и возвращение из плена эпидемиологического отряда Александровской общины РОКК (Н.С. Спасского) в годы Первой мировой войны // Вестник Томского государственного университета. История. - 2010. - № 4. - С. 43 - 44
  39. ↑ Лалков М. Балканската политика на Австро-Унгария. — София, 1983. — P. 175.  (болг.)
  40. ↑ Savinsky A. Recollections of a Russian diplomat. — London, 1937. — P. 203.  (англ.)
  41. ↑ Дамянов С. България в френската политика 1878-1918. — София, 1985. — P. 415.  (болг.)
  42. ↑ Нотович Ф. Я. Дипломатическая борьба. — P. 326.
  43. ↑ Готлиб У. България в международната политика (1914-1915). — София: Известия на института за история БАН, 1974. — Т. 23. — P. 31—32.  (болг.)
  44. ↑ Нотович Ф. Я. Дипломатическая борьба. — P. 331—332.
  45. ↑ 1 2 Влахов Т. Отношенията между България и централните сили по времето войните 1912-1918 гг. — София, 1957. — P. 180.  (болг.)
  46. ↑ Лалков М. Балканската политика на Австро-Унгария. — София, 1983. — P. 175—180.  (болг.)
  47. ↑ Лалков М. България и Балканите. — София: Акциите «Розелиус», 1983. — P. 359—361.  (болг.)
  48. ↑ Влахов Т. Отношенията между България и централните сили по времето войните 1912-1918 гг. — София, 1957. — P. 191.  (болг.)
  49. ↑ Лалков М. Балканската политика на Австро-Унгария. — София, 1983. — P. 211—212.  (болг.)
  50. ↑ Константинополь и Проливы. — М., 1925. — Т. 1. — P. 372.
  51. ↑ Топенчаров Вл. Българската журналистика. 1903-1917. — София, 1981. — P. 637-640.  (болг.)
  52. ↑ Радославов В. България и световната криза. — София, 1923. — P. 135.  (болг.)
  53. ↑ [www.kroraina.com/knigi/zbf_ww1/zbf_5b.html За Балканскими фронтами Первой мировой войны—1915 год: Россия не вышла из строя; Сербия не капитулировала! Болгария]
  54. ↑ 1 2 3 4 5 [www.imha.ru/knowledge_base/base-2/page,3,1144529770-bolgarskaya-armiya-v-nachale-xx-veka.html Болгарская армия в начале XX века]
  55. ↑ Указ № 40. // Държавен вестник, бр. 131, 12.9.1919  (болг.)
  56. ↑ [www.bulgarianartillery.it/Bulgarian%20Artillery%201/Testi/TB_Between%20two%20wars%201913-15.htm History of the Bulgarian Artillery. Between two wars 1913—1915]  (англ.)
  57. ↑ Недялков Д. [www.august-1914.ru/nedyalkov.html Българската авиация през Първата световна война]. — Военноисторически сборник. — София, 2005. — P. 40—45.  (болг.)
  58. ↑ Сведението с изето ст ВИА-XXI-28-б, стр. 45  (болг.)
  59. ↑ Болтаевский А.А. Салоникская экспедиция 1915 - 1918 гг. и её геополитические последствия // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. - 2015. - № 3 (53). - С. 17
  60. ↑ Р. Эрнест Дюпюи, Тревор Н. Дюпюи. Всемирная история войн (в 4-х тт.). книга 3 (1800—1925). СПб., М., «Полигон — АСТ», 1998. стр.808
  61. ↑ 1 2 3 4 История Первой мировой войны 1914—1918 гг. / под редакцией И. И. Ростунова. — 1975. — Т. 2. — С. 85-88.
  62. ↑ Корсун Н. Г. Балканский фронт мировой войны. — 1939. — С. 39-42.
  63. ↑ 1 2 3 4 5 6 Корсун Н. Г. Балканский фронт мировой войны. — 1939. — С. 75-76.
  64. ↑ 1 2 3 4 5 История Первой мировой войны 1914—1918 гг. / под редакцией И. И. Ростунова. — 1975. — Т. 2. — С. 205—210.
  65. ↑ The New Encyclopedia Britannica. 15th edition. Macropaedia. Vol.29. Chicago, 1994. p. 975
  66. ↑ Н. Недев. България в световната война. — 2001. — С. 82.  (болг.)
  67. ↑ 1 2 3 Корсун Н. Г. Балканский фронт мировой войны. — 1939. — С. 82.
  68. ↑ За балканскими фронтами Первой мировой войны / отв. ред. В. Н. Виноградов. М., издательство «Индрик», 2002. стр.301
  69. ↑ Армию называли германской, поскольку она была усилена германскими частями и вооружением
  70. ↑ Корсун Н. Г. Балканский фронт мировой войны. — 1939. — С. 95.
  71. ↑ Р. Турнэс. Фош и победа союзников 1918 г., стр. 164.
  72. ↑ 1 2 3 Корсун Н. Г. Балканский фронт мировой войны. — 1939. — С. 89.
  73. ↑ Р. Турнэс. Фош и победа союзников 1918 г., стр. 170
  74. ↑ А. Корда. Мировая война. Операции на суше в 1918 г., стр. 112
  75. ↑ [www.genrogge.ru/bulgaria/bulg2-2.htm Болгария в Первой мировой войне]
  76. ↑ А. Корда. Мировая война Операции на суше в 1918 г., стр. 109—110
  77. ↑ 1 2 3 4 История Первой мировой войны 1914—1918 гг. / под редакцией И. И. Ростунова. — 1975. — Т. 2. — С. 510—515.
  78. ↑ За балканскими фронтами Первой мировой войны / отв. ред. В. Н. Виноградов. М., издательство «Индрик», 2002. стр.371
  79. ↑ 1 2 Урланис Б. Ц. [scepsis.ru/library/id_1996.html Войны и народонаселение Европы]. — Москва: Издательство социально-экономической литературы, 1960. — P. 164. — 565 p.
  80. ↑ Р. Эрнест Дюпюи, Тревор Н. Дюпюи. Всемирная история войн (в 4-х тт.). книга 3 (1800—1925). СПб., М., «Полигон — АСТ», 1998. стр.943
  81. ↑ Урланис Б. Ц. [scepsis.ru/library/id_1996.html Войны и народонаселение Европы]. — Москва: Издательство социально-экономической литературы, 1960. — P. 174. — 565 p.
  82. ↑ Урланис Б. Ц. [scepsis.ru/library/id_1996.html Войны и народонаселение Европы]. — Москва: Издательство социально-экономической литературы, 1960. — P. 179. — 565 p.
  83. ↑ «Мир в Нейи». Пер. с франц. М., 1926

Литература

На русском языке:

  • Зайончковский А. М. [militera.lib.ru/h/zayonchkovsky1/ Первая мировая война]. — СПб.: Полигон, 2000. — 878 с. — ISBN 5-89173-082-0.
  • [militera.lib.ru/h/ww1/ История Первой мировой войны 1914—1918 гг.] / под редакцией И. И. Ростунова. — в 2-х томах. — М.: Наука, 1975. — 25 500 экз.
  • Мировые войны XX века: В 4 кн./Ин-т всеобщей истории. — М.: Наука, 2002. — ISBN 5-02-008804-8 Кн. 1: Первая мировая война: Ист. очерк/Отв. ред. Г. Д. Шкундин. — 2002. — 686 стр.: ил. ISBN 5-02-008805-6 (в пер.)
  • Корсун Н. Г. [militera.lib.ru/h/korsun_ng4/index.html Балканский фронт мировой войны 1914–1918 гг]. — М.: Воениздат НКО СССР, 1939. — 124 с.

На болгарском языке:

  • Васил Радославов. България и световната криза. — София: БАН, 1993. — 217 с.
  • Атанас Пейчев. 1300 години на стража. — 2. — София: Военно издателство, 1981. — 277 с.
  • Никола Недев. България в световната война (1915—1918). — София: Анико, 2001. — 168 с. — ISBN 9-549-07003-4.
  • Коллектив авторов. Българското военно изкуство през капитализма / под ред. Щерю Атанасова. — София: Военно издателство, 1959. — 387 с.
  • Радослав Симеонов, Величка Михайлова, Донка Василева. Добричката епопея 1916. Историко-библиографски справочник. — Добрич: Аве факта, 2006. — 245 с. — ISBN 9-543-12020-X.

Ссылки

  • [www.snimka.bg/album.php?album_id=193205 Галерея болгарских открыток и плакатов времён Первой мировой войны]
  • [www.genrogge.ru/bulgaria/bulg2-2.htm Болгария в начале XX века]
  • [www.world-history.ru/countries_about/2133.html История Болгарии]
  • [www.gobulgaria.ru/ist_tbc.php Третье Болгарское Царство]



Антанта
Четверной союз

Отрывок, характеризующий Болгария в Первой мировой войне

Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Болгария_в_Первой_мировой_войне&oldid=76612213»