Болдаков, Иннокентий Михайлович

Иннокентий Михайлович Болдаков
Дата рождения:	1846(1846)
Место рождения:	Российская империя
Дата смерти:	1918(1918)
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	филология
Альма-матер:	Санкт-Петербургский государственный университет

Иннокентий Михайлович Болдаков (1846—1918) — российский филолог, переводчик и историк литературы; один из авторов «ЭСБЕ».

Биография

Иннокентий Болдаков родился в 1846 году в Сибири. Окончил курс на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета.

В конце 1870-х годов преподавал на Высших женских курсах. С 1887 года занимал должность библиотекаря Публичной библиотеки по отделу истории иностранной литературы (преимущественно французской).

В «Журнале Министерства народного просвещения» 80-х и 90-х гг. напечатал ряд критических статей и рецензий; публиковался также в «Revue critique d’histoire et de littérature», «Деле», «Русской Речи», «Северном вестнике», «Русском обозрении», «Ниве» и других журналах.

Как переводчик известен переводами с французского на русский язык произведений Байрона, Лонгфелло, Ришпэна, Готье, Мюссе и других авторов.

Отдельно напечатал «Историю французской литературы IX—XV веков» (СПб., 1887, при участии Александра Ивановича Кирпичникова).

И. М. Болдаков редактировал и снабдил примечаниями первые три тома сочинений М. Ю. Лермонтова в издании Е. Гербек (Mосква, 1891); перевел, с введением к примечаниями «Путешествие и пребывание в России сэра Томаса Смита в 1604—5 г.» (СПб., 1893) и «Сборник материалов по русской истории начала XVII века» (СПб., 1895); составил несколько глав во втором томе «Всеобщей истории литературы» Корша и Кирпичникова и библиографические примечания к «Всеобщей истории литературы» А. Штерна (СПб., 1885).

Иннокентий Михайлович Болдаков умер в 1918 году, вскоре после октябрьского переворота.

Отрывок, характеризующий Болдаков, Иннокентий Михайлович

За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.